Челнинец о пытках в украинской тюрьме: «Убили одного, чтобы другой раскололся…»

В 2022-м, после начала СВО, Виталия Наумова при попытке вернуться обратно в Россию арестовали и пытали. Он сумел вернуться в родной город благодаря совместной работе матери и волонтеров, которые боролись за его свободу Фото: Олег Спиридонов

О герое

Виталию Наумову 42 года, он уроженец Челнов, старообрядец. По образованию — дизайнер интерьеров, но последние 15 лет профессионально занимается иконописью. Герой уверяет: рисованием увлекался с раннего детства и всегда мечтал стать художником. Себя называет пропагандистом русского стиля, русского модерна.

Его работы закупали старообрядцы со всего постсоветского пространства — от Литвы до Польши, т. к. таких художников там нет. Бывало, что заказы поступали даже из США. Рисунки Виталия украшают обложки церковных книг, а иконы — дома молодоженов.

В 2011-м герой переехал в Киев, где познакомился со своей женой, которая тоже была старообрядкой, как и он. События «Евромайдана» в 2013–2014 годах изменили некогда спокойную и дружелюбную к россиянам страну, постепенно превращая ее в бастион русофобии.

В 2022-м, после начала СВО, Виталия при попытке вернуться обратно в Россию арестовали. Ему необоснованно инкриминировали хранение взрывчатки, длительное время выбивали показания и пытали. Виталий сумел живым вернуться в родной город благодаря совместной работе матери и волонтеров, которые боролись за его свободу.

«Я был на майдане, видел пятиметровый в высоту портрет Степана Бандеры, с запада съезжались внуки бандеровцев. Программа была уже заготовлена, люди шли с конкретной целью к власти» Фото: «БИЗНЕС Online»

События до спецоперации

— Как вы попали на Украину?

— В 2011 году поехал в отпуск, до этого я проживал в Москве больше 10 лет — от нее устал, выдохся. У меня было хобби кататься по разным старым городам, посещать экскурсии. До этого объездил Владимир, Сергиев Посад и все остальное Золотое кольцо России. В какой-то момент решил рвануть подальше — в Киев, мать городов русских. Это же архитектура, история, мне хотелось увидеть, откуда пошла Русь. Это было еще до «Евромайдана», не возникало проблем с поездкой туда. Садишься ночью — утром в Киеве.

Город очень понравился. Весь зеленый, все цветет-пахнет — это как раз на 10 мая выпало, на мой день рождения. Познакомился с туристами из Москвы, обменялся контактами. С ними две недели гуляли по Киеву. Было весело и интересно.

— А почему вы покинули Челны?

— Это было еще в 90-х. В городе нечем было заниматься, некуда развиваться. Вокруг наркотики, алкоголизм, войны «комплекс на комплекс», когда асфальт делили, головы монтировками разбивали. А Москва — город свободнее, потому собрался и уехал.

— Но почему Украина? Это совершенно другая страна, пусть и на тот момент она считалась братской. Не тяжело было находиться вдали от дома?

— Не было разницы, я ее не заметил. До майдана все разговаривали на русском, народ выглядит так же, магазины — те же. Бонусом теплый климат, ближе к морю, кухня прекрасная. Поэтому не возникло при переезде мыслей, что что-то кардинально изменилось. Это уже после майдана, когда начали антироссийскую политику проводить, стало нагнетаться и нагнетаться до событий 2022 года.

— До майдана вы не замечали ксенофобии? Все как в Москве?

— Да. С 2011 по 2014 год все отмечали 9 Мая, ходили с георгиевскими ленточками, в форме советских солдат времен Великой Отечественной — не было никакой разницы. Потом резко все почувствовали себя обиженными и угнетенными, что их Россия притесняла. Оказывается, несколько веков их грабили и убивали, российские солдаты их насиловали. Причем это говорили те же люди, что вчера ходили с георгиевскими ленточками, в форме советских солдат. Это все заслуга пропаганды, телевидения.

— Все эти события происходили именно во время майдана или же после событий в Крыму?

— Во время майдана, до Крыма. На майдане одним из требований было вступление в ЕС, а другое — отрыв от России. Все вдруг захотели разговаривать на украинском, а те, кто пришел к власти, уже были заряжены антироссийскими настроениями. Прилетала Нуланд с печеньками (имеется в виду раздача продуктов на «Евромайдане» официальным представителем государственного департамента США Викторией Нуланд и послом США на Украине Джеффри Пайеттом 11 декабря 2013 года — прим. ред.). Я был на майдане, видел 5-метровый в высоту портрет Степана Бандеры, с запада съезжались внуки бандеровцев. Программа была уже заготовлена, люди шли с конкретной целью к власти.

