Сергей Мохов рассказал о том, как правильно смотреть и трактовать сериал «Улицы разбитых фонарей», запечатлевший все главные символы переломной эпохи 90-х

ПЕРЕОСМЫСЛИТЬ БОРИСА МОИСЕЕВА

Первая часть цикла лекций LEPS прошла в казанском центре современной культуры в августе и октябре прошлого года. Тематику выступлений приглашенных экспертов представители «Смены» обсуждали с партнером по проекту — компанией «Ростелеком». «Для нас честь сотрудничать со «Сменой» и поддерживать образовательные мероприятия. Нам хотелось, чтобы речь на этих совместно организованных встречах шла о чем-то из нашей сферы, сферы коммуникаций, поэтому в рамках первого LEPS'а прозвучали четыре лекции: по истории видеоигр, идеологии голливудских блокбастеров, языку соцсетей и феномену мультфильма «Южный парк», — объясняет пресс-секретарь татарстанского филиала компании Ильшат Латыпов. Спустя полгода обе стороны решили продолжить цикл: на этот раз объемное и громоздкое «массовая культура» средуцировали сразу по двум критериям: территориальному и хронологическому. Речь на LEPS-2 шла о России 1990-х.

В конце прошлой недели Казань посетили два московских лектора: один из основателей проекта о постсоветской истории «Последние 30» Сергей Мохов рассказал о том, как правильно смотреть и трактовать сериал «Улицы разбитых фонарей», запечатлевший все главные символы переломной эпохи 90-х, а редактор раздела «Современная музыка» интернет-издания Colta.ru Денис Бояринов вспомнил основных персонажей российской поп-сцены того периода и проанализировал, какие функции несло их творчество и на какие запросы современников оно отвечало. Посетители «Смены» смотрели отрывки из первого и главного в стране сериала про ментов, клипы на песни Бориса Моисеева, группы «Кар-мэн» и Сергея Минаева, а также пытались осмыслить увиденное вместе с исследователями.

Сергей Мохов обратил внимание аудитории на специфический контрастный визуальный язык сериала

ВО ВСЕМ ВИНОВАТ ЧУБАЙС И ПЛЕНКА «СВЕМА»

«С распадом Советского Союза изменилось коммуникационное пространство — вместе с новыми товарами и одеждой появились новые продукты в ТV-сетке. Денег у компаний не было, а эфир требовал заполнения, поэтому массово закупались латиноамериканские сериалы. Они были дешевые, можно было экспериментировать: показали один — зритель не оценил, поменяли на другой. Но в какой-то момент стало ясно, что можно и нужно создавать свое», — рассказывал историк Мохов. До него в научном сообществе никто не занимался «Улицами разбитых фонарей» — иногда сериал фигурировал как один из примеров в рамках исследований «ментовского кино», но отдельных работ ему не посвящали. Однако Мохов уверен, что это ценнейший визуальный источник, запечатлевший трансформации страны в постсоветский период. И в этом качестве сериал имеет несколько особенностей.

Сразу оговоримся, что речь на лекции шла исключительно о первом сезоне — во-первых, по мнению Мохова, позже сериал сильно испортился, во-вторых, эти 33 серии снимали с 1995 по 1998 год, и дальше кино отражало реалии уже нового десятилетия. В основу сценария «Улиц разбитых фонарей» легли книги бывшего сотрудника милиции Андрея Кивинова (Пименова), первым режиссером был Александр Рогожкин, которого Мохов по значимости для российского кинематографа сравнил аж с Алексеем Балабановым («Рогожкин делал артхаус в западном понимании этого термина, сериал был интересен ему как поиск новых режиссерских решений»), а продюсером выступил Александр Капица — именно он когда-то привез в Россию «Санта-Барбару». Денег на съемки не было, бюджет первых эпизодов составлял не больше $ 2 тыс. — сумма с учетом большой съемочной группы крайне малая. Отсутствие студийного звука и блеклые тона, за которые, кстати, отвечала пленка «Свема» («пасмурность», которая сегодня кажется нам художественной особенностью позднесоветских и постсоветских фильмов, — всего лишь результат плохого качества пленки), создают эффект полудокументальности.

Повседневность 90-х перенесена в пространство фильма очень бережно: тут и одежда (актеры снимались не в костюмах, а в том, в чем приходили на съемочную площадку), и речевые конструкции (например, Алексей Нилов, сыгравший «мента» Ларина, часто забывал слова и провоцировал на импровизацию партнеров по площадке), и населенное обычными гражданами пространство Петербурга 90-х — его Рогожкин называл «сочной средой, которую нельзя обойти вниманием». Режиссер был уверен, что нужно гибко подходить к социальным изменениям: «Сейчас все настолько быстро меняется, что мы совершенно не понимаем, что происходит. И мы не можем выстраивать никакую главную сюжетную линию сериала, потому что сегодня милиция — это одно, завтра — другое, сегодня люди занимают одно положение, а завтра социальная жизнь вообще перестанет поддаваться пониманию», — говорил он в одном из интервью. Поэтому в сериале напрочь отсутствуют классические дихотомии вроде «добро — зло», «менты — бандиты». Сюжеты черпались из новостной повестки: сценаристы узнавали, скажем, об убийстве журналиста, находили похожий эпизод в текстах Кивинова, чуть переделывали материал и снимали серию.

