Участники традиционного круглого стола в «БИЗНЕС Online», посвященного итогам 2017 года, обсудили дыхание кризиса и санкций, татарский язык и судьбу сложившейся в 90-е татарстанской модели, которая рассыпается на глазах

Участники круглого стола:

  • Шамиль Агеев — председатель ТПП РТ;
  • Руслан Айсин — политолог;
  • Марат Галеев — председатель комитета Госсовета РТ по экономике, инвестициям и предпринимательству;
  • Эмиль Гатауллин — блогер «БИЗНЕС Online», юрист;
  • Виктор Дьячков — генеральный директор АО «ICL-КПО ВС»;
  • Рустам Курчаков — экономист, обозреватель;
  • Оскар Прокопьев — председатель правления ООО КБЭР «Банк Казани»;
  • Александр Сидякин — депутат Госдумы РФ.

Модератор — Рашид Галямов, издатель «БИЗНЕС Online».

«АБСОЛЮТНАЯ ЛОЖЬ ПОВТОРЯЕТСЯ ТЫСЯЧУ РАЗ И ПРИЗНАЕТСЯ КАК ИСТИНА»

— Добрый день! Спасибо, что откликнулись на предложение подвести итоги года на нашем круглом столе. Мы проводим его уже восьмой раз. Круг экспертов обновляется, но ядро сохраняется.

Как мы говорим, каждый год необычный. То год дефолта — 2014-й, то год банковского кризиса, то еще что-то происходит. Про 2017 год тоже есть много что сказать, он тоже необычный, сложный, было немало, особенно в республике, событий. Есть что обсудить и осмыслить. Вообще, именно в плане осмысления событий мало движения вперед, и это, мне кажется, один из минусов современной России, современной эпохи — то, что нет вот этих точек осмысления, и мы часто не понимаем, что происходит. Вообще, главный кризис современности — это кризис мысли: где человек находится, где находится бизнес страны, что его движет вперед? Мало кто способен ответить на эти вопросы. И в России, и во всем мире, мне кажется, часто не понимают сути происходящих событий. Поэтому давайте попытаемся чуть-чуть остановиться и ответить на эти вопросы: что произошло, что важно, почему, что нас ждет? По крайней мере, мы по своему опыту знаем, что такие беседы очень востребованы публикой, потому что она сегодня тонет в мельтешении бессмысленной информации. Какие-то есть вспышки: тут банкротство, тут заявление, тут атака, тут война, тут что-то... А почему это происходит и к чему это ведет, очень малое количество людей понимают. Думаю, понимает малое количество не только в социуме, не только внизу пирамиды, но и наверху. И есть подозрение, что она серьезно шатается.

На нашем круглом столе собрались люди очень разные. Давайте посмотрим на происходящее с точки зрения одной из крупнейших IT-компаний, общественности, ТПП, экспертного сообщества. Слово Сидякину Александру Геннадьевичу. С вас начнем, так сказать, с Государственной Думы. Вы депутат очень активный, в общем-то, тот редкий депутат, который ходит ногами по земле, занимается дольщиками, ЖКХ и одновременно активно принимает законы.

Александр Сидякин: Они были просто очень резонансными.

— Да, резонансными. Для определенных кругов вы знаковая фигура: для кого-то со знаком плюс, для кого-то со знаком минус. Но, надо отдать должное, ваша деятельность тоже влияет на судьбу страны. Какие главные события, с вашей точки зрения, произошли в 2017 году в политике, в экономике — в России и в Татарстане? Что оказало на них наибольшее влияние?

Александр Сидякин: Тут такой лонгрид получится, потому что если мы любую сферу возьмем, то в 17-м году все равно там было что-то знаковое. С точки зрения поиска смыслов, о которых вы сказали, наверное, стоит на этом чуть больше остановиться. Я вспоминаю статью Владислава Суркова, который говорил о поиске смысла в целом, во взаимоотношениях в современном обществе: если раньше мы выдавали что-то за правду, понимая, что это отчасти ложь, то сейчас ложь выдается в медиапространстве без всяких правил. То есть все рамки скручены, все покрывала сорваны...

— В это вносят вклад и анонимные медиа...

Александр Сидякин: Да, появились анонимные медиа, они имеют влияние, идут информационные вбросы, абсолютная ложь, которая повторяется тысячу раз и признается как истина...

