«Мне нравится потусторонний синий свет, атмосфера расцвета кинематографа и эстетика беспорядка»

Ольга Цимболенко обожает кинорежиссера Дэвида Линча. «Танец», одна из работ на выставке в «БИЗONе», имеет линчевскую атмосферу Фото: Сергей Елагин

«Усвоив азы, ты должен задать себе вопрос: кто ты? Неужели продолжишь рисовать натюрморты?»

— Ольга, тебе удается видеть красоту в повседневных моментах. Герои твоих картин гуляют, едят макароны, хлопочут по дому. Но все, что кажется нам обеденным, на твоих полотнах представлено максимально трогательно и эстетично. Мы часто не обращаем внимания на эти детали, а в твоем случае ощущается особая насмотренность. Ты с детства воспитывала в себе такое видение?

— В детстве я была очень внимательным ребенком. Но это же разные вещи: мир объемный и плоский на картине. Создать на холсте то, как это представлено в моем воображении, — к этому я долго шла. У меня академическое образование, нас учили крайне стандартно: натура, натюрморты… Потом, усвоив азы, ты должен задать себе вопрос: а кто ты? Неужели продолжишь рисовать натюрморты? Я поняла, что мне нравятся именно простые вещи, но их важно довести до великой драмы, возвышенного состояния.

— Откуда ты черпаешь сюжеты? Гаянэ Аветисян — ее работы также представлены на выставке «Зона свободного плавания» — рассказала, что к ней они часто приходят во сне…

— Я не помню свои сны. Зато смотрю каждый день кино и черпаю вдохновение там. Некоторые сюжеты, переосмыслив, могу перенести на холст. Иногда просто иду по улице и наблюдаю увлекательные сценки. Однажды увидела на рынке невероятную женщину — она стояла и задумчиво курила, у нее были синие ногти, странная прическа. Когда я вернулась домой, сразу же сделала ее портрет — мне так хотелось оставить ее образ в памяти, чтобы она была запечатлена в вечности навсегда с этими синими ногтями и сигаретой…

«Я тщательно анализирую сновидения. Постоянно вижу сон с птицами…»

— Но мне кажется, что многие твои работы имеют сновиденческую атмосферу. Многие наши зрители сравнивают ее с тем, что делает кинорежиссер Дэвид Линч…

— О, я его обожаю! Это режиссер моего детства. Я училась в художественной школе и смотрела «Твин Пикс», который во многом, мне кажется, сформировал мои представления о прекрасном. Больше всего мне нравился второстепенный персонаж — владелица лесопилки Джози Паккард. Она мне казалась самой красивой из всех героинь.

Художница видит чудеса и красоту в повседневности — многие ее герои просто едят макароны, но для Цимболенко важно довести стандартные бытовые процессы до уровня масштабных событий, яркого праздника Фото: Сергей Елагин

— Вас с Линчем еще роднит и любовь к занавесам, складкам в тканях и полиэтилене. Но, наверное, самая линчевская работа, которая представлена в «БИЗONе», — «Танец».

— Это точно. Кстати, это уфимские персонажи, реальные люди. У нас есть большое комьюнити артистов современного танца и культовый персонаж Андрей Яновский. Однажды увидела их перформанс с танцовщицей Таней Поляковой — они танцевали по очереди в комнате в свете тусклых фонарей. Была ровно та атмосфера, которую потом я передала в этой картине.

— Есть часто повторяющиеся образы в твоих картинах?

— Это всегда какое-то простое событие: вот макароны, к примеру. Что может быть проще? Готовятся легко, сам процесс их поглощения выглядит медитативно — для мены важно довести ужин с макаронами до состояния праздника, масштабного события.

— Мне кажется, многие твои герои оторваны от реальности, они в хорошем смысле фриковаты. Бывает так, что ты придумываешь для них легенду, предысторию?

— Это пошло еще со времен учебы, когда я, даже рисуя простого натурщика, старалась придумать ему какую-то условную биографию. Я всегда плохо видела, и мне приходилось додумывать. Наверное, моя философия от этого и пошла — если я что-нибудь увидела, то допускаю элемент сомнения, могу списать все на обман зрения. Да, я не вполне доверяю своим глазам.

— Образы животных тоже часто появляются. Насколько я знаю, у тебя есть собака и две кошки…

— Да, это наши спутники, у них есть такие же права, как у людей, их жизнь не менее важна. Это не только собаки, кошки, но и курицы, паучки… Мои питомцы живут лучшую жизнь, потому что им позволено все!

— Как проходит твой стандартный день? Где находится твоя мастерская?