В 2011-м Наумов переехал в Киев, где познакомился со своей женой, которая тоже была старообрядкой, как и он. События «Евромайдана» в 2013–2014 годах изменили некогда спокойную и дружелюбную к россиянам страну, постепенно превращая ее в бастион русофобии.Фото предоставлено Виталием Наумовым

— Не думали ли вы после 2014 года покинуть страну?

— Конечно, много раз. Но жена у меня киевлянка, у нее родители, бабушки и дедушки, вся недвижимость — киевская. Они киевляне в 10-м поколении, их много чего связывает с этими местами. Все это бросить и уехать жене было трудно. Потому она постоянно оттягивала на «следующий год», «полгода» и на «скоро». Ситуация же не резко, а постепенно-постепенно нагнеталась. Если вчера одно по телевизору сказали, то ладно. Потом украинский язык стал обязателен в государственных учреждениях, магазинах — продавцы обязаны общаться на родном языке. Причем я до выезда с Украины продолжал общаться на русском, хотя язык понимаю, могу немножко изъясняться, просто не вижу в этом смысла. Продавцы, когда не было рядом других, только я один на кассе стоял, резко переходили на русский язык, хотя их штрафуют и могут даже уволить. Киевляне, люди с востока Украины, когда слышали русский язык, сразу взбадривались и начинали тоже на нем говорить.

Я жене говорил: вот появятся дети, пойдут они в школу, а там измененные программы и фальсификация истории. Будут они это учить, потом поедут в Россию учиться в университет, в МГУ, МГИМО или и вовсе в Европу и станут рассказывать о том, что преподают здесь. Над ними смеяться будут! Истории о выкопанном Черном море и украинцах-фараонах — это же практически официальная программа, такому учат. Я слушал людей, которые рассказывали, что им преподают, и был в шоке.

— Например?

— Например, объединение Хмельницкого с Россией было выдумано москалями, на самом деле он до последнего дня с ними воевал. Тот же Бандера желал добра украинскому народу и был против немцев. Такие моменты имели место быть в истории, но все же знают, что он за нацистов, как и Шухевич (Роман Шухевич — главнокомандующий Украинской повстанческой армией* — прим. ред.). А им преподают, что это все вранье и фальсификация. А украинцы в форме СС «Галичина» — фальсификация, снято на «Мосфильме». Но они свято в подобное верят. Новое поколение уже учит это. Тем, кому было 10 лет в 2014-м, уже 18, они окончили школу, впитали эту информацию и свято в нее верят. Для них Украина всегда была отдельной страной, существует с I века, все европейские народности от них произошли — эдакое великое расселение украинцев.

Это на официальном уровне преподается. Я потому жене и говорил, что, если наш ребенок начнет такое на уроке истории рассказывать, его засмеют. Поэтому надо было уезжать. Плюс я подозревал, что нагнетание русофобии постепенно дойдет до пика и произойдет нечто страшное. Так и началась СВО, а мы не уехали.

— А какой ситуация была с русским языком до 2022-го? Ухудшалась ли она или же находилась на относительно терпимом уровне?

— Киевляне, восточные регионы никогда не разговаривали на украинском языке, и заставить их говорить на нем по щелчку нельзя. С молодежью работали, да: отменили русский язык в школах, заставили учителя с учениками общаться на украинском. Люди моего возраста, я не говорю о тех, кто старше, — их заставить сложнее. Но я видел семьи, где ребенок приходил из школы и начинал с русскоговорящими родителями говорить на украинском.

— А как дела обстояли на Западной Украине? Мой родственник служил там еще в советское время и утверждает, что национализм был там всегда.

— Западная Украина — отдельное государство, у них своя история и видение мира. Оттуда и пришел майдан: авангард активистов завезли оттуда.

— Удивляет, что до майдана был мир и покой, русский язык, братская любовь и в один момент целая нация будто бы сошла с ума. Как вы можете такое объяснить? Это работа пропаганды того времени или же первые зерна засеяли еще в 90-х?

— Они были засеяны, им с 1991-го капали в голову, что они кормили весь СССР, их грабили. Тот же Ющенко (Виктор Ющенко — президент Украины с 2005 по 2010 год — прим. ред.), который за время своего правления внес много своего. Он открыл за стелой погибшим воинам Великой Отечественной стелу жертвам голодомора — он эту тему активно продвигал. Коллективный Запад на Западной Украине хорошо работал. Тот же «Правый сектор»** не в 2014 году появился. Все эти организации были до майдана, их тренировали, финансировали. Говорили, что США 5 миллиардов долларов вложили в подготовку майдана и тренировку боевого авангарда. Боевики были подготовленными: владели оружием, совершали поджоги. Туда шел не простой народ с улицы — это была организованная группа, в толпах находились кураторы.

