«К сожалению, опыт татаро-мишарских агрополисов уникален и почти неповторим»

Айрат Файзрахманов: «Государство и его институты становятся более тотальными — серых зон, куда бы не дошло внимание чиновников, становится все меньше и меньше»

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ГРАНИЦЫ МОГУТ ИСЧЕЗАТЬ КАК БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ БАРЬЕР, НО НЕ КАК КУЛЬТУРНЫЙ И ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЙ ВОДОРАЗДЕЛ

В дискуссии «Постнация или нация?» возникает следующее сомнение: нужно ли противопоставлять друг другу эти два понятия, так называемые воображаемые сообщества. Постнационализм может отвергать этничность, используя такие категории глобализма, как «человек мира» или «мир без границ», а может являться и новой формой проявления этничности. Если рассматривать постнационализм как производное от глобализации, стирающей национальные границы, то и в этом случае оно не отменяет наличие «национализмов».

Данные понятия могут существовать в параллельных реальностях, они могут сталкиваться лоб в лоб или даже способствовать развитию друг друга. Глобальные правила и стандарты могут становиться частью национальной идентичности и наоборот: национальные проблемы являют собой часть глобальной повестки. То, что кажется наднациональным, на поверку оказывается производной от какой-либо национальной культуры: так, популярный хит или кино создается на конкретном языке — основном носителе национальных смыслов, они могут иметь множество непонятных «чужому» культурных кодов, устойчивых выражений, включающих в том числе религиозную основу. «Человек мира» также использует в своей повседневности конкретный язык и усваивает культурные установки окружения, «корнями» уходящие в ту или иную этничность.

Сам дискурс о нациях глобален и заставляет большинство государств продолжать использовать его, поддерживая в своих гражданах общенациональную гражданскую идентичность и меняя лишь отдельные ее составляющие. При этом государство и его институты становятся более тотальными — серых зон, куда бы не дошло внимание чиновников, становится все меньше и меньше. Идеология национализма, став для государства самым удобным инструментом для мобилизации граждан, может продолжать свою экспансию, пронизывая систему образования, сферу государственного управления, образы власти и государственные символы, коллективную память, СМИ, кино, музыку, спорт, молодежные сообщества и пр. Государства продолжают «подавать заявки» на древнее наследие, известных в мировой истории личностей, конкурируют между собой в этом, они могут объявлять об утерянных национальных территориях, продолжении славных традиций древности и т. д. И пока трудно найти в мире какое-либо организованное движение, мощную идеологию, которая бы противопоставляла себя идеологии государственных национализмов. Даже альтернатива тотальному государству — третий сектор, или система некоммерческих организаций, — также не исключает национального дискурса.

Ни по Европе, ни по США, ни по Ближнему Востоку, Индии, Китаю или Африке нельзя сказать, что эра национализмов прошла и постнациональный глобализм съел этнические идентичности. Даже в таком «плавильном котле», как США, увеличивается роль этнического национализма, что во многом является попыткой ответа на продолжающийся рост количества мигрантов. Нам уже обещали слияние наций, мировое государство, конец истории, но эта затянувшаяся концовка пока оказалась лишь одним из этапов исторической эволюции общества. Подъем общегосударственных и региональных национализмов вопреки предсказаниям (каталанский, шотландский, тирольский, квебекский, кашмирский, аймаранский и т. д.), возможно, оказался одним из самых больших неожиданностей в современном мире. При этом государственные национализмы смогли пережить и коммунистическую идеологию. При этом государственные и региональные национализмы смогли пережить и коммунистическую идеологию, и интернационализм. Общеевропейская идентичность, несмотря на нынешний успех интеграционного проекта, также не привела к утрате этнической идентичности.