— Я гуляю с собакой час-полтора. Прихожу, всех накормлю и начинаю работать. Раз в неделю ко мне вечером приходят ученики, мы с ними рисуем два часа. Мастерская находится в моей квартире. Это сталинка, поэтому помещения просторные с высокими потолками. Это третья моя мастерская. Первая была в подвальчике в старом доме в центре Уфы, сейчас его уже снесли. Потом мне дали огромную мастерскую от союза художников с пятиметровыми потолками, но там было очень холодно. Я там работала и жила, моей соседкой была известная керамистка Ляля Галеева. Однажды она подарила мне старое трюмо, в которое я поместила свою картину — этот объект можно увидеть на выставке в «БИЗONe». К сожалению, Ляли уже нет с нами, она скончалась от коронавируса. Через этот экспонат казанские зрители могут узнать и о ее уникальном творчестве.

Скульптура «Белочка» из папье-маше на трюмо, посвященном уфимской керамистке Ляле Галеевой Фото: Сергей Елагин

«На выставке в «БИЗONе» происходит невербальный разговор трех художниц»

— В Уфе сформировалось уникальное сообщество художников, настоящее единение. Знаю, что вы еженедельно встречаетесь: пьете чай, обсуждаете творческие планы…

— Мне кажется, мы очень искренне друг к другу относимся, эти люди мне как родные: Ринат Миннебаев, Нелли Акчурина, Расих Ахметвалиев, Саша Соболев, Тимофей Дорофеев… Я могу рассказать идею нового проекта Нелли Акчуриной, например. Вот недавно мы с ней обсуждали очередную задумку, которую я придумала, и она меня раскритиковала: «Ты сама не понимаешь, что имеешь в виду, формулируй лучше!» Это же здорово — получать обратную связь от коллег.

«В зоне свободного плавания ощущаю себя как рыба в воде»

— Ты постоянно ищешь себя в новых техниках. К примеру, в Казань привезла скульптуры из папье-маше. А в перформансе себя не пробовала?

— Я придумала жанр абсурдных экскурсий. Однажды на открытии групповой выставки попросила подругу, которая работает учительницей, появиться в своем профессиональном образе, но довести его до абсурда через стереотипные атрибуты: очки, шарфик. Она выступила в роли экскурсовода, я сочинила для нее максимально абсурдную речь, но она была произнесена ею уверено. Рядом с ней наш художник Женя Севастьянов стоял в образе фаната искусства, записывал за ней каждое слово. Это было очень смешно!

На закрытии выставки проводила экскурсию в образе уборщицы — надела халат, взяла швабру. Перформанс назывался «Куда по помытому?». Зрители ходили за мной, а я перед ними намывала полы, как бы мимоходом рассказывая о картинах.

— Ты ставишь себя план? Условно, написать пять картин за месяц…

— Мне интересно наблюдать за художниками, которые следуют определенной концепции, последовательно ее разрабатывают. У меня все более хаотично, нет такой структурности. Есть список тем, которые меня волнуют, но плана у меня нет. При этом я работаю каждый день.

— Да, бывают художники, которые могут над картиной работать год, некоторые и пять лет пишут. У тебя иначе?

— Иногда случается, что пишу картину за несколько часов, в порыве вдохновения. Иногда начинаю, а потом откладываю, возвращаюсь через пару лет. Еще мне нравится перекрашивать картины, хотя меня за это ругают друзья и коллеги. Когда она долго стоит, то перестает быть для меня актуальной и, чтобы не покупать новые холсты, просто пишу поверх старых работ что-нибудь новое.

— Название картин обычно придумывается уже впоследствии? Для тебя вообще это имеет значение? Некоторые могут назвать просто — «Без названия».

— Я только недавно стала уделять этому особое внимание, потому что название — это как стихотворение, там не должно быть лишнего слова, в то же время оно может существовать как самостоятельное произведение. Люблю простые наименования, но очень емкие.

Картины Ольги Цимболенко «Девочка с шаром» и «Комната Беллы» Фото: Сергей Елагин

— На выставке в «БИЗONе» мне особо откликается работа «Комната Беллы». Это какая-то конкретная комната?

— Да, она находилась в квартире, которую я снимала с моей подругой Беллой, балериной. Каждый день рано утром Белла уходила на репетиции, а я еще спала. Проснувшись, видела, что дверь в ее комнату открыта и оставались последствия суетных утренних сборов — в этом беспорядке была особая эстетика, он стал идеальным поводом для картины и наиболее точно характеризовал Беллу.

— На тебя влияют детские воспоминания? К примеру, картина «Радио Башкортостана» — это что-то с флером ностальгии.