Вот тренд, который сформировался, конечно, не в 17-м году, он начал формироваться раньше. В статье Суркова как раз технология превращения фейковых новостей в реальность четко прописана. И я назвал бы 2017 год годом главенства фейковых новостей в мире. Потому что США, которые считают себя главным гегемоном, суперсверхдержавой (так называют Штаты все президенты — и до Обамы, и Обама, и Трамп), стали жертвой фейковых новостей, которые сплошь и рядом выдает американский истеблишмент. И страна себя, конечно, этим ослабляет. Недавнее голосование ООН по Иерусалиму, когда США предсказывали, что Россия будет в изоляции, а в изоляции оказались США и вынуждены были заблокировать резолюцию по Иерусалиму, показывает, что титанический сдвиг в сознании большинства произошел, кто бы что бы ни говорил...

Ну а событий, которые мы могли бы отметить, очень много. Во внутриполитической жизни это столетие Октябрьской революции. Когда я готовился к круглому столу, то посмотрел: количество упоминаний об Октябрьской революции в четыре раза выше, чем было в 2016 году. Вышло несколько интересных медийных продуктов на нашем телевидении, посвященных этому событию. Это переоценка, это переосмысливание, это все равно рассуждение о нашей истории и судьбах нашего отечества. Среди резонансных событий 2017 года, конечно, дискуссия о выдвижении Путина в президенты, о выдвижении Собчак и других кандидатов. Я, к слову, уверен, что она наберет больше 10 процентов. И сразу был уверен, что ее допустят на выборы, иначе бы так не раскручивали. Если сама Собчак очевидных ошибок не допустит, если уж совсем в какие-то чужие руки не отдаст проведение сбора подписей, то выступит успешно. И в этом смысле появится рукопожатный вменяемый молодой лидер оппозиции, который получит право говорить от имени вот этих 30-летних даже уже не ботов и не сетевых хомячков, а зрелой оппозиции, которая не имела возможности каким-то образом формализовать свое участие в политике.

С точки зрения глобального мира, я уже сказал, что это тренд фейковых новостей, это, безусловно, такие диффамации, которые продолжает ощущать на себе администрация Трампа. Думаю, что в конечном итоге это все идет в минус. Сирийский конфликт, безусловно, я оцениваю с точки зрения геополитики исключительно как условное освоение новой для нас поляны, как я это вижу. 140 миллионов человек на такой большой территории, нужны новые рынки, нужны новые возможности сбыта продукции, сбыта самого главного товара, а сегодня это обеспечение суверенитета, это главный товар XXI века. И его могут предложить на сегодняшний день две страны. Сейчас очевидно, что Россия может предложить такого рода продукт, как обеспечение суверенитета. Раньше это могла сделать только одна страна. И это, конечно, важно для арабского мира, причем это достаточно большие деньги, достаточно большие инвестиции. Так что возможность предложить товар под названием «поддержка твоего суверенитета» — это крайне важно.

Ну и еще много событий. Конечно, абсолютно позорная история, связанная с допингом. Она красной нитью проходила через весь год и, к сожалению, будет ощущаться и весь февраль. Очень странная история с «Матильдой», это в любом случае тренд — о ней говорили месяца три.

— Не поинтересовались, с чего бы это?

Александр Сидякин: Это не мои депутатские полномочия (смеется). Выход из рецессии, по крайней мере, тот, который нам объявляют, небольшой, но в Татарстане он выше — это 3 процента ВРП, это 5 процентов плюсом по сельскому хозяйству. Для республики это мощно. Я вижу все-таки это в позитивном ключе. Крах ТФБ, непродление договора Москвы и Казани — да, понятно, но я все-таки не вижу здесь системности, какой-то атаки. Мне кажется, что этот кейс каждый по себе отделен. Ну да, решения, которые были, может быть, в конечном итоге приняты, нас могут не удовлетворять, но в целом никакой кампанейщины тут нет. Республика себя чувствует в порядке, и экономика, и рост ее состояния в целом это подтверждают, несмотря на вот эти сложности и вызовы, с которыми мы столкнулись.

— Спасибо большое! Вы положительно отметили выдвижение Собчак как нового рукопожатного политического лидера для 30-летних. Но иногда кажется, что это и есть вообще-то главный символ фейка в современной политике.  25 лет это был Жириновский, а вот теперь новый символ появляется. Всерьез воспринимать Собчак как политика...

Александр Сидякин: Вы знаете, хочу сказать точно совершенно для всех коллег и для читателей «БИЗНЕС Online»: мой кандидат — Путин. Чтобы не было здесь какой-то двусмысленности...

— Это единственная объективная реальность в этой фейковой реальности (все смеются).

Руслан Айсин: Это мне напомнило Дугина, который как-то сказал: есть Дугин, а остальное — ничто (смеются).

— А Володин сказал: есть Путин, остальное — ничто.

Александр Сидякин: Он сказал: есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России.