Мохов обратил внимание аудитории на специфический контрастный визуальный язык сериала: «Сталкиваются две, на мой взгляд, абсолютно потрясающие оптики: мы смотрим сериал под музыку Андрея Сигле, видим, как Ларин романтично сидит на подоконнике и размышляет о жизни, нам показывают Исакиевский собор, Неву, панорамы... И тут камера переносится на Дукалиса, который выпивает с курсантом, пришедшим на практику». «Во всем виноват Чубайс!», «Петербург превратился в Сицилию!», «Власти продались олигархам!», «Вы ничего не делаете!» — это отрывок из эпизода, в котором капитан Казанцев пытается пробраться на работу через пикетчиков, собравшихся у здания милицейского управления. В 20 секунд экранного времени умещается срез общественного мнения целой эпохи.

ПОПСА В РОССИИ 90-Х БОЛЬШЕ ЧЕМ ПОПСА

Бояринов озаглавил свою лекцию «АнтроПОПлогия: почему в 1990-х русская поп-музыка была лучше, чем сейчас?» Чтобы отделить важное от второстепенного, нужно время, и, по словам лектора, 20 - 25 лет — та самая дистанция, которая позволяет достаточно отстраниться от материала и объективно разобраться в событиях. «В этом есть некий приятный флер ностальгии: людям нравится оказываться в прошлом, но это не самое интересное. Главное, что 90-е помогают лучше понять то, что происходит с нами сейчас. И это касается не только музыкальных тенденций, меня как раз больше интересует состояние общества», — начал рассказ Бояринов. Его основной тезис: поп-музыка в России 90-х была гораздо качественнее и интересней, чем сейчас. «Нынешняя попса закрепилась в рамках сервисного сектора, она помогает людям тратить деньги, развлекаться, поглощать еду в ресторанах и убивать время в интернете — не более. Поп-музыка 90-х несла гораздо более серьезную функцию. Артисты были медиумами новых идей и образов, определявших жизнь общества в текущий момент и в дальнейшем».

В качестве первого примера Бояринов выбрал Игоря Талькова. 1990 год стал — сейчас будет каламбур — роковым для русского рока: умирает Виктор Цой, Борис Гребенщиков распускает группу ради зарубежного проекта, у Константина Кинчева проблемы с наркотиками. Планку продолжают держать только ДДТ и Nautilus Pompilius, но ниша протестной музыки со смыслом в целом стала свободнее, чем Тальков и воспользовался. В костюме царского офицера он пришел вести с аудиторией серьезный разговор о сегодняшнем дне на фоне золотых куполов (визуальный штамп фигурирует в ряде клипов), заимствовав многое из образа Цоя (Игорь, судя по всему, вообще позиционировал себя преемником легендарного лидера группы «Кино»). Церковь, белая армия, тоска по царской России, желание радикальных перемен — все эти табуированные в СССР темы актуализировались в песнях и клипах Талькова. Огромная страна, уставшая от советского режима и всего, что с ним связано, слушала его, затаив дыхание. «Его жизнь и смерть отлично вписываются в контекст времени: люди метались в поисках нового, и многие по-дурацки погибали на этом пути», — подытожил Бояринов.

Стопроцентным продуктом 90-х был и Сергей Минаев — продюсерский проект Сергея Лисовского. Они первыми поняли, что перепевки зарубежной попсы и дискотечная музыка могут быть популярны и даже политически актуальны в России: с забойными песенками про «крутого чувака» Бориса Ельцина Минаев даже участвовал в предвыборной кампании 1996 года, запомнившейся по слогану «Голосуй или проиграешь». Кстати, любопытно, что Лисовский сегодня заседает в Государственной думе РФ, а Минаев участвует в активистских акциях родного Жулебино и поддерживает Алексея Навального.

Вспоминали на лекции и «экзотик-тревел-поп-группу» «Кар-Мэн:» тут и косухи, и электроника, и танцевальная музыка, и кличка «поющие тракторы», которую дуэту дала Алла Пугачева. Эклектика, неразбериха, удовлетворение слушательского запроса на информацию об экзотических странах, в которые многие жители постсоветской России даже не надеялись когда-либо попасть, — все это прочно вписывало «Кар-Мэн» в контекст своего времени. Дальше Бояринов посетовал на недооцененность «социально заряженного герлз-бенда» «Комбинация»: все знают их песни про «два кусочка колбаски», бухгалтера и жениха из Америки, но мало кто слушал до конца хотя бы один альбом группы. Между тем помимо остросоциальных текстов девушки экспериментировали с музыкой: на кассетах «Комбинации» и увертюры, и концептуальный порядок композиций, и попытки выстроить из песен единую повествовательную ткань — сейчас девичьи поп-коллективы такого не делают.

«Попса в России 90-х — это примерно то же самое, что рок-н-ролл на Западе в начале 60-х», — утверждал Бояринов, подводя разговор к одной из важнейших функций поп-музыки 90-х: она буквально совершила в стране секс-революцию. Откровенные наряды (вспомните, например, молодую Ирину Аллегрову), шокирующие тексты (чего стоит одна песня группы «Мальчишник» про секс без перерыва), примеры самых неожиданных связей перевернули сознание жителей страны, в которой буквально пару лет назад секса еще не было. Песенную карьеру начинает «дитя порока», а ныне член «Единой России» Борис Моисеев, появляется дуэт короткостриженных барышень «Полиция нравов», творят Шура и подзабытый сегодня певец Оскар (сейчас он выступает под именем Шамиль и во всех интервью говорит, что исповедует ислам). А Игорь Николаев и 17-летняя Наташа Королева поднимают опасную тему возраста согласия. На этом фоне все, что происходит в популярной музыке сегодня, действительно кажется детским лепетом, повторением из раза в раз уже давно усвоенных истин во все более стертых формах.