«Меня все время преследовала темная зависть»: откровения дочери Мусы Джалиля

Люция Залилова: «Мне приходится восстанавливать в памяти образ отца по многочисленным рассказам его друзей — поэтов, музыкантов, артистов, композиторов» Фото предоставлено Люцией Залиловой

«Халил Абжалилов меня обнял и утешал»

— Люция-апа, когда Муса Джалиль ушел на фронт, вам было 6 лет. Остались ли какие-то воспоминания об отце?

— Мне приходится восстанавливать в памяти образ отца по многочисленным рассказам его друзей — поэтов, музыкантов, артистов, композиторов. Я отмечаю всегда то тепло, которым пропитаны рассказы знавших близко моего отца, общавшихся с ним. Его любили, ибо он сам дарил людям тепло своего сердца, был добрым и чутким к ним, поэтому и ушел добровольцем на фронт, оставив кресло в руководстве союза писателей Татарской АССР.

О последнем дне отца в Казани мне рассказала режиссер Тумашева (Кашифа Тумашева (1903–1978) — актриса, режиссер — прим. ред.), остановив меня в Казани на углу Бутлерова и Маяковского, где находился Дом культуры медработников. Кашифа-апа спросила у него, почему он идет на войну, ведь должна быть бронь. Отец ответил ей: «С вами пусть остаются другие, а мое место там, на фронте».

Певица Галия Кайбицкая, первая Алтынчәч в одноименной опере («Алтынчәч» — опера Назиба Жиганова на либретто Мусы Джалиля, премьера состоялась 9 июня 1941 года — прим. ред.), уже в 70-летнем возрасте рассказала мне, как во время спектакля отец стоял за кулисами, волнуясь, возьмет ли молодая певица высокую ноту в арии Алтынчәч. Певец, наш Лемешев, Фахри Насретдинов вспоминал историю создания песни «Кызыма» («Дочурке»). В 1936 году у троих друзей — Насретдинова, композитора Джаудата Файзи и моего отца — родились дочери. Папа сказал, что напишет слова, Джаудат — музыку, а Фахри будет исполнять песню, посвященную дочерям.

— Вы сами исполняли эту песню?

— Мне посчастливилось петь ее в учебной программе класса охраны детского голоса в центральной музыкальной школе в 1954-м. Вообще, в годы замалчивания имени и творчества Мусы Джалиля многие друзья моего отца очень тепло относились ко мне, называли меня «маленьким Мусой», я постоянно чувствовала их тепло и доброту. Сочувствия моей маме было предостаточно, она работала редактором детских программ на радио, я часто крутилась около нее, поэтому всегда была в поле зрения людей искусства.

Потом на открытии театра оперы и балета имени Мусы Джалиля в 1956 году я сидела в президиуме рядом со знаменитым артистом Халилом Абжалиловым, и, когда после минуты молчания зазвучал гимн СССР, у меня потекли слезы, он меня обнял и утешал.

— Абжалилов ведь родился в одной деревне с вашим отцом — Мустафино, что в Оренбургской области.

— Совсем недавно я была в Мустафино, впервые побывала на родине отца и узнала там, что Абжалилов — мой родственник. В мечети, в которую бегал мой отец, я совершила намаз, меня также привели к могиле матери отца. Такой подарок я получила от двух татарских писателей, они меня туда свозили — это Лябиб Лерон и Вахит Имамов. У меня до сих пор душа туда тянется, хочу еще раз поехать, провести коранический маджлис именно там. Побывала в доме у муллы, настолько он мне понравился — культурный, светлый человек, что я просто рвусь всем сердцем туда.

«Я кормлю дочь изменника»

— В посвященном вам документальном фильме «Письма к дочери» вы говорите, что узнали о настоящем отце лишь в 11 лет.

— Да, мне было 11 лет, я уже не помню как, но мне кажется, что узнала от отчима Галимжана Шафиева. Он как-то сказал маме, когда ругался с ней из-за меня: «Хыянәтче баласын ашатам», то есть: «Я кормлю дочь изменника». Отчим и мама работали в издательстве переводчиками, она назло папе, который ей изменил, вышла замуж за вдовца с двумя детьми. Отчим потом работал в татарском обкоме партии, потом в пединституте преподавал политэкономику. Он сам из Башкирии, а татары из Башкирии бывают очень властными. Но, когда он поднимал на маму руку, она в ответ поднимала полено, моя мама была тоже очень бойкая, не поддавалась.