Да, современный мир является миром больших городов, который зачастую съедает у человека собственную этничность, предлагая взамен собственную идентичность, а легкость перемещения между мегаполисами — национальные границы. Однако часто «внуки вспоминают то, что хотели позабыть их отцы и деды», — некогда утерянная этничность может стать одной из идентичностей жителя, воспроизводиться как часть культурного ландшафта города и даже встраиваться в экономику мегаполиса. К тому же не факт, что человек, отвергнув свою этничность, не вернется к попытке ее осознания. Не факт и то, что, имея в качестве своих предков представителей разных этносов, он не заинтересуется каждым из них. Что касается национальных границ, они могут исчезать как бюрократический барьер, но не как культурный и цивилизационный водораздел. Тем более если говорить о религиозных и цивилизационных отличиях разных государств. Невозможно представить, что, окажись Турция в ЕЭС, ее население смешается с гражданами Греции.

ЭТО УЖЕ БОЛЬШЕ СПОР ТЕОРЕТИКОВ — К ЧЕМУ ОТНЕСТИ ТЕ ИЛИ ИНЫЕ ФОРМЫ АКТИВНОСТИ

Пока в дискурсе о постнации было приведено мало примеров подобной формы проявления этничности — возможно, речь идет о сообществах, механизмах передачи этничности без участия государства, сетевом взаимодействии. Например, вместо национальных школ можно сделать акцент на домашнем, семейном обучении, которое развивается быстрыми темпами даже в странах с хорошим школьным образованием. Некоторые специалисты считают, что за распределенными формами получения образования будущее. В России данный образовательный сегмент растет среди религиозных семей, особенно среди мусульман, у которых это происходит в силу отсутствия инфраструктуры в виде религиозных школ и исламофобских настроений в обществе. Исчезновение системы образования с татарским языком обучения, оптимизация школ также могут подтолкнуть к семейному обучению и дальнейшей самоорганизации на этой основе татарских родителей. Еще один пример этноконфессиональной самоорганизации, где роль государственного национализма минимальна, — узбекские и таджикские кафе (зачастую их трудно различить), которыми полны российские города, это и место досуга с соотечественниками, и место прочтения молитвы, и пространство для родного языка.

Возможно также описать форму существования современных татар как постнациональную — переход некоторых из них от этнической к превалирующей мусульманской идентичности, от национального сообщества к участию в жизни религиозной общины. Зачастую подобная мусульманская идентичность в культурном плане не имеет в своей структуре этнических, локальных кодов, в том числе в силу нарушения межпоколенческой передачи знания. И здесь исламская идентичность становится одним из явлений культурной глобализации. Хиджаб в такой парадигме является лишь общемусульманским кодом, современным трендом, а не продолжением традиции. Однако и в этих случаях укрепление мусульманской идентичности зачастую исходит из воспоминания о том, кем были предки (татарами, мусульманами). Конечно, нужно детальнее изучать степень этнической самоидентификации мусульманской уммы в российских мегаполисах.

«Многие процессы представляются вполне естественными для татар — и формирование автономной республики, и вера в коммунизм, и разительная светскость, и отступление перед языком старшего брата, и многое другое»

Еще один «самоорганизующийся» феномен — мишарские села-агрополисы, чьи горизонтальные связи вбирают в себя и новую экономическую кооперацию, и передачу обновленных религиозных знаний, и практику назначения имамов, и конструирование локальной исторической памяти, и сеть землячеств в мегаполисах. Зачастую эти села нуждаются лишь в символической поддержке Татарстаном, они не встроены в его институциональную среду, кроме отдельных мероприятий всемирного конгресса татар. Подобное горизонтальное взаимодействие — это и досоветская национальная традиция, и форма защитной реакции от нападок партийных органов в годы советской власти (альтернативные формы национализма), и постнациональная, безгосударственная форма проявления этничности. К сожалению, опыт татаро-мишарских агрополисов уникален и почти неповторим.

В общем, все это уже больше спор теоретиков — к чему отнести те или иные формы активности: к национальным или постнациональным формам проявления этничности? Да и нужно ли гнаться за «чистоганом»? В этом смысле «гибридные (гибкие) формы этничности» (о которых пишет Альфрид Бустанов), не только «постнация», здесь действует другая формула. Гибридная форма этничности = национализм + постнационализм. То есть это сочетание государственных, «казенных» форм и независимых сетевых сообществ.

