«Это был такой красоты голос – человек мог сознание потерять, с ума сойти…»

Фердинанд Салахов: «Ему Богом было суждено родиться с таким даром: суперголосом, умом, эрудицией, интеллигентностью» Фото: Альфред Мухаметрахимов

«ТАКОГО ГОЛОСА, КАК У ШАКИРОВА, НИКОГДА ЕЩЕ НЕ БЫЛО, ДАЖЕ В РАННЕМ ВОЗРАСТЕ»

— Фердинанд абый, сразу вам главный вопрос: как Ильгам Шакиров стал Ильгамом Шакировым? Простой паренек без связей, приехавший в Казань, смог покорить весь татарский мир…

— Он таким родился, необязательно родиться где-нибудь в Париже, Берлине или Казани. Он появился на свет в определенной точке планеты и стал планетарного масштаба человеком. Ему Богом было суждено родиться с таким даром: суперголосом, умом, эрудицией, интеллигентностью. Хотя его отец — кузнец. Но у него была природная интеллигентность, он являлся человеком с изысканным вкусом, интеллектом, особым мышлением…

— Молодой Шакиров понимал масштаб собственного таланта, когда ехал учиться в столицу ТАССР?

— Мне кажется, это был зов души — ехать и учиться, ему даже в деревне так говорили. Такого голоса, как у Шакирова, никогда еще не было, даже в раннем возрасте. Есть его студенческие записи — они уникальные по тембру, окраске голоса, обертонам.

Во всяком случае, он сам хотел стать певцом. Его сестры рассказывали, что в детстве Ильгам играл с елочными шишками, расставлял их, делал маленькие спектакли и в это время напевал. У него уже по природе была потребность. Поступил в музыкальное училище, проучился там год, а потом пошел в консерваторию — и его туда взяли, хотя он не окончил музыкальное училище как народник. Он учился по спецпрограмме.

Шакирову не надо было никакого продюсера. Ему достаточно было начать петь, народ сам стал продюсировать Фото: Владимир Зотов

— Что это значит?

— В истории Казанской консерватории были три человека, которые учились по спецпрограмме — Ильгам Шакиров, Зухра Сахабиева и я. Обучались по распоряжению ректора Назиба Жиганова. Назиб Гаязович как про Шакирова, так и про меня сказал (хотя я не сравниваю себя с Ильгамом абый): «Окультурить, но голос не трогать».

— Хотя существует мнение, что народный голос могут испортить в консерватории, навязывая академическое звучание…

— Нет, так любой голос можно испортить. И на заводе портят, и на стройке, все разваливается, везде можно брак делать. В консерватории тоже бывает брак, но в его случае все оказалось правильно, Ильгама абый вел педагог прекрасный по вокалу и постановке голоса. Кроме того, у него была природная постановка дыхания, там делать ничего не надо (а в вокале это основа), что доказывает и продолжительность его жизни. Основа здоровья человека — дыхание, так же, как и основа вокала. Он прекрасно работал с дыханием, все его песни — и «Кара урман», и «Эскадрон» — протяжные, он мог по 5–6 минут держать, хотя никогда этого не делал.

Бывали моменты, когда он держал голос минуту-две в конце песни ради интереса, чтоб посмотреть на реакцию зрителей. Он понимал меру во всем, а ее знать не надо. Никогда мелизматикой лишней не занимался, потому что у него был поставленный по природе голос. Кто-то эту мелизматику искусственно делает, а у него по природе. Очень плавно, текуче, летящий голос. Он вполне мог стать и оперным певцом, для баритона у него было все. Он во всех регистрах одинаково звучал, когда он был абсолютно в форме.

— Не секрет, что в наше время, чтобы раскрутить певца, нужны связи, деньги, продюсеры…

— Шакирову не надо было никакого продюсера. Ему достаточно было начать петь, народ сам стал продюсировать. Повторюсь, что такого голоса до него не существовало ни у кого, не только у татар, ну Муслим Магомаев есть, но у Ильгама абый он был богаче — сама краска, тембр. Это такой красоты (не зря же Ростропович его домой к себе приглашал) чарующий голос, что человек мог сознание потерять, с ума сойти от голоса Шакирова.