«ЧЕМ МЫ, ЧАСТНЫЕ БАНКИ, ЗАСЛУЖИЛИ ТАКОЕ НЕРАВНОПРАВИЕ?»

— Слово Оскару Валерьевичу Прокопьеву. Вопрос: главные экономические и политические итоги 2017 года, с вашей точки зрения, которые оказали наибольшее влияние на нашу жизнь.

Оскар Прокопьев: Поскольку я банкир, поэтому главное для меня не в плоскости политики, а в области финансового дела и хозяйственно-коммерческих отношений. На мой взгляд, самое главное событие года — это то, что у нас банковский сектор централизуется, становится государственным все больше и больше, с учетом того, что происходит санация банков силами самого Центробанка. Смена руки, так сказать, Центробанка с АСВ на сам Центробанк, наверное, для меня не является показателем качественного улучшения того, как сейчас будет происходить санация банков. Это просто смена декораций. Вся экономика страны, к сожалению, переходит от частной собственности к более государственной собственности — меня это удручает, так как что такое государственная монополия на банковский сектор или на какие-то производства? Это отсутствие конкуренции и протекционизм. Мы, конечно, косвенно и до этого видели в предыдущие годы, как банковский сектор, в том числе и государственный, был нездоров, он и продолжает быть нездоровым — пусть не прямая санация, а докапитализация Россельхозбанка, проблемы в ВТБ... То есть такое и раньше происходило, просто в этом году мы увидели, наверное, вершину. Надеюсь, что больше такого происходить не будет. По моим скромным подсчетам, 65 процентов банковской системы страны уже государственные.

— Даже больше уже...

Оскар Прокопьев: А с учетом Промсвязьбанка и под 70. Промсвязьбанк — девятый банк в стране, больше нашего «АК БАРС» Банка... Удивительные вещи. Для меня это ненормально. Будем наблюдать. Я и сейчас как банкир наблюдаю. Вот из последних нововведений Центробанка — то, что повышен ценз для выдачи банковских гарантий. Для Банка Казани конкретно банковские гарантии — это был конек, который мы эксплуатировали весь 16-й год, весь 17-й год. А сейчас волевым решением Центробанк повышает планку по рейтингам, и мы можем лишиться этого огромного пирога. Нам, чтобы попасть в этот список, надо увеличить рейтинг на три ступени.

Соответственно, чего этим добиваются Центробанк, руководство? Того, что не будет конкуренции в этой сфере. То есть единственный вариант — это идти или в Альфа Банк и еще в пять коммерческих банков, либо во все остальные госбанки. То есть чем мы, частные банки, заслужили такое неравноправие? Мы тоже боремся, мы тоже растем.

— А вы по этой услуге были в топ-10, топ-20 в России?

Оскар Прокопьев: Мы в топ-10 по количеству были, а по размеру мы 20-е, но тем не менее мы-то 180-й банк страны при этом. Даже «АК БАРС» Банк, насколько я понимаю, не попадает теперь в гарантии. То есть для меня это главное событие. Потом, что касается каких-то экономических трендов, я, например, вижу застой в экономике. Мы сталкиваемся с этим через разговоры со своими клиентами, которые говорят о том, что они проводят также и мониторинг емкости рынка в своей среде. Все говорят о том, что сокращаются платежеспособность и сами рынки.

— Спрос вообще падает в экономике? Вы чувствуете?

Оскар Прокопьев: Да, мы чувствуем по клиентам. У нас есть разные клиенты: есть дилеры автозаводов, КАМАЗа в том числе, есть трейдеры, есть девелоперы, продуктовиков очень много. Все в один голос говорят о том, что рынок сокращается. Например, на продуктовом рынке нет монополии, там частный сектор, и все люди говорят о том, что и этот рынок сокращается. По официальной статистике, даже потребление падает.

Что касается положительного из того, что в этом году происходило, это усиление борьбы с теневым сектором — опять-таки по линии ЦБ. Вот это, я считаю, положительно, потому что все очень сильно ужесточилось. Я уверен, основная причина отзыва лицензий — это теневая экономика, то есть финансирование транзитных операций, обнальных операций. Второе — это слабый кредитный портфель. Вот если говорить про первую причину, то с ней очень сильно борются все банки. Основному механизму борьбы с этим мы теперь уделяем самое повышенное внимание, потому что с нас спрашивает Центробанк. И это правильно, я считаю, для страны. Ведь что такое теневая экономика? Это отсутствие налогов прежде всего. Здесь с этим борются — это положительный момент. Также из положительных моментов могу отметить понижение ключевой ставки еще на полпроцента.

— Выборы близки.

