«Һава» на территории MOÑ: «Это самое страшное театральное переживание всей моей жизни»

На театральной площадке MOÑ показали пластический спектакль творческого объединения «Алиф» под названием «Һава»

«Мы решили позволить зрителю свободно распоряжаться своей волей»

Несмотря на то что официальное открытие театральной площадки MOÑ в новом здании Национальной библиотеки РТ намечено на ноябрь, там уже идут закрытые показы спектаклей: в октябре творческая лаборатория «Угол» адаптировала «Говорит Москва» в постановке московского режиссера Ивана Комарова, а в конце прошлой недели там состоялась первая премьера — пластическая постановка творческого объединения «Алиф» под названием «Һава». Случилась она благодаря гранту союза театральных деятелей РФ, который независимый театральный коллектив выиграл в мае. Как рассказал режиссер и руководитель «Алифа», а также один из кураторов MOÑ Туфан Имамутдинов, для получения гранта он сформулировал тему и идею «Һава», однако в процессе создания решил от нее отказаться.

Туфан Имамутдинов: «Мы решили добавить многослойности, многокодированности и позволить зрителю свободно распоряжаться своей волей»

«Тема была очень конкретной и четкой. Но когда мы начали с ней работать, то поняли, что зависим от нее и все зрители станут от нее зависеть. Направление спектакля начнет диктовать не воздух, а ассоциации, связанные с женщиной. Освобождение не случится, воздуха нет. Мы решили добавить многослойности, многокодированности и позволить зрителю свободно распоряжаться своей волей», — сказал Имамутдинов корреспонденту «БИЗНЕС Online». В итоге создатели сформулировали принцип спектакля как возможность видеть невидимое — отношение самой женщины к глагольному миру (существованию). По их мнению, сам принцип слова-приказа дает исполнителю попытку раскрытия именно этой проблемы.

Что получилось в итоге? В зале 50 зрителей, 30 из них получили головные микрофоны. Перед спектаклем режиссер провел инструктаж — исполнители Айсылу Мирхафизхан (пластика) и Йолдыз Миннуллина (художественное слово) начнут реагировать на слова, которые зрители прошепчут в микрофоны. Мирхафизхан их станцует, а Миннуллина осмыслит поэтически — текст, который она печатает в реальном времени, станет выводиться на экран, а зрительские слова окажутся выделены caps lock. Также Имамутдинов предупредил, что в спектакле не будет привычной музыки — только подзвученное пространство самой площадки.

Перед спектаклем режиссер провел инструктаж — исполнители Айсылу Мирхафизхан и Йолдыз Миннуллина будут реагировать на слова, которые зрители прошепчут в микрофоны

«Дыхание наших отцов разлетается по площади нашей пустоты»

После инструктажа Имамутдинов удалился на задний план, где стояли звукорежиссер спектакля Тимур Милюков и Миннуллина в наушниках и с ноутбуком. На сцену вышла Мирхафизхан, некогда солистка балетной труппы театра им. Джалиля, в длинном белом платье, она тоже надела наушник и замерла в ожидании первого слова. Чувствовалось, что зрителям немного неловко проявлять активность в театре, но вскоре первое слово прозвучало — «любовь». Застучала клавиатура ноутбука Миннуллиной, которая тоже выводилась на динамик, на экране появились слова, а Мирхафизхан начала двигаться. Вторым словом было татарское «мон», вслед за которым и поэт начала печатать по-татарски. Постепенно зрители оживились — они уже смелее шептали в микрофоны «переход», «прости», «мне больно», «самолет», «тревога», были и случайные фразы вроде: «Как у нее сердце бьется», «А можно говорить?», «Да, давно». В один момент кто-то даже начал перечислять репертуар театра им. Камала, что срезонировало с деятельностью «Алифа», который старается создавать новый татарский театр.

Застучала клавиатура ноутбука Миннуллиной, которая тоже выводилась на динамик, на экране появились слова, а Мирхафизхан начала двигаться

Несмотря на кажущуюся на первый взгляд хаотичность структуры спектакля, он в реальном времени обретал драматургию — чувствовались развитие действия, кульминация и развязка. Перед глазами разворачивалась история женщины, пытающейся обрести свободу, поймать воздух, который эмансипирует ее и сделает сильной и независимой. При этом история прослеживалась и в движениях Мирхафизхан, и в тексте Миннуллиной, хотя они не были связаны друг с другом: танцовщица не видела текст на экране, а поэт — движения на сцене. В подобной импровизации особенно остро виден талант исполнителей — поэзия и пластики, и текста была неоспоримой («Пустота — это свобода, сотканная из воздуха. Пусто на площади Свободы. Дыхание наших отцов разлетается по площади нашей пустоты»). Отсутствие музыки не усложняло восприятие, а наоборот, оголяло пластику и слово до такой степени, что они проникали куда-то глубоко внутрь зрителей. Как объяснил позже Милюков, звуковое сопровождение складывалось из усиленного шума проектора и пойманной частоты микрофонов, которые реагировали на звуки.