В нашем районе во время майдана кто-то выкрикнул: «В заливе Днепра, в камышах, российские шпионы-сепаратисты прячутся». Вся молодежь повыбегала на улицу, несколько сотен человек. Поломали все лавки, заборы, бегали и искали сепаратистов и диверсантов. Никого не нашли, начали останавливать машины. Потом вынесли покрышки во двор, кто-то их попытался поджечь. Им соседи кричали: «Мыкола, ты же живешь в этом доме, дым на твою кухню пойдет!»

— Но как вы относитесь к событиям 2014 года?

— Я всегда был пророссийски настроенным. Плохо воспринял. Но жил. Были инциденты на работе, что называли москалем и сепаратистом, но можно было это еще как-то сгладить, если особо не светиться и не ходить с транспарантами или георгиевскими ленточками. Ходишь спокойно, говоришь на русском, меня лично никто не трогал. А вот с теми, кто вел активную деятельность, блоги, работали спецслужбы — вычисляли, ловили.

— Вы были свидетелем этих случаев? Или до вас доходили слухи?

— Слухи. От знакомых слышал об инцидентах.

— А как ваши знакомые к вам относились? По сути, идет пропаганда, а рядом с ними враг народа — русский человек.

— По-разному. Кто-то просто перестал общаться, потому что я враг и москаль, а кто-то нейтрально — не плохо и не хорошо, общались как обычно.

— Вы после стольких лет на Украине не думали получать гражданство?

— Не думал.

— Все еще тяготели к России?

— Менять российское гражданство на украинское — это что-то за гранью для меня. Я даже себе постоянный вид на жительство не делал, только на год, потому что не считал нужным. Каждый год с 2014-го хотелось уехать, шла подготовка, обсуждения, поэтому не было постоянного вида на жительство, хотя я мог его сделать. Я два года получал временное, а потом мог постоянное.

«Страшно, конечно. Тот, кто не видел этого, не поймет» Фото: Zuma\TASS

События после начала спецоперации

— Как ваша жена отнеслась к началу спецоперации? Российские войска были под Киевом, шли бои…

— Никак, мы с ней это не обсуждали. Мы наблюдали полет ракет над нашим домом, под — стояла артиллерия, наша многоэтажка была в сторону городов Ирпени и Бучи. Российские войска быстро до Киева дошли, буквально за несколько дней. Они подошли к житомирской трассе, которая недалеко от нас.

Но я помню, как об этом узнал. Был такой теплый день, я сидел возле торгового центра. Мне позвонила жена и заявила, что ввели комендантский час. Позже перезвонила и сказала, что объявили о военном положении. Я спрашиваю, что случилось, а она мне рассказывает, что Россия ввела войска, такой-то город уже пал. Начал новости смотреть, пришел к пониманию, что это уже не шутки. Выехать тогда стало проблематично из-за военных блокпостов. Маму попросили мне передать, чтобы я сидел и не дергался.

— Вы говорили об артиллерии в жилых массивах. Как на это реагировали жители?

— Ну в основном боялись. Где-то были инциденты, что чуть ли бабушки палками выгоняли военных со двора. Случалось, что пытались выгнать БТР из-под дома. Но тогда такое время было, могли просто расстрелять. Многих и расстреляли тогда, даже тех, кто просто пытался из Киева выехать.

— ВСУ расстреливали своих собственных сограждан?

— Да.

— Кого-то из соседей репрессировали?

— Ну люди просто исчезали. Подъезд у нас опустел наполовину. Может, люди уехали, может, чего еще хуже. Когда все вокруг взрывается и громыхает, выяснять, кто, что и зачем… Банально бы продукты найти!

— Каково было столкнуться с боевыми действиями лицом к лицу?

— Страшно, конечно. Тот, кто не видел этого, не поймет. Те же самые звуки слушать, когда у тебя окна трясутся, а ты видишь над домом белые следы. В любой момент к тебе может залететь ПВО, кусок ракеты, который два этажа снесет. Или когда военные ходят и техника катается. С наступлением темноты начиналась канонада, взрывы. Спали днем в основном. Даже если и ложишься, не знаешь — проснешься ли завтра или нет.

— Как украинцы встретили события после 24 февраля? Как изменилось их отношение к вам и русскому населению?

— Кто как. Одна соседка кричала: «Звони своим друзьям и знакомым, чтобы они звонили Путину, чтобы он вывел войска». Я им говорю: «Вы слышите, что говорите? Мои друзья и знакомые не дружат с Путиным!» Я им объясняю, что обычный человек, не отношусь к депутатам и другим. Но это старшее поколение, им кажется, что так все и происходит.

Все больше были заняты добычей еды и воды. Были активисты, которые искали тех, кто ставит метки мелком — обычные крестики на асфальте. До сих пор смешно. Находили, что нарисовали дети что-то похожее на крест, и кричали: «Русские диверсанты поставили крест, сюда ракета должна прилететь». Потом начали бегать по дворам и снимать таблички. В Киеве всегда с этим была проблема — из пяти домов только на двух были таблички. А они последние поснимали, не думая, что во время интернета можно открыть карты и узнать, какой это дом. Они верили, что если русские зайдут, то они заблудятся, во дворе сядут и будут плакать. Народ верил, за этим было смешно наблюдать.

— Русские не вошли, а обычным людям это подпортило жизнь.

— Ну да.

— Насколько тяжело обстояли дела с едой и водой?

— Критично. У нас был крупный супермаркет, очередь во все кассы по человек 500. А на улице еще тысяча человек стояли, чтобы просто зайти в здание. Причем там не было ничего — сметали: молоко, муку, макароны, тушенку.

Потом перестали алкоголь продавать, потому что все начали с горя квасить, а еще же оружие раздали мирному населению. Вот они и начали по пьянке друг в друга стрелять. Продажу алкоголя запретили. Видимо, власти поняли, что русские войска не успеют дойти — все друг друга раньше перестреляют. Есть даже знаменитое видео, где гражданские расстреляли украинских военных во дворе. А оружие раздавали всем: просто приехал грузовик, скинул ящики с оружием, и люди, которые проходили мимо — неважно, алкаш он или нет, — все брали оружие. Напихивали по карманам и пакетам пачки с патронами. Потом уже творили все, что им заблагорассудится. Бомжей расстреляли в первые же пару дней, потому что им негде было сидеть в комендантский час. Они прятались на стройках, в лесополосах, и их просто…

— Военные или простые граждане?

— Простые граждане, территориальная оборона.

— Не много людям было нужно, чтобы начать творить зверства.

— Вседозволенность, возможность все списать на то, что это были русские диверсанты. Любого человека, даже соседа, который тебя когда-то послал, застрелить и заявить, что он на русских работал, вел разведывательную деятельность. Еще и похвалят за это потом.

— Уже тогда началась первая волна всеобщей мобилизации. Вы ее застали?

— Ну как мобилизация — все просто в добровольцы пошли. В первые волны люди активно шли, тероборону создали, туда все записывались. Люди брали оружие, кто на фронт, кто по городу ходил. Уже потом, когда первая волна не вернулась, вторая, желание у людей начало пропадать. А сейчас смотришь видео: людей за руки и за ноги забирают, потому что никто не хочет в мясорубку идти. Желание идти по доброй воле у всех пропало.

«Держали несколько суток без сна. Находясь в той камере, я спал сидя две недели. Весь день, с 6 утра до 10 вечера, стоял — ноги опухли, были бордовые из-за прилива крови, невозможно было ни стоять, ни сидеть» Фото: Олег Спиридонов

Арест

— Неужели вас арестовали просто из-за российского гражданства?

— Да. Как я и рассказывал, когда стояла артиллерия под домом, летали ракеты, а спать и есть было невозможно, я решил выехать в Россию через Польшу — только оттуда это было возможно сделать. В сторону Беларуси никак — там войска и линия фронта, на восток — там ЛДНР, не пробраться, на юге, к Крыму, — Херсон и боевые действия. Со старообрядцами договорился, что меня в Польше встретят, как и на пути в Россию — в Литве и Латвии, а дальше — в Псковскую область. Сказали: неделю отдохнешь, и мы тебя отвезем. Весь путь был расписан.

Собрался, взял чемодан, вызвал такси, и поехали. Жена сопровождала. Но планировали ехать не на машине, а на бесплатном поезде для эвакуации жителей. Ехать через обычные блокпосты опасно — расстреляют, случаев много. А с поездом проще: сел в Киеве, а вышел во Львове.

Проехали в районе метров 300 от дома, первый же блокпост — требуют документы. Показал им вид на жительство, который еще действовал. Попросили паспорт, а он российский — они сразу дуло автомата к голове, потребовали выйти из машины. Положили на землю, руки в стяжки, сняли часы и спрятали в карман, деньги и мобильный телефон вытащили. Надели на голову капюшон, обмотали лицо скотчем. Я уже начал прощаться с жизнью. Жена тоже пыталась выйти из машины, а ей кричали, чтобы она сидела на месте и не смотрела. Как я понял, они не хотели, чтобы она не видела смерть своего мужа. Было жутко. После меня повезли по отделениям, от одного к другому.

— А в процессе они никаких обвинений не предъявляли?

— Ну то, что я шпион, диверсант, ехал через этот блокпост, который находился возле недостроенного торгового центра, где, судя по всему, базировалась техника. По их мнению, я отправился на границу данные передавать — российский гражданин же, шпион!

И таких историй много. Было такое, что на одной станции метро сделали бомбоубежище. Туда семья зашла: муж, жена и ребенок. Пришла тероборона, проверяла документы. Увидели у семьи российский паспорт — в плюшевую игрушку засунули патрон от автомата и сказали, что это диверсанты и едут они чуть ли не Зеленского убивать. И их тоже в тюрьму.

— А что было с вами потом?

— После первого допроса — у меня взяли отпечатки, сфоткали, проверили вещи — повезли домой на обыск. Ничего не нашли, разумеется. Я все это время стоял со стянутыми руками за спиной. Они говорят: «Мы здесь ничего не найдем, кроме гранаты». Подошли и всунули в руку гранату, чтобы отпечатки оставить. Понажимали пальцами, руки протерли полотенцем и подсунули гранату в старую кроссовку. Позвали оставшихся соседей в качестве понятых, при них провели пятиминутный «обыск» и «обнаружили» гранату. И обвинили меня в хранении взрывчатки, раз уж диверсантом сделать не получилось, потому что фотографий с разведданными в телефоне не было.

Как оказалось, это очень распространенная статья. Когда я туда (в СИЗО — прим. ред.) заехал, первая камера (половина — киевляне) тоже за хранение взрывчатки сидела.

— Много ли было среди них людей с российским паспортом?

— Был один, но он по другой статье. Были люди, которые вели пророссийскую деятельность. Одному подкинули оружие, это 263-я статья, и измена Родине — 111-я статья. В общем, всех хватало.

— И никто из ваших соседей или рядовых граждан не пытался такому препятствовать?

— Если человек вступится за другого и скажет, что это все вранье, он быстро станет диверсантом и изменником Родины, и его бы с соседом увезли. Там суд буквально минуту шел: «нашли» гранату — в тюрьму.

— Сколько вы находились под стражей?

— Около двух с половиной месяцев. В СИЗО люди сидят по 8 лет, это как тюрьма считается.

Моя мама писала везде письма, куда только возможно: в администрацию президента, министерство обороны. Меня включили в два списка на обмен благодаря стараниям корреспондента Александра Коца и общественника Татьяны Монтян — мне об этом сообщили эсбэушники и прокурор. Заявились ко мне и спросили: «Виталий Анатольевич, вы знаете, что внесены в список на обмен? Почему ты интересен России, что тебя включили в список на обмен?» Не понимают, видимо, что меня включили в список, потому что я гражданин России.

Дальше начался прессинг, пытки, избиения, убийства людей.

— Перед вами убивали людей?

— Да. Под ногами моими запинывали людей. Был парень, киевлянин, вел телеграм-канал пророссийский, общался с жителями Донбасса, судя по всему, с военными. Его взяли по 111-й статье.

Для политических заключенных в лукьяновской тюрьме есть корпус, где они сидят. Изначально их сажают туда, хорошо кормят, содержат, никаких уголовников вокруг. Так пытаются выведать у них какую-либо информацию. Если они не идут на сделку, их кидают уже к уголовникам.

Тюрем СБУ формально не существует. Все происходит в обычных местах лишения свободы. Приезжают эсбэушники, дают администрации списки и задания. Последние передают задачу уголовникам, чтобы они прессовали того-то. Заключенного будут бить, еще что-то делать. Через три дня приходят и требуют признательных показаний. Этот парень не пошел на сделку и не выдал других администраторов телеграм-канала. Ну и приняли решение убить его.

Потом пришли ко мне эсбэушники: «Мы его убили, чтобы ты посмотрел — это демонстрация того, что тебя ждет, если ты не признаешься». Убили одного, чтобы другой раскололся… Маме его потом сказали, что сердце остановилось. Она, наверное, до сих пор так думает.

— Что вы чувствовали в этот момент?

— Показывать свои эмоции там — такое дело. Здесь тюрьма, уголовники. Убийство, к слову, произошло через полчаса после того, как меня туда перевели.

— Вас били?

— Били. Держали несколько суток без сна. Находясь в той камере, я спал сидя две недели. Весь день, с 6 утра до 10 вечера, стоял — ноги опухли, были бордовые из-за прилива крови, невозможно было ни стоять, ни сидеть. Любой мог к тебе подойти и ребра тебе поломать. Были у меня подозрения (потому что врачей вызывать нельзя), что ребра сломали — я три месяца не мог спать на боку. Потом, после нескольких допросов, пришли и сказали: хочешь на более хорошие условия, где всего этого не будет происходить? Я согласился. Дали последнюю попытку во всем признаться. Я рассказал всю свою историю с 2011 года, и буквально через несколько дней меня перевели в более-менее условия, где не били и не трогали. Находился я там 10 дней.

На суд из пыточной камеры меня не вывозили для продления заключения — все по видеосвязи. Мой адвокат тогда впервые меня увидел и сказал: «С Виталиком все плохо». Защитника, к слову, нашла мне жена — он как раз политических заключенных защищал. Я две недели почти не спал на тот момент, и он прямо заявил, что я не выдержу. Мама тогда начала бегать и залог собирать. Потом меня выпустили, но до основного суда.

— А дальше? Сколько вы внесли в качестве залога?

— Около полмиллиона рублей. Занимали, до сих пор много «торчим» всем. Выпустили меня в начале лета, а в связи с отключениями света после ударов российских войск стали суды переносить до осени. Мне тогда предложили на предварительном заседании признать свою вину. Если соглашусь — дадут условный срок. Нет — следствие будет идти и год, и два, и три, и 10, и 15 лет.

Соглашение предварительно до суда подписывается прокуратурой, а в моем случае — СБУ, потому что меня и других политических курируют они, за ними все решения — прокурор и судья ничего не решают. Подписали мы документы. Копию дали мне, адвокату и прокуратуре. После суда сказали прийти за решением через неделю. Статья предполагала от 3 до 7 лет лишения свободы, но судья хотела 2 года условно. Адвокат хорошо отработал и попросил «скостить» срок до 1 года. Он апеллировал к тому, что СБУ я больше не нужен, потому судье нет смысла со мной заморачиваться. Год «условки» и пусть уезжает домой, как он сказал.

Через неделю приезжаю за решением — год условно. Для меня это был праздник, это было самое минимальное, что могло меня ожидать. Я уже считал: если на 7 лет, то в 50 выйду, и все — вся жизнь пролетела.

«Раньше я относился к жизни легко, будто бы это что-то вдалеке, никогда не коснется»

Дорога домой: с Украины в Молдавию, а оттуда — в Челны

— А как вы попали в Молдавию?

— Я три месяца не мог отмечаться в отделении. Из-за этого меня не могли поставить на учет и мое дело не отправляли. Я и у адвоката спрашивал об этом. А 20 февраля в 8 утра мне громко постучали. Я три часа не открывал, а они продолжали долбиться в дверь, в щель говорили: «Виталий Анатольевич, не усугубляйте свое положение!» А у меня условный срок, мое дело никуда не уходило. Я боялся, что мне инкриминируют попытку скрыться и посадят. Или просто убивать пришли: посадят в машину, вывезут в ближайшую лесопосадку и пулю в лоб.

Они позвонили жене и сказали, что пришли меня отмечать. Она мне звонит и просит открыть дверь. Я думаю: хотели бы — вынесли дверь, а бежать и скрываться нет смысла. Собрал сумку небольшую для тюрьмы со шлепками, зубной щеткой, полотенцами и запасной одеждой. Открываю дверь, а мне в лицо летит корка СБУ. Было двое человек, один из которых зачитал мне с бумажки приказ главного управления СБУ о том, что я представляю угрозу национальной безопасности и территориальной целостности Украины и меня «насильно возвращают в страну рождения». Они сказали, что ехать нужно сейчас, машина уже ждет. Вот ты живешь, у тебя вся жизнь тут, а тебе дают 15 минут собраться и уезжать.

Везли меня на легковушке через всю Украину на молдавскую границу. Я у них спрашивал, не обмен ли это. Они отвечали, что мне этого знать не нужно. До сих пор есть подозрение, что это все-таки был гражданский обмен. Адвокат говорит: и у него, и у коллег это первый случай, когда осужденного гражданского с такой статьей, с «условкой», невыездного — я не мог даже границы Киева покидать — увозят на границу и отправляют домой. На прощание, кстати, эсбэушники жали руку, потом еще спрашивали, все ли у меня хорошо, кормили по пути за свой счет, купили на дорогу чипсы и шоколадки. У меня было постоянное чувство подвоха. До сих пор в голове не укладывается. Есть подозрение, что это не просто так было.

— Вам предъявили необоснованные обвинения, угрожали убийством и показательно казнили при вас человека, пытали, после этого устроили чехарду с судом и в конце концов вас отпускают домой. Почему? Благодаря этому вы сейчас рассказываете на всю страну об их зверствах.

— До сих пор загадка. Уже в Москве, когда общался с ФСБ, выяснился интересный момент: оказалось, что юридически меня не выдворили из страны, а что я якобы сам приехал и своим ходом пошел проходить украинско-молдавскую границу. Как помню, те же эсбэушники особо не наседали и просто спрашивали о мнении родственников об СВО. Травили анекдоты, между собой общались, смеялись. Причем у меня даже телефон не забирали. Я спокойно ехал и переписывался с мамой, адвокатом, женой в мессенджерах. Мне даже посоветовали близкие проверить чемодан, а то вдруг чего подкинут, из-за чего границу не перейдешь. Проверил — чисто. Люди, с которыми общалась моя мама, считают, что это чудо.

— Ключевую роль в вашем спасении сыграла мать. К кому она обращалась и как ей удалось вас освободить?

— Как я и говорил, она писала и в минобороны, и Москальковой (Татьяна Москалькова — уполномоченная по правам человека в России — прим. ред.), и в администрацию президента, и в митрополию старообрядческую, чтобы митрополит, который имеет связи в администрации президента, помог. Писала Татьяне Монтян, украинской правозащитнице, которая на территории Донбасса находится. В общем, писала и звонила везде с утра до вечера. Опять же, сбор залога. Ей, женщине 1955 года рождения, выпало много. Когда я только вернулся, мама во время совместного просмотра телевизора вскакивала и начинала меня руками трогать: «Не верю, что ты рядом, что это не снится». Золотая женщина.

— Как понимаю, в Молдавии вас приютили в храме. Что это за люди и были ли вы с ними ранее знакомы?

— Знакомы были и до этого, раз встречались в Москве, а остальное время общались в соцсетях. Это священник, настоятель старообрядческой Мазаракиевской церкви — это одно из самых старых зданий Кишинева, откуда город и начался. Пока еще работал интернет на украинской симке, пока ехали к границе и я понял, что меня везут не убивать, потому что мы проехали несколько лесополос, я начал судорожно набирать знакомых в Кишиневе. Я там почти никого не знал, остановиться негде, и мне отец Андрей сказал, что ждет.

На границе мне впаяли штраф за просроченный загранпаспорт и вид на жительство — около 10 тысяч гривен. Я спросил: «А меня выпустят из страны со штрафом?» Платить мне было нечем, но мне сказали, что, так как я возвращаться не собираюсь, меня пропустят. Позвонили молдавским пограничникам, меня встретили. Провели все проверки и отпустили под 2 часа ночи. Сел в транзитный автобус и уже к утру был в Кишиневе. Мама уже связалась с депутатом Марией Бутиной, которая при схожих обстоятельствах сидела в американской тюрьме. Они связались с посольством, послы уже были в курсе ситуации с документами. Мне сделали бумажку для выезда из страны.

Возник вопрос: а как выехать из Молдавии? Границы закрыты, перелететь можно только через третью страну — Армению. Начался сбор денег, сильно помогли Мира Тэрада (руководитель фонда борьбы с репрессиями — прим. ред.) и другие хорошие люди. Сумели они собрать деньги на билеты.

— Как к вам отнеслись местные в храме? Чем вы там занимались?

— Просто жил, отходил. Никто не трогал, все о ситуации знали, помогали. Собирали мне деньги на переезд, на карманные расходы — небольшую сумму, чтобы я мог в Москве и транзитных странах поесть. Предоставили жилье — для паломников есть специальные комнаты. Кормили, поили — на полном обеспечении был.

— Каково было оказаться уже в совсем чужой стране после всего, что с вами произошло?

— Ночью, когда проезжала скорая помощь с сиренами, вскочил из-за ассоциации с воздушной тревогой. У меня в какой-то момент был флешбэк, что свет выключили. Потихоньку, гуляя по округе, ко мне приходило осознание того, что я за пределами Украины и все закончилось — я действительно уехал, все осталось по ту сторону границы.

— Сколько вы пробыли в Молдавии?

— Недели две. Я ждал, когда мне сделают документы и, как получится, собрать деньги на билеты. Как только все было собрано, брат мне приобрел их и скинул по электронной почте. Тогда я и понял, что почти дома.

— Вы общались с кем-то из своих спасителей лично?

— С Марией Бутиной, встречались с ней в Думе, в Москве. С Мирой Тэрадой только через интернет.

— О чем с вами беседовали оперативники из ФСБ?

— Они сразу поняли, откуда я лечу — им уже информацию передали. Да, общались, я же все-таки с Украины лечу, вдруг меня завербовали, сами понимаете. Это их работа, им нужно было меня профильтровать. Спрашивали у меня о моей жизни на Украине, аресте и освобождении. Взяли отпечатки, посмотрели мобильный телефон, документы, приговор. Изучали, смотрели, фотографировали. Спокойно все прошло, даже извинялись: по-человечески понимают все, но так нужно было.

— Какой была ваша встреча с мамой?

— Слезы, конечно же, обнимала прямо на входе из аэропорта, не верила. Вместе с ней была подруга юности, с которой мы не общались 20 лет, — я ей написал перед прилетом. Выхожу в зал ожидания, смотрю — она меня встречает. Было радостно.

Потом поехали домой. Там застолье подготовленное. Началось постепенное вливание в челнинскую жизнь. Вышел на следующий день на улицу прогуляться, начало приходить осознание. Сфоткался напротив «Тюбетейки», выложил в соцсетях — многие, кто не знал о моем выезде, друзья из Москвы начали поздравлять.