НУЖНА ОТДЕЛЬНАЯ ДИСКУССИЯ ОБ ОБРАЗОВАНИИ ТАССР

Неважно, к чему отнести неэстрадную татарскую музыку («альтернатива») — к постнациональным или национальным формам. Она не ротируется на государственных радиостанциях и ТНВ, но активно продвигается в соцсетях и поддерживается в рамках фестивалей. Главное, что к ней есть интерес татарской молодежи и эта музыка становится важным элементом обновленного этнического самосознания.

В мире, где человеку свойственна множественность групповых идентичностей и социальных ролей, он может иметь и национальное сознание, и постнациональную идентичность. Например, гражданин смотрит государственные татарские СМИ, ходит в государственный татарский театр, отдает детей в государственную школу и при этом слушает мусульманские проповеди с другого континента (ислам как часть глобалистского постнационального дискурса), предпочитает интернациональную кухню, будучи уже коренным горожанином участвует в чате земляков-сельчан и сборе средств для субботника в деревне. Одновременно такой человек может видеть в фигурах Минтимера Шаймиева и Рустама Минниханова национальные государственные символы, но при этом максимально отстраиваться от любого взаимодействия с государством.

Конечно, многие люди в мире вовсе не думали и не думают о своей этничности. Большинство татар, как и многие другие народы, заняты повседневной жизнью настолько, что они не только равнодушны к тому, на каком языке говорят, кем по национальности будут его внуки, но и им неважно, какая власть в стране и чисто ли у них в подъезде. В вопросах этничности они «плывут» за окружением, информационной повесткой. В конечном счете либо усваивается этничность своих родителей, либо человек перенимает ее у другого доминирующего окружения. Лишь какой-то мощный раздражитель способен всколыхнуть это этническое «я», например языковая контрреформа.

Пока же этничность большинства поддерживается активными действиями государства, политикой нациостроительства, формированием собственной исторической памяти, национальных образов, мифов, и это делается прежде всего через СМИ, наглядную информацию, культуру, поведение элит. Постнациональные формы без мощной ресурсной базы априори не имеют такой масштаб воздействия. Потому немудрено, что татарская общественность возлагает ответственность за судьбу татар на татарстанские власти, государственные институты поддержки языка и культуры, на проправительственный конгресс татар. Высокая степень патернализма имеет все же более глубокие корни, чем советский Татарстан. Трудно согласиться, что мы движемся лишь по навязанному с советского периода сценарию: многие процессы представляются вполне естественными для татар — и формирование автономной республики, и вера в коммунизм, и разительная светскость, заметная уже в годы революции, и отступление перед языком старшего брата, и многое другое. Для этого нужна отдельная дискуссия об образовании ТАССР,  о ее роли в жизни нации.

Стоит отметить лишь несколько фактов. Формирование ТАССР не являлось лишь продуктом ленинской национальной политики и подарком большевиков, республику мы получили и сохраняли в результате длительной политической борьбы за собственное национальное самоопределение. Ее появление стало логическим продолжением идеи национально-культурной автономии, о которой мечтали многие национальные лидеры начала ХХ века. И татарская национальная школа, и татарский театр, и татарские СМИ, и татарская книга, и историческая память, став советскими, долго не теряли своей основы, заложенной еще до революции. Элементы дореволюционной самоорганизации тюрко-татарского мира продолжали существовать в виде национальных районов, национальных сельсоветов, татарских слобод, своих учебных заведений, татарско-башкирских секций партийных органов и культурных учреждений до конца 30-х годов. Вместе с этим естественный процесс формирования у русского языка статуса общегосударственного в результате модернизации, повышение его престижа, институциональное понижение иных языков, случившееся после войны, мало чем отличались от языковых процессов, происходивших чуть ранее в европейских странах. При том что советская модель нациостроительства вынуждена была в разной степени использовать риторику развития разных национальных культур.