Спектакль длился запланированные 50 минут и по удивительному совпадению завершился словами одной из зрительниц: «Прекратите, это становится невыносимым, хватит». Шум резанул по ушам высокой частотой, на экране множились точки, а Мирхафизхан медленно сняла наушник. По мнению корреспондента «БИЗНЕС Online», было бы вполне достаточно и 30 минут, однако для некоторых зрителей спектакль начался только ближе к концу, и им не хватило и 50.

Елена Ковальская: «Я уверена, что нет единого смысла, который нам транслирует спектакль, и нам предлагают самим наделить смыслом происходящее»

«Для меня как режиссера это тоже было освобождениеМ»

После спектакля второй куратор площадки MOÑ, директор центра им. Мейерхольда Елена Ковальская предложила желающим остаться на обсуждение показа. Она отметила, что на спектакле была в качестве зрителя, который только что впервые пережил его. «Я уверена, что нет единого смысла, который нам транслирует спектакль, и нам предлагают самим наделить смыслом происходящее», — сказала Ковальская и призвала зрителей поделиться переживаниями и чувствами, «помимо жары и сложностей дыхания». Сама она на протяжении показа задавалась вопросом, желает ли она воздействовать на происходящее или выключиться и стать наблюдателем. Временами ей хотелось выключить окружающих, а в конце спектакля — остановить происходящее. То же желание возникло и у историка и культуролога Энже Дусаевой — именно она произнесла слова: «Прекратите, хватит». «Это был порыв, я поняла, что уже хватит. Это оказался новый опыт переживания для меня, даже не хватает слов. Побудили начать говорить интерес и любопытство — сначала мне все представлялось потоком сознания, которое перекликалось с моими мыслями. Приглашение включиться пришло само собой, как что-то естественное», — сказала Дусаева.

Для некоторых зрителей сказанное ими слово на экране вызвало чувство гордости: «Меня услышали!» Другие испугались манипулятивной ситуации и решили не вмешиваться своим голосом в происходящее. Посетители чувствовали переживания и волнение исполнителей, кому-то хотелось кричать и говорить вслух, а кто-то комфортно чувствовал себя в роли наблюдателя. Одной из них пластика Мирхафизхан показалась попыткой понять природу человеческого тела через призму воздуха.

«В начале, действительно, мне показывали красивую пластическую импровизацию про освоение пространства и тела, — сказала музыковед и доцент Казанской консерватории Анна Сокольская. — А спектакль начался со слов: „Давно тебе никто не зажимал рот рукой“. Честно скажу, это, наверное, было самое страшное театральное переживание во всей моей жизни. Голоса появились сразу у всего зала, а ты сидишь с микрофоном возле рта и понимаешь, что все тобой сказанное может появиться или не появиться на экране. Тебе может ответить любой человек зала, это совершенно непредсказуемый мир. И тут начинает работать пресловутая женская гендерная социализация — страх услышать ответ. Женское высказывание как вода, которая все время меняет формулу, потому что мир не устроен так, чтобы оно стало жестким словом. Это постоянно играющая конструкция».

Айсылу Мирхафизхан в конце дискуссии отметила, что впервые в жизни оно точно знала: то, что она делает, — именно ее ощущение и интерпретация слова автора-зрителя

Мирхафизхан в конце дискуссии отметила, что впервые в жизни оно точно знала: то, что она делает, — именно ее ощущение и интерпретация слова автора-зрителя. «Наушник — это мир, в котором я существую. Я даже не помню, что танцевала, — такой поток не запоминается», — сказала артистка. Не запомнила танцовщица и слова, кроме последней фразы, которую услышала, вытаскивая наушник: «Ты свободна». «Это было так символично», — сказала Мирхафизхан. Не запомнила свой текст и Миннуллина, которая точно так же творила в потоке и слилась со звуком из наушников.

«Я не воспринимаю это как режиссерскую работу, — резюмирует Имамутдинов. — Режиссура — это диктат, который обязывает встать там-то и говорить то-то, а я просто наметил какие-то маячки, в которых существуют исполнители. Здесь мы пытаемся освободиться от некой воли и не ограничиваем человека». Для более полного освобождения от Мирхафизхан требовалось забыть балетные па и их «красивость», то есть свой предыдущий опыт академического танца (в чем ей помог хореограф Марсель Нуриев). «Для меня как режиссера это тоже было освобождением от определенной темы, мое внутреннее освобождение от подобной системы», — сказал руководитель «Алифа».