— Ему ведь предлагали расширить репертуар песнями на русском языке, чтобы была всесоюзная слава…

— Тогда всем предлагали, он отшучивался, мол, пусть сначала Кобзон или Зыкина запоют по-татарски, а потом я исполню на русском. Он же за шуткой в карман не лез. А так у него есть записи на русском, на радио в золотом фонде хранятся, поет абсолютно без акцента, голос чистейший. Не поймешь даже, что это Ильгам Шакиров. Божий дар есть Божий дар…

— Менялся ли у него со временем голос?

— У любого артиста голос меняется. Это физиология. Голос — инструмент, связки толстеют, теряют тонкость. Человек поправляется или худеет, связки также меняются. Но Шакиров очень долго держался, пел около 60 лет, из них лет 40 точно блистал. Правда, последние 3–4 года болел, вообще не пел…

— Он знал об изменениях в своем голосе?

— Не знаю, со мной об этом он не говорил, но любой человек понимает, что у него уже не тот голос. Это и по тональности можно определить. Если ты раньше пел на высоких тональностях, то со временем все занижать начинают, тональность меняют, понижают, потому что верхи брать уже тяжело. Но Ильгам абый, чтобы он ни делал — понизил, повысил тональность, — это все равно Ильгам абый. Всегда голос был красивый, чарующий тембр и мощь голоса…

«У него все было аккуратно, писал он аккуратно, сочинял аккуратно, аккуратно одевался, аккуратно пел, аккуратист, конечно, был» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЧЕРЕЗ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ НА КОНЦЕРТЕ, ШАКИРОВ ГОВОРИТ: «УЛЫМ, Я ТЕБЕ ПРИВЕЗ РУБАШКИ»

— Расскажите о своем знакомстве с Шакировым.

— Я еще учился в консерватории. Меня с третьего курса стали приглашать на сцену, потому что Мазитов — художественный руководитель филармонии — был моим педагогом по оперной подготовке в консерватории. Хотя учился я по спецпрограмме в народном направлении, но на оперную подготовку тоже ходил. На улице Пушкина был клуб госторговли, какой-то концерт, и туда пришел Ильгам абый. Он рядышком жил, зашел послушать. Я как раз из его репертуара «Җанкай җанаш» спел. Он заглянул ко мне за кулисы и начал расспрашивать, где учусь, что, как, подсказал мне недостатки, над чем работать в этой песне. Осторожно, абсолютно деликатно, не задевая мое самомнение. Это абсолютно важно: если бы он разнес меня в пух и прах, не так поешь и так далее, возможно, были бы другие последствия.

Потом произошла вторая встреча, у нас была серия концертов с Риммой Ибрагимовой, он пришел туда в гримерку. Ему не понравились мои концертные рубашки, а у меня не было ничего надеть… Через некоторое время мы встретились на концерте, Шакиров говорит: «Улым, я тебе привез рубашки». Он достал две чехословацкие рубашки одинакового размера. Я их 20 с лишним лет бережно носил, одну сдал в музей, другую храню у себя. Вот такое было отношение — и не из-за того, что я пел потрясающе или что-то, просто у него существовало ко мне особое отношение, он изначально понимал, что я народник.

Когда я, уже окончив консерваторию, пришел в филармонию, Шакиров мне давал такую программу, которую не предлагают молодым певцам, а исполняют созревшие вокалисты, например «Эскадрон», «Сандугачкай», то есть песни, считающиеся коронными. Все я перепел, Шакиров просто заставлял исполнять. Как-то был у меня в ДК химиков сольный концерт, посвященный 9 Мая, Ильгам абый мне каждый аккорд делал, мы два дня репетировали, и пианист — тоже. Песню мы закончили, аплодисменты — и тут Ильгам абый вышел на сцену и сказал зрителям: «А вроде неплохо получилось». Потом сел за рояль и предложил: «Давай „Таштугай“ споем, мы ведь ее репетировали». Он заиграл, а я от волнения готов был провалиться сквозь землю, но вроде выкрутился, спел. Потом Ильгам абый мне говорил: «Ты боялся, но зритель не утонул». Это был мой экзамен, он хотел, чтобы я развивался. Если бы у Ильгама абый было желание завалить меня, он сделал бы это, он не поднимался бы на сцену, не подсказывал.

Потом мы рядышком жили, буквально одну остановку, постоянно к нам приходил, тогда еще мама была жива, кстати, и мы, и он называли свою маму словом «әнкәй». Ильгам абый мог прийти в 2–3 часа ночи, ведь мало спал. Все время играл с детьми, обожал их, наши ребята очень хорошо знали его. Про него бесконечно можно рассказывать, про его шутки, остроумие. Он учил нас вплоть до того, как облизывать губы на сцене, если они засыхают. Этому нигде не учат, ни в какой консерватории. Ну откуда это у него? Одевался Ильгам абый более чем скромно, но очень аккуратно. У него все было аккуратно, писал он аккуратно, сочинял аккуратно, аккуратно одевался, аккуратно пел, аккуратист, конечно, был.

— Ильгам абый давал советы молодым, не только вам?

— Еще как, даже одно время был художественным руководителем филармонии и ругал молодых: «Единственный, кто ко мне подходит, — это Салахов. Неужели вы все уже знаете?» Он возмущался из тех соображений, что у нас была московская тарификация, нас проверяла Москва, и по тарификации платили заработную плату. Все пытались облегчить репертуар, а у него программа сложная, он простую вещь никогда не пел. Если Ильгам абый даже как бы простую вещь исполняет, то в его воспроизведении это будет насыщенно, он там играл голосом, интонациями, а молодым не хотелось так особо загружаться. Хотя были и те, кто хотел, он Хайдару Бигичеву подсказывал, тот с удовольствием принимал советы, подсказки.

«Для меня он не образец, а кумир, он для меня Бог» Фото: Олег Спиридонов

«ОН ВЫНУЖДЕН БЫЛ ПИСАТЬ, ЧТО МУЗЫКА НАРОДНАЯ, ВСЕГДА ЧЕРЕЗ ХУДСОВЕТ ПРОПУСКАЛИ»

— Ильгам Шакиров был для вас образцом, а у него самого были кумиры?

— Для меня он не образец, а кумир, он для меня Бог. Такого разговора я от него не слышал, но он очень боготворил Рашита Вагапова, потому что это был предшественник, на профессиональную сцену принесший тоже много нового. До Вагапова пели по слогам, а он ввел легато, мелодию стали тянуть. Все это знал Ильгам абый. Оперных певцов любил — Нияза Даутова ценил, Зулейху Хисматуллину. Про Рустама Маликова я один раз слышал, Ильгам абый восторженно сказал: «Как хорошо поет». Он не скупился на похвалу, хотя особо не расхваливал, услышать от него скупую хвалу — это уже был комплимент, лучше, чем звание заслуженного артиста. Он подсказывал, учил молодых, поддерживал, видел, кто из них кто, бывало махал рукой — бесполезно…

— Его шутки также хорошо известны, например, говорят, что один из не особо одаренных певцов пожаловался: «Я сегодня плохо спел, что-то у меня голос пропал». На что Ильгам абый сказал: «А как может пропасть то, чего не было…»

— У него такое остроумие! Вот про Раневскую пишут, что она была остроумна, а, мне кажется, Ильгам абый был намного остроумнее. Он мгновенно, молниеносно отвечал, мог сказать наповал. Был такой случай, один человек постоянно опаздывал, а мы — это 51 человек — постоянно катаемся, гастролируем по Советскому Союзу, и каждый божий день один артист опаздывает. 50 человек сидят и его ждут. Ильгам абый несколько дней терпел, а потом сказал лишь одно слово, после которого тот человек стал самым первым выходить и садиться в автобус. Имя этого артиста не буду говорить, а слово непечатное…

— Шакиров искал песни в районах, записывал их, обрабатывал…

— Не только в районах, во всем мире, куда бы мы ни приехали, везде держал ухо востро. Сразу писали на ноту, тогда диктофонов не существовало. Кроме того, он был великолепный слухач, у него хорошая память, он запоминал и писал на ноты, а потом, видимо, обрабатывал, может, полностью брал. Это вполне вероятно и естественно, собирал он фольклор однозначно: «Маһирә», «Җанкай җанаш» — всего много.

— Он был к тому же автором многих песен, но не ставил свое имя…

— Попробуй поставь. Тогда была, например, Зайнап Хайруллина, да упокоит ее Аллах в раю, музыковед, руководитель редакции литературы и искусства радио «Татарстан». Она говорила иронично: «Илһам да җыр яза башлаганмыни» («Что, теперь уже и Ильгам стал писать песни»). «Син сазыңны уйнадым», «Идел буе каеннары» — это его песни, он автор музыки. Ильгам абый вынужден был писать, что музыка народная, всегда через худсовет пропускали народные вещи.

«Человек живет, пока жива о нем память. Артист, сделавший столько для нации и страны, имеет право не забываться» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ОН АНОНИМНЫЙ ПЕДАГОГ ДЛЯ ВСЕХ НАС»

— Пик популярности Шакирова пришел на времена, когда не было татарского спутникового телевидения, вещающего на весь мир, интернета, но его знали и в Ташкенте, и во Владивостоке…

— Его конная милиция охраняла, причем везде: люди сносили двери. Они из уст в уста рассказывали о нем — как былину.

— Тогда и носителей языка было много по всему Советскому Союзу, ведь основная аудитория Шакирова — это татары – переселенцы первого поколения, уехавшие на заработки в 30–50 годах прошлого века.

— Да, шахтеры Донбасса, рыбаки Сахалина мечтали увидеть своего кумира.

— Они говорили по-татарски, но сейчас, к сожалению, 30-летние татары Донбасса уже не являются носителями родного языка. Ильгам абый переживал по этому поводу?

— Он и писал, и переживал, что мы по численности уменьшаемся, что у нас смешанные браки, что у нас зритель уходит, он очень переживал. Сколько он писал, говорил, выступал, рассказывал. Вся его жизнь была посвящена тому, чтобы татары оставались татарами.

— В последние годы, когда уже перестал петь, Ильгам абый следил за новыми молодыми певцами?

— У нас к нему доступа не было. Когда он заболел, к нему редко кого пускали. Да, мы его посещали, я сам был у него месяц назад, это оказалось как прощание. Я погладил его по лицу. Он глаз уже не открывал, его помощник Ильгам кормил, на руках положил в постель… А до этого мы были в Москве, когда он поехал на свой юбилейный концерт, но на сцену не вышел. Мы никак не смогли доказать ему, что нужно выйти на сцену, хотя отрепетировал слова, помнил их, но не вышел. Наверняка он интересовался, у него это было в крови.

— Есть ли у Ильгама Шакирова какой-нибудь ученик, которого наставник бы вел по жизни?

— Он анонимный педагог для всех нас, а чтобы кого-то выделял — такого не было. Ко мне он хорошо относился.

— Как бы вы увековечили память о Шакирове: назвали бы его именем улицу, поставили бы памятник?

— Все нужно, ведь человек живет, пока жива о нем память. Артист, сделавший столько для нации и страны, имеет право не забываться. Мы осознаем это, есть понимание и у руководителей наших. Минниханов и Шаймиев понимают, что Ильгам Шакиров великий. А пока с почестями надо предать его земле, не забывать, ну и дога (молитва) от нас. Природа берет свое. Он сам пел в свое время: «Бу дөньяга килгәч инде, китмәенчә юк шул чараң» («Если пришел в этот мир, то невозможно не уйти из него»).