«Даже надеть тюбетейку на семейном празднике тоже значит для многих быть татарином»

БЕЗ СВОЕЙ РЕСПУБЛИКИ ТАТАРЫ МОГУТ БЫСТРО ОКАЗАТЬСЯ В ПОЛОЖЕНИИ БРАТСКОГО НОГАЙСКОГО НАРОДА

Конечно, возникает противоречие между попытками построения мононационального государства в России и функционированием «республиканских национализмов», полиэтничных по своей сути и включающих в себя на равных правах и русскую надрегиональную этничность. Изначально в Конституции России был предложен весьма компромиссный вариант модели многонационального государства, в которой «российскость» является суммой «региональных национализмов». Сейчас существует опасность, что «постнация» может стать удобным понятием для нивелирования «республиканских национализмов» и самих республик, при этом же выстраивание русского национализма продолжится. Мы не курды и не цыгане — без своей государственной идеологии, республики татары могут быстро оказаться в положении братского ногайского народа. Мы видим, какая трагичная судьба у шорцев или недавно лишенных своих автономий коми-зырян, усть-ордынских бурятов, коми-пермяков, долганов. Мы наблюдаем, до каких отчаянных поступков может доходить национальная интеллигенция в своих «титульных» республиках, если те перестают защищать их интересы. И наоборот, есть множество примеров, когда грамотно выстроенные государственные институты за два поколения, за 20–30 лет способны восстановить утраченные позиции языка и укрепить идентичность, — Израиль, Уэльс, страна Басков, Южный Тироль, Квебек и т. д.

Еще один важный момент: в условиях, когда иерархичная по своей сути государственная машина, настроена рубить горизонтальные связи внутри общества, «региональные национализмы» позволяют вновь воссоздавать эти связи. Принадлежность к национальному сообществу формирует возможность для проявления чувства особого доверия и попечения к незнакомым людям, имеющим с тобой некий общий опыт. Именно этот факт, подмеченный философом Бернардом Яком, заставляет говорить о высоком потенциале «региональных национализмов» в построении гражданского общества.

Дискуссия о постнации, начатая Бустановым, ценна в практической плоскости тем, что она обращает внимание на необходимость этнической самоорганизации. «Не надеяться на государство, а делать самим», «бери и делай» — установки, которых не хватает активной татарской общественности. Хотя не только их, но и современных компетенций. Созвучна и главная идея — развитие многообразия татарского народа, его культуры, истории, языка и самосознания. Именно это предлагалось в рамках Стратегии развития татарской нации взамен шаблонной идеи о «единстве татарского народа».

Чем больше этнических маркеров, культурных практик мы готовы предложить татарам, тем лучше. Например, татарин плохо знает татарский язык, но интересуется национальной историей, исполняет предписания ислама, почитал некоторых татарских классиков хотя бы на русском языке, любит национальную кухню, посетил несколько раз Булгар, просматривает в СМИ национальные темы, бывает на Сабантуе, часто слушает татарскую музыку, ходит в татарский театр, копает свою родословную до седьмого колена. Речь, конечно же, не о том, чтобы все это воспроизводить в себе, но, чем больше набор и чем более осознанное его применение, тем крепче этническая самоидентификация. Такой татарин рано или поздно захочет потом «вспомнить» татарский язык или будет иметь мотивацию, чтобы знали его дети. Этнические маркеры — это и осознанный выбор имени своему ребенку, и стремление познать татарский язык (для начала хотя бы его символическое использование), и книжная культура, знание чего-то из национальной музыки, театра, литературы; даже надеть тюбетейку на семейном празднике тоже значит для многих быть татарином.

Наряду с оттачиванием методологического инструментария, важно не забывать и о конкретных вызовах, формах (гибридных и негибридных), предложениях по развитию татарского народа. Они актуальны как для постанциональных, так и для национальных форм этничности.

Продолжение следует.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции