До конца этой недели в казанской галерее современного искусства «БИЗОN» (ул. Баумана, 44/8, ЦДБ «Родина») открыта масштабная выставка художников Поволжья «М7 и новые кочевники», которая объединила как молодых деятелей искусства, так и широко известных мэтров. Один из участников проекта — чувашский художник Праски Витти, чьи работы легко узнают в Германии, Турции и на Кипре. В интервью «БИЗНЕС Online» именитый автор рассказал о том, что для него творческая свобода, каких заповедей он придерживался всю жизнь и за что его гнобили в художественном училище.
Праски Витти: «Летом — в деревне, зимой — в городе. И так уже около 40 лет. В деревне я не рисую. Полностью занимаюсь сельским хозяйством. Рощу вот вырастил»
«Мы ели гнилую картошку, опухали от голода. И, видимо, тогда организм почувствовал надежду…»
— Виктор Петрович, в сентябре вам исполнилось 85 лет. Вы признанный художник со множеством регалий и с народным признанием не только в родной Чувашии. Чувствуете себя мэтром?
— Я ничего этого не ощущаю, живу затворником. Летом — в деревне, зимой — в городе. И так уже около 40 лет. В деревне я не рисую, а мгновенно превращаюсь в чувашского крестьянина. По крайней мере, там не сделал ни одного рисунка. Я полностью занимаюсь сельским хозяйством. У нас очень много цветов, картошка, капуста, тыква и так далее, сам ухаживаю за деревьями. Рощу вот вырастил. Иногда даже приходится вспоминать, что когда-то был художником.
Я с трудом вспоминаю. Но, когда возвращаюсь в каменный, бетонный дом, привычка работать снова начинает возбуждать во мне художника. У меня и правда было множество выставок, какие-то симпозиумы, встречи. Более того, сам руководил иностранными группами: немецкими, венгерскими, ездил в эти страны. Конечно, мне это нравилось, но куда больше — крестьянский труд и само рисование. Я получаю от этого почти такое же удовольствие, когда выращиваю цветы, огурцы. Отчасти крестьянский труд привел меня в среду художников, но не только, сам хотел. Долго получал профессиональное образование, потом в армию ушел, а после продолжил учиться. Я же очень поздно рисованием занялся.
— Сколько вам было лет?
— В 18 лет я поступил в Чебоксарское художественное училище. Потом меня на два года забрали в армию, после освоил масляную, акварельную технику и поступил в Мухинку (Ленинградское высшее художественно-промышленное училище им. Мухиной — прим. ред.) на монументально-декоративную живопись. Там мне учиться очень нравилось. В Чебоксарах мы бедствовали, был просто мрак какой-то. Я же из очень бедной семьи, отца не было, поэтому к отсутствию денег мне привыкать не надо было. Но в Мухинке был настоящий праздник — пятый этаж, монументальное отделение, отборные студенты, свобода. Когда все и думать боялись о свободе у нас в Мухинке она находилась во всем: в выборе тем, композиций, материала, в разговорах, дискуссиях.
Виталий Петрович Петров (Праски Витти)
Родился 17 сентября 1936 года в Алгазино, Чувашская АССР.
Окончил факультет монументально-декоративной живописи Ленинградского высшего художественно-промышленного училища им. Мухиной (1967).
Заслуженный художник РСФСР, народный художник Чувашской Республики. Лауреат премии президента Российской Федерации в области литературы и искусства.
С 1970-х годов работы Праски Витти экспонировались в России, ГДР, Болгарии, Венгрии, Польше, Испании, США, Германии, Индии, Японии, Турции.
Праски Витти — автор монументально-декоративных росписей общественных зданий Ижевска, Казани, Перми, Краснокамска, Новочебоксарска, Тольятти, Чебоксар и других городов.
Произведения Праски Витти вошли в коллекции музеев и частных лиц различных городов — Тольятти, Сочи, Чебоксар, Москвы, городов Украины, Венгрии, Испании, Германии, США, Бельгии, Болгарии, Польши и др.
