«Мама» в челнинских «Мастеровых»: письма с того света

В челнинском театре «Мастеровые» состоялась премьера моноспектакля «Мама» по пьесе Аси Волошиной. Главную роль сыграла заслуженная артистка РТ Марина Кулясова

«ТЕАТР.DOC» ГОВОРИТ, ЧТО ЖИЗНЬ ЦЕННЕЕ И ИНТЕРЕСНЕЕ ИСКУССТВА, — Я ЧЕЛОВЕК, ДУМАЮЩИЙ НАОБОРОТ»

В челнинском театре «Мастеровые» состоялась премьера моноспектакля «Мама» по пьесе известного драматурга Аси Волошиной. Произведение вошло в шорт-лист фестиваля молодой драматургии «Любимовка-2016» и получило широкую известность, когда главный режиссер питерского Театра им. Ленсовета Юрий Бутусов представил его в формате читки на Малой сцене, лаконично назвав «акцией». В «Мастеровых» главную роль в спектакле сыграла заслуженная артистка Татарстана Марина Кулясова, а постановщиком выступил главреж Денис Хуснияров.

Постановка представляет собой видеодневник девушки по имени Оля, которой два дня назад исполнилось 28 лет. Она в одиночестве сидит за праздничным столом и допивает остатки вина, склонившись над полупустыми тарелками и бокалами. Просматривая ленту новостей в соцсети, она рассуждает о бессмысленных, но приятных поздравлениях от виртуальных друзей. Перед ней на столе камера, на которую она вот-вот начнет рассказывать обо всем, что было в ее жизни.

На первый взгляд, «Мама» — документальный спектакль-исповедь, но на деле это не так. В разговоре с корреспондентом «БИЗНЕС Online» Волошина, специально приехавшая на премьеру в Челны, рассказала, что эта пьеса — маленький частный протест человека, который больше любит пушкинскую формулу «над вымыслом слезами обольюсь», чем прямые цитаты из реальности. «В какой-то момент жизни я поставила себе задачу написать художественную пьесу, которая будет выглядеть, может быть, более достоверно, чем документальная, — объяснила Волошина. — Это был мой личный какой-то смешной протест против «Театра.doc» как господствующей идеологии. Это просто этап пути. Я считаю, что «Театр.doc» очень много дал современному театру — это какой-то новый уровень достоверности, которого не было прежде, просто потому что на сцене возникает та интонация, которая есть в жизни. Это новый камертон. Но я больше люблю искусство, чем реальность, и в какой-то момент для меня важна была эта игра в спор, в протест. Как всякое мощное направление, «Театр.doc» манифестирует себя очень радикально — он говорит, что жизнь гораздо ценнее и интереснее искусства. Я просто какой-то другой человек, человек, думающий наоборот».

«Мама» уже переведена на французский и польский языки, в апреле начнутся репетиции спектакля в Варшаве. На вопрос, насколько пьеса будет понятна иностранному зрителю, Волошина отвечает, что и сама все время спрашивает об этом у режиссеров. «Конечно, в пьесе есть какие-то универсальные вещи, но там и много конкретики, потому что это такая поколенческая вещь — все-таки она про сегодняшних 30-летних, — поясняет она. — Я говорила о каком-то своем опыте детства, универсальном с точки зрения реалий. Может, это будет восприниматься как диковинка — как нам было бы интересно посмотреть спектакль, скажем, про Южную Африку. А может, провалится, и не будет этих точек соприкосновения».

«Мама» — спектакль-исповедь, который проводит зрителя через топкое болото чужих переживаний

«СЕРОТОНИНОВЫЙ ОБМЕН, КАРЛ!»

Когда-то давно мама, умирая от рака, написала Оле 24 письма «в будущее». Каждый день рождения героиня открывала по одному такому посланию — и теперь, когда ей исполнилось 28 (а мама умерла именно в этом возрасте), ей предстоит прочитать последнее письмо. Готовясь к этому моменту и оттягивая его, Оля рассказывает на камеру историю своей жизни. Рассказывает непоследовательно, урывками, сбиваясь и перескакивая с одного воспоминания на другое. Так, мы узнаем, что в семье Оли есть две бабушки: одна — патриотка, другая — диссидентка. Бабушке-патриотке снится Пушкин, и, судя по ее взгляду во время разговора об этом, у них с Пушкиным бурный роман. Еще у бабушки-патриотки на холодильнике висит магнитик со Сталиным, а вот бабушка-диссидентка смотрит телеканал «Дождь». Оля говорит, что ждет их смерти, так как подумывает о самоубийстве, но не хочет причинять им боль.

Мы узнаем также, что отец Оли однажды рассказал ей о своем понимании мужской сущности — «желании поиметь все, что движется». Это высказывание изменило всю жизнь Оли, разрушило ее брак, но отца она не винит. Она жалуется на бессмысленность жизни и неправильный серотониновый обмен, из-за которого она время от времени проваливается в депрессию. Она ищет в интернете название нужной ей фобии и не находит его. «Нет такой фобии — боязнь долгой жизни», — говорит она почти с гордостью.

«Мама» — спектакль-исповедь, который проводит зрителя через топкое болото чужих переживаний. Он оставляет впечатление какого-то мучительно-искреннего и порой утомительного разговора «за жизнь». Оля рассказывает, что когда-то была влюблена в женщину, что первый сексуальный опыт получила с насильником в его же машине, куда села случайно.... Она жалеет себя и гордится собой. Она немного инфантильна, откровенна, но не настолько, что это вызывает отторжение. Она как-то по-дружески понятна, ведь ее история при всей своей уникальности довольно средняя, в ней мало экстраординарного, мало того, что «слишком».