Фото предоставлено Виталием Наумовым

— Долго ли вы приходили в себя после произошедшего?

— До сих пор прихожу. Отпечаток это точно оставляет. Это часть жизни, такой эпизод не сотрется, по крайней мере так быстро.

— Как поменялось ваше мировоззрение?

— В свое время я писал другу, что никогда не смогу уехать из города, что таких, как я, оставили в качестве живого щита. Друг мне тогда написал, что я фаталист: «Ты Виталик, у тебя всегда по жизни легко проходит». Я ему говорю, что это не та ситуация. И вот сижу здесь сейчас, живой, целый, здоровый. Чудо ведь.

Я ведь не верил, что уеду живым. Уже брату писал, передал ему ключи и пароли от своих электронных кошельков и аккаунтов: «Я живым не выберусь, так что пусть будет у тебя». Маме не стал писать, чтобы не расстраивать.

Раньше я относился к жизни легко, будто бы это что-то вдалеке, никогда не коснется. А оно может коснуться. Не ситуация войны, но что-то похожее. Вот ты откладываешь все на завтра, а потом бац — что-то случается. Нужно всегда думать, что наша жизнь — дело сиюминутное, надо всегда жить, чтобы все гордились тобой и помнили только хорошее. Сейчас погуляю, побухаю, а с понедельника займусь спортом, все будет хорошо, но потом. Потом может не случиться.

— После всех травмирующих событий вам удается сохранять положительный настрой. Как?

— Ну потому что надо держаться.

— Что вас мотивирует?

— Мирная жизнь в принципе. Ты видишь, что светит солнце, ничего жизни не угрожает, нет военной техники, военных, сирен, ничего не отключается, ничто не стреляет, не взрывается. Но… напротив моего дома находится ресторан, где отмечают свадьбы. Там взрывают петарды, иногда меня подергивает, все вздрагивает внутри, но потом осознаешь, что это просто свадьба, салют.

Но есть же люди, которые остались там, военнопленные. Мне хочется, так как я там был, все это пережил и знаю по себе, пообщаться с родителями, встретиться с ними, рассказать им о ситуации. Я сидел в тюрьме, в соседнем корпусе которой находились пленные российские военные. Видел их на прогулке, также, когда их под конвоем вели. Рассказать о быте, ведь родители не знают, что там. Недавно списывался с киевским Красным Крестом, спрашивал, есть ли у них возможность посещать российских пленных и передавать передачи. Что, может быть, нужно им передать бытовые вещи: зубную пасту, что-то из одежды, нижнее белье, полотенца. Да не только военным, но и простым российским гражданам. У кого-то же может не быть близких и родственников, которые им что-то принесут туда, в тюрьму. Если мне помогала жена, то кого-то брали со всей семьей. Если появится такая возможность, то хотелось бы это все организовать. Мы уже общались на эту тему с госпожой Силачевой (Ольга Силачева, общественный помощник омбудсмена в Челнах, — прим. ред.), чтобы наши усилия организовать, что-либо сделать более организованно через Красный Крест или другие организации. Хотя бы на бытовом уровне, пообщаться с родителями здесь, с челнинскими. Я на своей шкуре все испытывал, потому смогу хотя бы морально поддержать. Официальные разговоры от министерства обороны о том, что там все хорошо, — это одно, а от человека, который там побывал, — немножко другое.

Пока вливаюсь в эту жизнь и собираюсь прокачивать эту тему. Увы, некому взять на себя организационные вопросы, позаботиться о людях. Те же залоги, чтобы не было таких ситуаций, как у моей матери, когда бедная пенсионерка бегает и ищет деньги. Надо организовывать через прессу сборы, чтобы у человека был шанс выйти их тюрьмы и уехать домой. Не у всех есть деньги на местного адвоката, который бы выбил год условно, как у меня. Плюс у меня остались связи там, чтобы попытаться организовать это.

— Чем планируете заниматься дальше, помимо волонтерства?

— Ну пока буду заниматься тем, чем и раньше занимался, — иконописью, дизайном, иллюстрацией. Опыта разного много помимо.

— У вас уже есть заказчики?

— Пока еще нет. Но надеюсь, что смогу их найти. Когда я выезжал с Украины, разобрал рабочий компьютер, по деталям вывозил в чемодане без корпуса. Во время обыска все это дело благополучно распихали «по карманам». Тогда все вещи без дырок у меня отобрали. Все, что можно было взять, взяли. У меня сейчас даже рабочего инструмента нет. Ну буду работать над этим. Как говорит народная мудрость: «Дайте мне удочку, а рыбу я поймаю сам».