Это было потрясающее время. Оттуда мы выходили какие-то бесстрашные. Чем я только ни занимался: начиная от лепки медалей и заканчивая гербами для городов. Делал какие-то плакаты, иллюстрировал книги. В монументальном деле занимался мозаикой, росписью, керамикой…
— А вы помните момент, когда начали рисовать, когда вас к этому потянуло? Откуда у деревенского парня из бедной семьи тяга к рисованию?
— В детстве все рисуют.
«Отчасти крестьянский труд привел меня в среду художников, но не только, сам хотел. Долго получал профессиональное образование, потом в армию ушел, а после продолжил учиться. Я же очень поздно рисованием занялся»
— Но не все становятся художниками.
— Я рисовал, как и все. Но однажды учительница в первом классе сказала, что я буду художником. А я и не знал, что такое художник, в общем-то. Ну предполагал, что это те, кто рисует портреты и пейзажи. Но, когда мой рисунок выделили перед всем классом, мне это понравилось. Здесь, конечно, дело не только в том, что у меня был талант. К этому времени я уже знал, что жизнь бесконечно тяжела и голодна. Нам было нечего носить, есть. Мы ели гнилую картошку, опухали от голода. И тогда организм почувствовал надежду: если будешь художником, то станешь особым человеком — сытым, одетым, обутым. Подсознание сработало. И оно меня вело от нищеты.
— Сейчас трудно это понять. Мы одеты, обуты, сыты, с прекрасным набором продуктов.
— Да, и можем наслаждаться всеми современными благами. Но, кроме этой профессии, мало что дало бы мне такое чувство. Я, например, невероятно радуюсь, удивляюсь и изумляюсь тем, что умеют делать другие люди. Я с детства радовался успехам других. И это помогло мне в профессии избежать зависти, которая зачастую присуща художественной среде. А в детстве почему-то все быстро привыкли называть меня художником. Так что деваться было некуда, надо было становиться.
Работы Праски Витти на выставке «М7 и новые кочевники» в галерее современного искусства «БИЗОN»
— Рисовали стенгазеты?
— Меня почему-то просили на тетрадях рисовать портреты Ленина и Сталина. Тонкость была в том, что накладывался определенный страх: если нарисуешь Сталина непохоже, тебя арестуют, в тюрьму посадят. Поэтому я старался всем правильных Ленина, Сталина рисовать. Но просили много. А в общественной жизни я не участвовал в школе. В нашей деревне не любили тех, кто занимается выпуском газет, выступает на собраниях, вступает в комсомол. Мы были особой деревней.
— В чем это проявлялось?
— Мы сопротивлялись этому насаждению. Считали такое поведение — выступать на собрании, ругать кого-то из учеников — недостойным сильных людей. Я рос просто нормальным в этом отношении.
Работы Праски Витти на выставке «М7 и новые кочевники» в галерее современного искусства «БИЗОN»
«Уронить достоинство перед деревней — это самое-самое плохое»
— Я как-то читала, что вам сильно доставалось в школе за художественный талант. Это правда?
— Ой, нет-нет. В школе все было хорошо, а в художественном училище меня пытались гнобить. Видимо, я как-то выделялся и это раздражало. Помню, как директор Чебоксарского училища долго разглядывал меня и рисунок, а потом плюнул и сказал: «Противно смотреть». Думаю, каждый через какие-то такие вещи проходит.
— Руки не опускались в такие моменты?
— Нет, я очень любил рисовать. Я скорее улыбался и продолжал заниматься своими делами. Все потому, что вырос в особой деревне. Помню, когда из Чебоксар вернулся, то сразу предупредил местных художников, что живьем они меня не возьмут. Мы, деревенские, прошли опухание голодом. Таких людей трудно гнуть. Нас совершенно по-другому воспитывали. Не доносы писать, а порядки соблюдать. Мы с мамой росли. А она некоторые вещи требовала соблюдать неукоснительно.
— Какие?
— Не врать и не воровать. Уронить достоинство перед деревней — это самое-самое плохое. Я до сих пор живу по этим принципам. И сейчас, оглядываясь, понимаю, что нет ни одного человека-художника, у которого я отнял бы работу, оклеветал бы его или отверг призвание.
— Как думаете, а в городе можно соблюдать эти принципы? Почему многие ими пренебрегают?
— Знаете, когда становится очень плохо, именно принципы нас выручают. Например, мама запрещала мне пройти два шага вперед, когда я заходил к кому-нибудь в гости, пока 3 раза не попросят. А если пригласят покушать, то запрещала прикасаться к еде, пока 3 раза не предложат. Иначе, если я у них поем, значит, кто-то там останется голодным. Своровать у соседа значило оставить его голодным. А сейчас, когда все сытно, вольготно и как-то спекулятивно, эти понятия размываются. Мы выросли в другой какой-то среде, более строгой.
Работы Праски Витти на выставке «М7 и новые кочевники» в галерее современного искусства «БИЗОN»
— Это было самое трудное время в вашей жизни?
— Я думаю, да. Это были 1947–1948 годы. Очень трудные. Все ходили с рахитом. Но даже при этом кажется, что детство у нас счастливое было. Потому что организм молодой, солнце светит, ты всему радуешься. И то, что война закончилась. Я в среднюю школу ходил за 9 километров. То есть 9 километров в одну сторону к 8 часам, 9 километров назад. Сейчас кажется, что далековато, но зато я перед вами сижу и у меня сердце стучит, как у олимпийского чемпиона. Прекрасно себя чувствую, потому что ежедневная ходьба заложила хороший ритм сердца.
— У вас до сих пор сохранился такой режим? В пять утра вставать, дела по хозяйству сделать.
— Да, в деревне я сам всем занимаюсь.
— А на рисовании как-то отразились эти принципы?
— Некоторые поручают доделывать свои работы молодым художникам. Или нанимают бригаду, чтобы те фоны для них писали. Но я не понимаю этого. Я же сам художник и делаю то, что мне очень нравится. Поэтому мои картины никто не дописывает, предварительно эскизы никто мне не переводит. Бывает, конечно, когда занимаешься мозаикой под 120 квадратных метров, тогда наймешь исполнителей. Но я люблю делать свои работы сам.
«Мои картины никто не дописывает, предварительно эскизы никто мне не переводит. Бывает, конечно, когда занимаешься мозаикой под 120 квадратных метров, тогда наймешь исполнителей. Но я люблю делать свои работы сам»
«Эмаль создается не только художником и краской, а с помощью бога огня»
— Вы первый художник в своей республике, который начал работать с эмалью. Как и где вы познакомились с этой техникой?
— Это да. Я оказался в списке первых художников, которые создали в России новую эмаль. Громко звучит, конечно, но так и есть. Эмальерное искусство ведь очень древнее. Оно существует около 4–5 тысяч лет. Эмаль прошла через Египет, Константинополь и Россию. У нас ведь тоже несколько школ было: ростовская, суздальская, санкт-петербургская, московская.
А я эмалью случайно стал заниматься. Приехал в Москву, в союз художников. А туда пришло какое-то письмо из управления. Мол, чья-то работа сносится по причине некачественного исполнения, вернее, некачественных материалов. Тогда мы подумали: а нет ли технологии, защищающей художников, чтобы их работы дольше жили? И поняли, что немцы уже давно делают эмали, а венгры как раз занимаются этим в Международном центре искусства и эмали в городе Кечкемете.
— И вы отправились учиться в Венгрию?
— Да, из союза художников послали 6 человек, чтобы мы изучили технологию. И я тоже поехал. А потом был еще несколько раз в Кечкемете, работал, в их музее даже мои работы есть. Тогда мы начали заниматься современной эмалью. Она ведь всегда была в соподчинении прикладному искусству. Скажем, эмаль на кувшинах, медалях и так далее. Но с приходом монументалистов ей стал заниматься Иван Николаев, Олег Осин, Вадим Кулаков. Там все наши побывали из Советского Союза: туркмены, казахи, украинцы. Но мы эмаль вывели в другое пространство, отделили ее от прикладного: от чайной ложки или тарелки. Мы нанесли эмаль на стены, фасады. И она стала звучать по-другому. В этом отношении я действительно был одним из первых. Даже руководил международными группами эмальеров.
«Не сочтите за хвастовство, но мои работы показывали в Париже, Барселоне, Берлине, Будапеште, Афинах. Меня приглашали в Америку, но на совместную выставку»
— А насколько сложно работать с эмалью?
— Кому как, конечно. Сама технология достаточно простая, но нужна печка, огонь. Эмаль создается не только художником и краской, а с помощью бога огня. Так мы его называем. Он полноправный участник процесса, который работает иногда энергичнее, быстрее и ловчее художника. Когда в печку засовываешь свою работу, то совершенно не знаешь, в каком виде она выскочит оттуда.
— Она же может быть испорченной.
— Ага. Практика приучает более или менее беречь свои работы от бога огня, но иногда он улучшает, намного улучшает фактуру работы, тональность цветов. Поэтому мы с очень большим уважением, даже с каким-то религиозным чувством относимся к огню. Потому что это наш соавтор. Я много где выставлялся с эмалью. Не сочтите за хвастовство, но мои работы показывали в Париже, Барселоне, Берлине, Будапеште, Афинах. Меня приглашали в Америку, но на совместную выставку. Участвовал в США сугубо в эмальерной выставке. Сейчас я уже мало работаю в этой технике, но успел достигнуть хороших результатов.
«Я все знаю про свой народ, но мне хочется быть здесь. К тому же вот учился 11 лет в академии, там знали, что я чуваш, но ни одного дня программа не посвятила культуре моего народа»
«Я все знаю про свой народ, но мне хочется быть здесь»
— Сколько лет вы работали в Москве, прежде чем вернуться в Поволжье?
— Около 9. Меня москвичи долго отговаривали возвращаться. Мол, это самая консервативная и агрессивная в каком-то смысле зона. В Чебоксарах никто картины не покупает. У них не было светской живописи, эстампов, графики, офортов и так далее. В то время народу приходилось проживать ряд труднейших моментов в экономическом плане: отсутствие денег, дороговизна всего. И если в каком-нибудь немецком селе ты будешь рисовать соседний дом, то к тебе обязательно подойдет человек и скажет: «Здравствуйте, продайте мне свой рисунок, потому что здесь нарисован мой дом». А если я начну рисовать в своем селе дом соседа, никто не выйдет и не скажет: «Продай мне этот рисунок».
— Большая часть вашей творческой жизни прошла в советское время, когда госструктуры активно вмешивались в работу творческих единиц. Оказывали ли на вас влияние: что писать, куда ехать или не ехать?
— Я особо не чувствовал, но в советское время имелись и положительные моменты. Прежде всего у художников были дома творчества. Туда вызывали мастеров определенной профессии, например графиков, скульпторов, монументалистов. И художники работали вместе месяц-полтора. Потом в Мухинке можно было что угодно рисовать и говорить, о чем хотелось. Никто к нам особо не цеплялся. Профессора защищали студентов, даже когда по коридорам стали ходить неизвестные люди в коричневых пальто и зеленых шляпах неопознанных профессий.
— Европа и Америка интересовались вашим творчеством. Не хотели переехать в другую страну с более развитой художественной средой?
— Мне предлагали остаться в Америке, Венгрии. Но случилось то, что я не смог перебороть. Сейчас попытаюсь вам объяснить. Например, воробьи, когда им грозит опасность от ястребов, идет жуткий дождь, гроза, обязательно летят к воробьям. Даже если они знают, что ястреб прилетит и разорит их гнездо. Он не летит к ястребу и не умоляет: «Защитите меня».
Я все знаю про свой народ, но мне хочется быть здесь. К тому же вот учился 11 лет в академии, там знали, что я чуваш, но ни одного дня программа не посвятила культуре моего народа. Хотя там учился еще один мордвин, узбек и чуваш. Получилось, что я вышел из академии гладиатором, который умеет работать, делать офорт, мозаику, графит — все что угодно. Но абсолютно не имел представления о культуре своего народа, кроме той, что видел в молодости в деревне.
Тогда девушки хороводы водили, на улицы выходили в праздничном наряде, никто не сквернословил. Мне очень нравятся песни наши, они удивительные. Говорят, что чуваши были когда-то гениальным народом. Я вообще не рисую ни деревню свою, ни народ, но какое-то время назад стал понемногу делать такие ассоциативные рисунки. Но не сугубо фольклор, а особую композицию современного художника.
«Петров Виталий Петрович — государственное, регистрационное, а в деревне меня зовут Праски Витти»
«Мама хотела, чтобы я стал трактористом, потому что муж был трактористом»
— Вы не так давно выпустили книгу воспоминаний, где обратились к истории своей семьи.
— Да, но о ней я не распространяюсь. Мы издали мало экземпляров. Какие-то друзьям раздал, какие-то, по-моему, еще лежат. Но если бы кто-то стал настаивать, то меня могли бы выселить из республики, потому что я там довольно прямо и сурово откликался…
— Ругались на Чувашию?
— Не ругался, но говорил странные вещи. Ну, например, чтобы выжить народу, ему нужен свой дипломатический корпус. Хотя бы национальная гвардия или собственные деньги. Конечно, про маму я тоже писал: как она вставала в пять утра, варила мне завтрак. Мама хотела, чтобы я стал трактористом, потому что муж был трактористом. Но он погиб под Смоленском. Это было правильным занятием для мужчины, а я бросил его из-за своей страсти. Мне было больно, но так получилось.
— Она знала, что вы стали художником?
— Да, когда меня стали время от времени по телевизору показывать. К сожалению, над мамой пытались иронизировать в деревне, да и надо мной тоже. Мол, я так долго учусь. Что это такое? Учишься, учишься и дураком помрешь, что ли? Но я ничего не мог с собой поделать. Рисование — это страсть. И, как любая страсть, она имеет свои отрицательные черты.
— А имя, под которым вас знают, тоже ведь связано с мамой?
— Это фактически мое деревенское имя. Петров Виталий Петрович — государственное, регистрационное, а в деревне меня зовут Праски Витти. Мою маму звали Прасковья. А Праски — это Прасковьин, Витти — Виталий, если перевести на чувашский.
— Вы следите за современным чувашским искусством? Как вам молодые художники?
— Совсем юных не знаю. Но у чувашей есть ряд великолепных художников. Если бы мы могли их самостоятельно оценивать, я бы назвал их гениями. Они хорошие рисовальщики, живописцы, портретисты и так далее. Но у чувашей нет таких выдающихся женщин в искусстве, как у русских. Например, Мухина, Лебедева. Их по праву можно назвать гениями. Когда я преподавал, то думал, что смогу вдохновить кого-то из девушек стать великой художницей, но пока на горизонте не видно. Модернизация жизни заставляет многих бросить рисование и заниматься компьютерами. Надо же как-то жить, выходить замуж и так далее.
«Свобода — это умение мобилизовать свою силу. В нашей стране надо сильно работать над собой, чтобы сохранить внутреннюю свободу. У меня в этом отношении вроде все получилось»
— За время нашего разговора вы несколько раз упомянули свободу. Что для вас значит это понятие?
— Есть такое изречение: «Свобода — это познанная необходимость». Нет. Когда человек сформировался, внутри него есть принятые ограничения. Например, нельзя врать, воровать, оставлять женщину одну. Когда я сажусь рисовать, то еще не знаю, что это будет. Я свободен. Но внутри меня есть определенные ограничения, которые не позволят мне рисовать порнографию, например. И это тоже определенное качество свободы, как мне кажется. Свобода — это умение мобилизовать свою силу. В нашей стране надо сильно работать над собой, чтобы сохранить внутреннюю свободу. У меня в этом отношении вроде все получилось.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 35
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.