«Рожать детей — это эгоистично. Дети — это для того, чтобы в моей жизни появился смысл», — говорит Оля. Потом открывает последнее письмо и со слезами на глазах читает строки, в которых мама просит назвать внучку ее именем — Настя, «чтобы продолжаться в ней». «Я жива, пока ты жива», — пишет мать дочери.

«Для меня весь этот диалог в „Маме“ — это разговор с нерожденной дочерью, — рассказывает Волошина. — Мне не хотелось, чтобы это было очевидно. Но тем не менее там есть тема этой тотальной незнакомости — даже если у нас все хорошо с родителями, они живы, и мы прожили вместе огромный пласт жизни.... Но знают ли они нас? Знаем ли мы их? Иногда мы друзей и литературных героев знаем лучше, чем собственных родителей. Мы привыкли друг друга беречь и не рассказывать каких-то острых болевых вещей. Героиня Оля наэлектризована протестом. Ее, кроме прочего, истязает то, что она не знает ничего про маму (несмотря на все ее письма), а хотела бы знать. Потому что мама писала так, как должна писать мама, а не как 28-летняя сверстница — где-то воспитывала, где пыталась обойти острые углы. Чтобы справиться с этим, чтобы создать совершенно другую модель, Оля рассказывает нерожденной дочери все, максимально обнажаясь, безжалостно предъявляя свою суть. Я не думаю, что в итоге она покончит с собой — я думаю, весь этот акт рассказа станет некоей терапией, которая ей поможет».

Ася Волошина: «Театр живет, растет и развивается сам по себе — он должен быть свободным и ему не нужно вмешательство извне, особенно со стороны властей»

«НЕ НАДО РАСШАРКИВАТЬСЯ ПЕРЕД ШЕКСПИРОМ, ПОТОМУ ЧТО ОН БЫ ПЕРЕД НАМИ НЕ СТАЛ»

В беседе с журналистами Волошина обмолвилась, что современные драматурги вовсе не так обижены на театры, как может показаться. Возникает много постановок — экспериментальных, на малых сценах, но они все же возникают. «Есть мысль Товстоногова о том, что с классикой нужно работать как с современным текстом — лихо, без чрезмерного пиетета, — сказала драматург. — Просто брать и делать Шекспира так, как будто он был написан вчера, и не расшаркиваться перед ним, потому что (шучу, конечно) он бы перед нами тоже не стал. А с современным текстом в рамках этой мысли нужно работать так, как будто он уже заслужил уважение. Так просто продуктивнее для театра. Конечно, каждому режиссеру хочется взаимодействовать с великой пьесой, которую к тому же уже ставили великие предшественники... Но иногда ведь можно и рискнуть быть первооткрывателем».

Позже в беседе с корреспондентом «БИЗНЕС Online» Волошина рассказала, что «Мама» создавалась в период, когда она чувствовала острую профессиональную нереализованность. «Нереализованность драматурга — это довольно фатально, — сказала она. — Потому что, например, писатель может тешить себя надеждой, что, если его книга не нужна сейчас, она будет нужна потом. В любом случае писатель создает полноценные произведения. Драматург создает провокации для театра — да простят меня братья по перу, которые так не думают. Пьеса — это некий эмбрион, жизнь которого начинается на сцене. Когда я писала „Маму“, у меня был какой-то сложный период, когда были постановки, но не моих оригинальных пьес. Были предложения и заказы от режиссеров, от театров работать над каким-то литературным материалом, а пьесы лежали непрочитанными. Я, наверное, переживала это чрезмерно тяжело, потому что я слишком люблю театр и для меня слишком важно существование в этом поле. Это вопрос попадания во время, потому что интересно реализоваться, не подстраиваясь ни под что. Можно постараться и написать какой-то удобный для театров хит. Но зачем? Мне кажется, имеет смысл только оставаться (и становиться) собой».

Волошина считает, что искусство — это живой организм, поэтому вопрос, каким должен быть театр, немного пугает ее. Театр живет, растет и развивается сам по себе — он должен быть свободным и ему не нужно вмешательство извне, особенно со стороны властей. Она говорит, что никогда напрямую не сталкивалась с цензурой, но вспоминает случай на сцене Новой Александринки в 2013 году, когда ее «оппозиционная» и крайне аллегоричная пьеса «Антигона: редукция» была отвергнута не из-за грубости прямых отсылок к власти и эзоповой манеры.

«Мне тогда сказали, что эту пьесу у меня с руками оторвет любой классический драматический театр, потому что это сценично, есть захватывающий сюжет... А для экспериментальной площадки это простовато, — сказала драматург. — Я пыталась отстаивать мысль, что это не история для тех, кто и так настроен критически к власти, это попытка обратиться к широкой публике, с этой же интенцией, чтобы попытаться повлиять и докричаться. Но вот прошло совсем немного времени, и я понимаю, что будет, если предлагать „Антигону“ в какой-то театр с госфинансированием. Сегодня никто не возьмет ее, никто не станет рисковать — в ней слишком радикальный политический месседж. То есть возникает не цензура, когда печать поставили и вето наложили, — возникает ощущение, что какие-то вещи сегодня невозможны. Ни один директор театра на это не пойдет, потому что у театра будут проблемы в дальнейшем. А ведь прошло каких-то четыре года. Это довольно горько».

Театр, по мнению Волошиной, не теряет актуальности благодаря механизму катарсиса, когда-то открытого древними. И этот механизм продолжает работать по сей день — хотя бы иногда: «Момент сопричастности чужой жизни и возможность на какие-то секунды соединиться с героем и прожить его опыт — наверное, мы все этого ищем, хоть и не всегда получаем. Иногда наверное, нужно пойти на 10 - 20 спектаклей, и только на 21-м эта магия осуществится».