Так вот, я услышала о «хыянәтче баласын ашатам» и спросила об этом у бабушки, она не ответила, но маме пришлось открыть правду. После этого я стала, можно сказать, вести двойную жизнь. В душе грела мысль о папе, снаружи вынуждена была говорить «әти» своему отчиму, на которого у меня осталось много обид. Он и руку на меня поднимал, и по голове скамейкой ударял, а как только стало известно, что я дочь героя, жизнь моя в семье ухудшилась, отчим не мог этого вынести.

— Ваша мама ведь тоже была поэтессой.

— Моя мама, Закия Садыкова, — автор нескольких книг, ее самая известная поэма — «Өч хат». Как мне рассказала первый главный редактор журнала «Азат Хатын» Асия Хасанова, в свое время произведение прогремело на всю Казань, и мою маму так и называли — «автор „Өч хат“», они с отцом переписывались стихами. Она работала в госкомитете по телевидению и радиовещанию.

— При этом вас многие не знают, на всех торжественных мероприятиях, связанных с Мусой Джалилем, мы видим только его младшую дочь Чулпан и ее детей и внуков.

— Это отдельный вопрос, до сих пор Татарстан нас не признает, а идет это из Москвы, так как в столице жила последняя, третья жена моего отца Амина, она всех забрасывала письмами.

На одну из юбилейных дат Мусы Джалиля нам с моим братом от первой жены отца Альбертом были приготовлены места в президиуме, и тогда Амина-апа демонстративно сообщила: если его другие дети сядут в президиум, то она уйдет оттуда. Тогда один известный журналист (его имя я уже забыла) посадил нас в первый ряд. Мой брат в то время учился в Саратовском военном училище.

— Это не летописец Джалиля — писатель Рафаэль Мустафин?

— Нет, что вы! Рафаэль Мустафин тогда был еще начинающим писателем, кстати, он тоже попал под влияние Амины, хотя ко мне относился хорошо, но просто не смел о нас писать. Однажды на его выступлении встала незрячая девушка и сказала, что знакома с другой дочерью Джалиля, Люцией. Пришлось Мустафину как-то там оправдываться. Я это называю мышиной возней за спиной.

«Я в романе Курбана дошла до того места, когда Муса был ранен и подумал, что он попадает в плен (а это же все фантазия писателя, мол, как там живут Амина и дочь Чулпан?), тут же бросила читать, потому что мне так это надоело, как будто нас, остальных, в живых нет» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Меня уволили после фильма «Моабитская тетрадь»

— Писатель Рафис Курбан, автор романа «Ватан», посвященного Мусе Джалилю, говорил, что деньги за Ленинскую премию, врученную вашему отцу в 1957 году за цикл стихотворений «Моабитская тетрадь», все-таки получили все трое детей Джалиля. То есть вас признали.

— Я, как получавшая алименты, потом получавшая пенсию, как дочь без вести пропавшего, имела полное право быть наследницей. И моя мама, написав Разие-апа — матери Альберта, взяла его и книжку с подписью «Моему сыну Альберту. Муса Джалиль», повезла в Москву на суд. Это был уже второй суд, на первом Амина с дочкой Чулпан получили премию на себя, скрыли других наследников. А вот второй суд аннулировал решение первого, признав четырех наследников: Амину-апу, Чулпан, Альберта, меня. Поэтому поделили Ленинскую премию на четыре части.

Но тогда я в деньгах не нуждалась, получала повышенную стипендию в музыкальном училище и персональную пенсию. Так что финансовые дела были решены, официальные круги признавали нас, я всегда получала путевки от союза писателей в санаторий, была прикреплена к обкомовской клинике как дочь поэта-героя. Остальное — это все мишура, обывательские сплетни, но Казань полна этими сплетнями.

Я в романе Курбана дошла до того места, когда Муса был ранен и подумал, что он попадает в плен (а это же все фантазия писателя, мол, как там живут Амина и дочь Чулпан?), тут же бросила читать, потому что мне так это надоело, как будто нас, остальных, в живых нет. Между прочим все это даже отразилось на моей творческой жизни в биографии. Мне не давали снимать кино, сценарий утверждали, а снимать не давали.

— Это было после учебы во ВГИКе?

— Я окончила ВГИК, где сняла фильм в стихах по заказу посольства африканской страны Мали. К моему великому удивлению, эта картина получила приз на фестивале, фильм был на французском языке, его отправили в пять стран. А я никак не могла прорваться до самостоятельной постановки для дипломной ленты.