— Даже если на моей картине появляется телевизор, а я часто его рисую, то он старый, с пухлым экраном. Мне нравится потусторонний синий свет, который он излучает. Сейчас они плоские, эта ламповость исчезла. Все электроприборы, которые я пишу, обязательно снабжены спутанными шнурами, розетками. Этого тоже уже нет — сейчас все стараются спрятать провода, делают источники питания встроенными. А мне нравилось, когда все наружу: шнуры, как змеи, лежат на полу, создают узоры и ритмы.

— Я читал, что критики и галеристы видят в твоих работах духовную связь с русским авангардом. Ты сама ее ощущаешь?

— Уверена, что да. Меня давно сравнивают с Натальей Гончаровой, потому что одно время я действительно увлекалась русским авангардом, а потом долго пыталась от этого избавиться, потому что мне это стало казаться вторичным. Зачем повторять то, что было? Я в это уже наигралась и сформировала свой художественный язык.

— Да, наверное это была основа, отталкиваясь от которой, ты выстраивала свой стиль. В Казань ты привезла картину, на которой нарисовала ключевую фигуру русского футуризма Давида Бурлюка. Ты знаешь, что он имеет тесную связь с Казанью?

— И с Уфой тоже. У нас большая коллекция Бурлюка в Музее имени Нестерова. Он какое-то время жил в Башкортостане, под Уфой в поселке Иглино. Это человек, который мог создать вокруг себя настоящее шоу, красивую легенду. Кстати, на моей дипломной работе Маяковский и Бурлюк играют в бильярд. Я прочитала, что у них было такое увлечение, и подумала, что это можно красиво визуализировать. Нарисовала большой стол, мои герои сидят в кресле. Над ними уютная лампа, электрический свет. Вышла такая контрастная композиция.

— Если бы у тебя была возможность пожить в какое-то время в определенной эпохе, какую бы ты выбрала? Хотела бы, например, пожить в Российской империи начала прошлого века, когда уже формировался авангард, делали первые шаги футуристы?

— Я бы, наверное, хотела оказаться в 70-х годах прошлого века. В Америке либо Британии. Там была такая бешеная творческая энергия, расцвет кинематографа и музыкальной индустрии. Я люблю читать об этом, смотреть документальные фильмы, но своими глазами тоже хотела бы взглянуть.

— Внутренний бэкграунд от советского прошлого ощущаешь?

— Конечно, это уже никуда не уйдет. Я родилась в 1980-м, была пионером два года. Мне это не нравилось, кстати. Не существовало вариантов для альтернативного развития личности. Надо было делать все одинаково, коллективно.

— А 90-е как воспринимаешь?

— Я была подростком. Росла в простой семье, родители работали на заводе, им часто не платили зарплату. Это такая суровая реальность, ничем не приукрашенная. У меня была одна радость — ходить в художественную школу. А еще у нас была собака. В те годы имел популярность фильм «Бетховен», и мы взяли сенбернара. Жили в довольно криминальном уфимском районе Черниковка.

Работа Цимболенко «Бассейн» на выставке в «БИЗONе» соседствует с инсталляцией «Бассейн» петербургской художницы Наталии Спечинской Фото: Сергей Елагин

— Неужели! Он у меня ассоциируется с Земфирой*.

— Да, она тоже выросла в этом районе.

— Ты почувствовала, что на выставке «Зона свободного плавания» у тебя состоялся художественный диалог с другими художницами — Гаянэ Аветисян и Наталией Спечинской?

— Со Спечинской нас объединяет тема воды и кафельной плитки. Мне нравятся такие неочевидные вещи, которые могут связать разные сюжеты в одну визуальную и идеологическую линию — так появляются новые смыслы. Поэтому я так люблю совместные выставки. В нашем случае, на выставке в БИЗОNe, происходит невербальный разговор трех художниц. Одно дело, когда ты видишь только свои работы, и другое, если они соседствуют с произведениями коллег. Так ты понимаешь, что они начинают звучать по-другому.

— Мне нравится, что в экспозиции шары Гаянэ перекликаются с твоей картиной «Девочка с шаром»…

— Это удивительно! Шар — это мощная форма, с которой мы начинаем обучение в художественной школе. Так здорово, что на выставке образовались такие визуальные рифмы. Иногда даже по какому-то наитию.

— А ты помнишь тот момент, когда ты четко решила для себя, что будешь художницей?

— Я всегда это знала. Однажды бабушка подарила мне куклу, а моей сестре — фломастеры. Так расстроилась! Это горькое разочарование до сих пор во мне: как же ты, моя родная бабушка, до сих пор не поняла, кто есть кто в этой семье! Потом я взрослела и сталкивалась с реальной жизнью, иногда сомневалась в себе. Но надо разрешить себе быть художником, назначить себя им.

— Спасибо, Ольга!