И на «Ленфильме» проработала, там меня уволили после фильма «Моабитская тетрадь» (фильм 1968 года режиссера Леонида Квинихидзе — прим. ред.). Гази Кашшаф написал письмо, чтобы меня убрали из титров фильма, директор картины обрадовался и воспользовался этим, чтобы меня уволить. Почему? С высших режиссерских курсов — Глеб Панфилов, Динара Асанова и другие. Талантов было много, всем надо было кино дать снимать. Много было всего, что мне помешало состояться как кинорежиссеру.

«Кто из родителей виноват, я не знаю, но во всяком случае горечь безотцовщины вкусила с самых пеленок» Фото предоставлено Люцией Залиловой

«После этого я к Казани вообще повернулась спиной»

— Когда ваш отец расстался с мамой, сколько вам было лет?

— Я не знаю, никогда не спрашивала. Знаю только, что первый раз, когда он заночевал у бабушки, она пригласила наутро муллу и они провели никах. А жил Джалиль в Ново-Татарской слободе, мне одна женщина (она в совете министров работала) рассказала историю. Села в трамвай №6, и на какой-то остановке в вагоне появился Муса Джалиль с маленьким ребенком, посадил малыша около нее и пошел брать билет. Не знаю, была это я или нет, но все это происходило в Ново-Татарской слободе.

Сколько родители жили вместе — я не знаю, но Мусу отправили в Москву в командировку, что-то там по оперной студии, и мама провожала его. Он очень хотел, чтобы мама поехала с ним, но ей хотелось получить декретные, ведь Джалиля тогда мало печатали, с деньгами было туговато. И она сказала, мол, рожу в Казани, получу декретные и приеду. А дальше вдруг до нее стали доходить слухи, в Москве же все татары — певцы, артисты — тесно общались. И Фатыма Ильская сказала маме, дескать, что ты, Закия, тут ходишь, твой живот уже до носа доходит, езжай к Мусе.

Мама поехала в Москву, он ее там встретил, она спросила: «Кая барабыз?» («Куда идем?»). Он: «Өйгә» («Домой»). А мама слышала об Амине и спросила: «Әминә кая бара?» («Амина куда идет?»). На что получила ответ, что она к себе уйдет, папа даже не скрывал. Мать — первая красавица Казани, была очень гордой: «Юк, мине гостиницага урнаштыр» («Нет, размести меня в гостинице»). Она поехала в гостиницу, где была труппа оперного театра, которая собиралась в Ташкент, ну и мама уехала с ними. Она была завлитом в театре в Узбекистане, там и родила меня.

— Ваши родители были официально женаты?

— По-моему, нет. Бабушка мне рассказывала, что, когда они с маленьким ребенком пришли, он был в гостинице «Казань», когда опять сюда вернулся работать. Они пришли с мамой, мне было тогда 6 месяцев, и он впервые взял меня на руки.

Я вам правду хочу сказать, поэтому говорю так подробно. Кто из родителей виноват, я не знаю, но во всяком случае горечь безотцовщины вкусила с самых пеленок. Но моя мама никогда об отце ничего плохого не говорила, а вот мама Альберта… Тази Гиззат как-то на улице встретил Альберта, который тогда жил в Ижевске и приезжал в Казань к бабушке, и спросил, с кем он живет, потому что мама не рассказывала. Но как-то раз его мама, Рауза-апа, позвонила моей: «Закия, мой сын хочет увидеть твою дочь». Тогда Альберту было 17 лет, мне — 14, так мы познакомились и стали дружить вплоть до его смерти.

— В Казани вас предпочитают не замечать?

— Есть ведь памятник отцу возле Казанского кремля. Мы с дочерью стоим рядом, торжественная церемония, Гузель Сакаева — директор дома-музея Джалиля называет всех, даже соседа Джалиля, который приходил к нему играть в шахматы. А тут стоят дочь и внучка, но нас не называют. Вот после этого я к Казани вообще повернулась спиной. Гузель такое указание было дано, она не смеет возразить, а может, идут какие-то негласные сплетни, но Гузель же меня знает прекрасно, я окончила ВГИК, со мной она общалась, а теперь игнорирует.

— С единокровной сестрой Чулпан Залиловой у вас есть какие-то контакты?

— С Чулпан так случилось, что мы на 75-летие отца оказались рядом, вместе вручали цветы. Потом идут Чулпан, ее дочь Таня, моя дочь Лилиан и я. Моя дочка говорит Тане: «Таня, я твоя сестра». Та отвечает: «Я знаю, приезжайте в гости». Вот и весь разговор. А мой брат Альберт, он ведь военное училище окончил, зашел к ним, представился журналистом, беседовал с Чулпан, ее матери не было дома, а когда Амина-апа пришла, она его даже не представила. Короче, мы делали какие-то попытки, но чего навязываться, если люди не хотят нас знать?

— Альберт-абый, как пишут в интернете, скончался в 1998 году.

— Да, брат умер, его хоронил банк, он работал охранником в нем.

Кстати, на 60-летие отца нас пригласил Салих Гилимханович Батыев — председатель президиума Верховного совета Татарской АССР, спросил, какие у нас просьбы есть. Альберт сказал, что хочет побывать в Германии в местах, связанных с отцом, ему это организовали. Тюрьма Плетцензее была в Западном Берлине, эта тюрьма охранялась по очереди советскими, американскими и британскими солдатами. Они приехали в эту тюрьму, там был единственный заключенный — это Рудольф Гесс. Прошли в камеру и на место казни, гильотину тогда, конечно, уже убрали. Брат возложил цветы.

После брат приехал в Казань, пришел ко мне, все эти фотографии мне показал, сказал, что Батыев и ко мне очень тепло относится. Альберт хотел переехать в Казань, пошел к Салиху Гилимхановичу, и ему дали квартиру трехкомнатную прямо на той улице, где я жила, на углу Вишневского и Достоевского. У него два сына, мы встречались, были дружны, он в личной жизни был несчастлив, умер от разрыва сердца на руках младшего сына. Старший сын Камиль мне в Петербург звонит, мне очень этот мальчик нравится.

«Мне очень больно, что сейчас забывают Джалиля, новое поколение даже не знает, кто он такой» Фото предоставлено Люцией Залиловой

«Сняли левой ногой, не зная материала, не любя Джалиля»

— Через год будет 120 лет со дня рождения вашего отца, ждете приглашений на какие-то мероприятия?

— Нет, ну это политика, его воздвигли на пьедестал, сделали героем, а у героя должна быть безупречная биография. Хотя, если бы в президиуме сидели трое его детей, никому в голову не пришло бы копаться, кто от кого родился. Наши узколобые правители не хотят этого понимать, именно узколобые, ведь шире надо думать, это все наследники, то есть кровь Джалиля. Я буквально недавно дирижировала симфоническим оркестром в Казани в актовом зале университета, концерт для двух скрипок Вивальди исполняли на юбилее музыкальной школы, а я все это оставила, окончив музыкальное училище с красным дипломом, и поступила на кинорежиссера для того, чтобы сделать фильм об отце.

И два сценария были утверждены на Казанской телестудии, а второй сценарий даже знаменитый режиссер, профессор ВГИКа Сергей Герасимов и обком поддержали, второй сценарий назывался «Рожденные революцией» о том, как человек всей жизнью своей шел к подвигу. Нельзя просто так родиться, жить и совершить подвиг, нужно всей жизнью к этому идти, воспитывать себя как личность. Я делала сценарий по стихам моего отца. Не дали снимать!

Группа писателей написала в ЦК, узнав о том, что сценарий поддержан татарским обкомом: «Хотим фильм о национальном герое». И вдруг «Ленфильм» уже снимает «Моабитскую тетрадь». Причем объявляется на высших режиссерских курсах: кто хочет снимать фильм о герое Мусе Джалиле? Ну и сняли левой ногой, не зная материала, не любя Джалиля. А это же нужно в сердце его держать. Я думаю, в Казани люди сами должны мозгами шевелить, я навязываться не буду.

— В 2021 году было объявлено, что московские кинематографисты будут снимать блокбастер о Джалиле, но фильм не случился. Теперь стало известно о картине «Кара урман» Радика Кудоярова, где тоже говорится о вашем отце. Что-то знаете об этих проектах?

— Я слышала что-то, но у меня такое мнение, что берутся люди, которые не в теме, а ведь ее нужно выносить, выстрадать, надо в душе держать Мусу Джалиля, а чаще всего берутся люди, которые на теме выехать хотят. Например, фильм «Моабитская тетрадь» — заведующий отделом татарского обкома КПСС Искандер Валеев сказал: «В этом фильме нет поэта, нет личности». А Муса Джалиль был личностью, поэтом, выходит, что и фильма нет. Так и прошла лента вторым-третьим экраном, потому что за нее взялся человек, которому надо было просто снять полнометражный художественный фильм.

Мне очень больно, что сейчас забывают Джалиля, новое поколение даже не знает, кто он такой. Кошмар, люди настолько отдались материальному, а о духовном и не думают. А ведь они живы, потому что Джалиль отдал за это свою жизнь.

Фото предоставлено Люцией Залиловой

«В Казани даже не могла устроиться в детский сад музыкальным работником»

— Вы родились 18 мая 1936 года в Ташкенте.

— Да, как я уже рассказала, мама уехала из Москвы, обидевшись на отца за его измену, уехала в Ташкент, просто спряталась, так понимаю. В Ташкенте так случилось, что ее переехала какая-то арба, поэтому я родилась на месяц раньше, 8-месячной. Там была писательница Даржия Аппакова, мама жила у нее, потом жила у подруги, бабушка дважды к ним приезжала. Сперва она поехала в Москву, пришла к моему отцу: «Зәкия кайда?» («Где Закия?»). А он говорит, что не знает, в общем, никто не знал, где мама. Как бабушка узнала, что она в Ташкенте, я не знаю, у нас там родственников полно было, в Фергане. Потом меня привезли в Казань.

— А как получилось, что вы долго не знали, кто ваш отец?

— Мать в Казани вышла замуж, я долгое время носила фамилию отчима. Долго я мою метрику не могла найти, мама все говорила, что она потерялась. Так получилось, что мы в школе за одной партой сидели с дочерью отчима, у нас разница один месяц в возрасте, носили одну фамилию — я была Шафеева. Это только когда уже пенсию назначали за отца, отпала эта фамилия. Запрос сделали в загс Ташкента, оказалось, что там я записана как Джалилова, а не Залилова, я нашла эту метрику, когда умерла мама, перерыла все документы. Там в графе отец было написано — Муса Джалиль.

— После ВГИКа вы вернулись в Казань?

— Я вернулась и в 1966 году задумала снимать фильм об отце, потому что он среди нас живет. Очень много тогда было джалильцев, которые в этой подпольной организации состояли, они были даже не реабилитированы, приехали за свой счет. Я все это снимала, 9 коробок лежало с тех пор, я видела эти коробки на телестудии, негатив, который прошел как хроника, а это задумывалось как фильм. Мне не дали сделать, сказали, что этот фильм не нужен. Но сценарий был утвержден худсоветом телестудии. Меня никуда не брали на работу, я даже ходила к Батыеву, так как два года болталась после ВГИКа без дела… Я опять уехала в Москву, чтобы мне дали возможность снять художественный фильм на диплом. Во ВГИКе отчисляют режиссеров без диплома, с тем чтобы он привез картину постановочную и защитился ей. Мне сказали: «Зачем? Ведь твой фильм на французском языке в стихах показывают студентам». И я защитила диплом по этой картине. Рецензент, кинорежиссер Григорий Львович Рошаль, на моей защите сказал, что я открыла новый жанр в документальном кино — художественно-публицистический.

— Дальше работали в Москве?

— Нет, на работу в Москве брали только с пропиской, которую надо было делать самой, а мне в голову не приходило поменять казанскую квартиру на Москву. В общем, очень тяжело было, я много сценариев писала — Герасимов утверждал, а худсовет не пропускал. Бралась за Шукшина, он ко мне хорошо относился, подарил свой рассказ «Охота жить», мне его не пропустили. Мне уже ректор откровенно сказал: «Понимаете, мы вас очень уважаем, очень к вам хорошо относимся, вы себя зарекомендовали, но вот вы же знаете, как относятся к Шукшину. Я боюсь, мы этот сценарий в главке-госкомитете не проведем».

— А где вы работали, как зарабатывали себе на жизнь?

— Нигде не работала, как-то пробивалась, сперва болталась в Москве до 1970 года. 15 сценариев написала, из них три были утверждены, последний — по рассказам Георгиевской «Ясные очи» был утвержден в главке. Уже Герасимов договорился с Молдавией, чтобы я там снимала эту картину, но нет… Мне не хватало сил, во мне не хватало 12 килограммов, каждый день надо было думать, куда поехать, чтобы заночевать и поесть, денег-то не было, я же не зарабатывала.

В Казани даже не могла устроиться в детский сад музыкальным работником: как увидят два диплома и оба с отличием — и не берут. Я поэтому ходила к Батыеву по поводу работы, это был уже 1970 какой-то год, он позвонил вышеупомянутому Валееву, а тот сказал, что мне мешает фамилия.

Я писала много рецензий на всякие художественные постановки, концерты, кино, там копейки платили. Потом председатель местного кинопроката Ахат Беляев пригласил меня к себе на работу, я устроилась редактором, смотрела всю продукцию и везде печаталась — в татарских газетах «Яшь ленинчы», «Сельскохозяйственной», учебные фильмы популяризировала, художественные, у меня 120 публикаций в газетах. Я хорошо пишу, у меня получается, набила руку, что называется. В 1974 году у меня родилась дочь Лилиан, а уже в 1975-м или чуть попозже Беляев меня уволил по сокращению.

— Причина?

— Только потому, что я уходила на 15 минут раньше, чтобы ребенка забрать из яслей, и приходила тоже с опозданием, потому что ребенка нужно было отвезти к определенному часу, раньше не принимали. Я оттуда бегом бежала в кинопрокат. Ну и там меня просто подсидели, зависть людская. Конторщики не понимали: как это, человек у них работает, пишет и даже печатается? Меня все время преследовала какая-то темная зависть, не понимаю почему. Вот эта зависть очень мелкая, нехорошая, она мешает жить человеку, дышать.

Вот тогда пошла в обком к Валееву, он встретил меня в своем «предбаннике», где секретарь сидит, и, когда я ему говорила, что мне мое происхождение мешает по работе, он начал говорить, что он первый мой поклонник, будет помогать и так далее. Подарил даже сувенир — маленькую копию памятника Джалилю у Кремля, но ничего не сделал.

«Очень легко рассталась с Казанью»

— Какие еще записи у вас есть в трудовой книжке?

— Я работала где попало, куда звали — туда и шла. Работала в местном кукольном театре, причем не режиссером, а музыку подавала во время спектакля. Написала сценарий о том, как рождается театральный спектакль. Потом мне Тамара Макарова, мой педагог, супруга Герасимова, открыла секрет: «Люсенька, на периферии очень боятся образованных людей». А глава комитета по телевидению и радио ТАССР Фаик Надыров так и сказал: «Ты же сейчас профессионально будешь снимать кино, ассистентов будешь просить, а у меня режиссеры с педагогическим образованием работают вместо ассистентов». Он не взял меня ни на телестудию, ни на киностудию.

И я работала в театре, еще где-то. Позвали меня в институт культуры историю кино преподавать, потом дали принимать экзамены по трем предметам: «История кино», «История театра» и «История музыки». Я обнаружила, что студенты не знают, кто такой Чайковский, Станиславский, разработала программы и сама вела эти предметы. А потом у нас кафедру литературы, истории и искусств разделили и велели придумать предметы. Москва спустила «Основы журналистики», мне и предложили разработать программу. Я придумала еще предмет «Этикет». Всего в институте преподавала 7 предметов и получала 50 рублей, потому что была почасовиком, в штат не брали. Когда Раис Беляев пришел в институт культуры ректором, уходила предыдущий ректор и говорит ему: «Люцию возьмите на мои полставки доцента». А что же ты сама меня за 16 лет не взяла в штат? А у меня нет такой привычки — ходить, просить, стучаться в дверь. Да и субординация была в то время, все через завкафедрой делалось, она уважала меня, ценила, но не хлопотала. Всех молодых при мне взяли на кафедру по блату, а кто-то и покупал это место. Я очень много культуре отдала сил, но до сих пор ни заслуженный работник культуры, никто.

— Как вы в Санкт-Петербурге оказались, где сегодня и живете?

— Благодаря дочери Лилиан Наврозашвили. Она поехала в Санкт-Петербург, я сказала ей присмотреть какие-нибудь театры, показать себя (она окончила здесь театральное училище). И она не куда-нибудь пошла, а в БДТ, а там главный режиссер Темер Чхеидзе и Андрей Толубеев — глава местного СТД. Они не прогнали ее, устроили показ, посмотрели, все-таки девочка четыре года училась актерскому мастерству. Вольнослушателем ее взяли, это был курс СПбГАТИ при БДТ, курсы платные.

А потом я пошла к министру культуры Татарстана и сказала, что у меня дочь вольнослушателем учится без прописки, без стипендии в Санкт-Петербурге и мне нужна работа. Тогда один семестр Казань оплатила. Она в кино снималась, стала работать в ТЮЗе им. Брянцева. Когда должна была рожать ребенка, я поехала в Петербург. Таким образом 6 лет снимала комнату, ребенка растила, а потом поняла, что мне в Казань уже не вернуться. Продала мамину квартиру, свою, вернее, даже бабушкину квартиру и купила здесь однокомнатную, стала петербурженкой. Очень легко рассталась с Казанью.