Оскар Прокопьев: Может быть. Видимо, пытаются разогнать экономику, которая стагнирует. Через денежную политику это можно сделать. Это правильный законный механизм, он принят во всех странах.

— Вы никак не прокомментировали крах ТФБ...

Оскар Прокопьев: Это же был 16-й год. Я в 16-м комментировал.

— Но лицензию у ТФБ отозвали в марте, после этого посыпался целый куст банковской системы...

Оскар Прокопьев: К сожалению, 6 банков за полгода.

— Оправилась ли татарстанская банковская система от краха ТФБ и каковы последствия, по вашему мнению?

Оскар Прокопьев: Вы знаете, если говорить о местных игроках, которые остались после вот этих трагических событий, то на нас это никак не отразилось. Мы даже в бизнесе приросли, как бы это печально ни было относительно краха ТФБ... Клиенты к нам пришли. Они пришли в большей массе, конечно, к госбанкам, потому что госбанки прежде всего были операторами по выдаче вкладов, а коэффициент оседлости у некоторых из них был под 70 процентов. То есть миллион рублей вклада выдается: 700 тысяч остается в этом банке, 300 уносят.

— Но в целом оправилась система?

Оскар Прокопьев: Да.

— Нет тревоги, что будет дальше?

Оскар Прокопьев: Нет, мы не видим.

— То есть вы не считаете, что у нас подорвано доверие к маленьким и частным банкам, хотя не только к маленьким, а вообще к частной банковской системе?

Оскар Прокопьев: Нет, я так не считаю. Частные банки всегда будут иметь право на жизнь, потому что мы гибкие все-таки.


«НУЖНЫ МОБИЛИЗАЦИОННЫЕ МОЩНОСТИ, СКОНЦЕНТРИРОВАННЫЕ В ОДНОМ ГРОМЯЩЕМ ВРАГА КУЛАКЕ»

— Слово Эмилю Амировичу Гатауллину, он адвокат, юрист, известный общественный деятель, человек с активной гражданской позицией. Каково ваше мнение по поводу главных политических и экономических событий в Татарстане и России?

Эмиль Гатауллин: Я бы хотел сказать, что, анализируя все те процессы, которые происходят сейчас в стране — экономические, политические, — мне кажется, надо учитывать одно важное обстоятельство, в свете которого их нужно воспринимать и правильно интерпретировать. Это обстоятельство называется «ведение войны». То есть на самом деле современная война может вестись в разных видах, скажем, экономическими средствами. То есть, возможно, те санкции, которые применены в отношении России, не есть основание для объявления войны... Но на самом деле это и есть вид войны. Иногда эта война прорывается в виде конкретной операции, как это было реализовано в Сирии. И с этой точки зрения и нужно оценивать, почему происходит вот эта централизация и банков, и промышленности... Потому что идет война. Потому что для того, чтобы экономике выжить в этой войне, нужны мобилизационные мощности, которые должны быть сконцентрированы в одном-едином громящем врага кулаке...

Со своей точки зрения, человека, который участвует в ряде громких процессов и знает не понаслышке о том, что происходит в правовой среде, я хотел бы фиксировать вот какие обстоятельства. По большому счету сейчас идет процесс — это касается как Татарстана, так и России в целом, конечно же, — дискредитации закона как такового. Этот процесс идет уже давно, он начат не нами. Вопрос устаревания парламента как органа, который выпускает законы, тоже обсуждается давно — в силу того, что парламент является достаточно громоздкой, неповоротливой структурой, которая просто лишена в силу своей громоздкости возможности адекватно и быстро реагировать на те события, которые происходят в мире. То есть в странах западных демократий этот вопрос уже давным-давно обсуждается, он на слуху. Там говорится, что парламент принимает в самом общем виде некие принципиальные законы, без конкретизации в той или иной области деятельности, и поэтому сейчас вопросы права перемещены в органы исполнительной власти и реализуются в органах судебной власти. То есть тем самым повышается роль и значение органов судебной власти. Мы это можем, кстати, наблюдать, как это все обстоит в судах. Наша судебная система не блистает ничем, чем могла бы она блистать в рамках этих условий — условий предоставления больших полномочий, широкого круга полномочий судебным органам. И это идет, начиная от невысокого уровня юридического образования, которое практически является фиктивным. Потому что то образование, которое получают студенты в нынешней ситуации, этот шестилетний курс, к сожалению, не воспитывает настоящего будущего судью. Такого, который, имея представления обо всех — и разных, и сложных — областях деятельности, мог бы судить с точки зрения человека образованного и посвященного во всю эту торжествующую, цветущую сложность общества. Но он не является достаточно воспитанным в этом плане, как мне кажется.

В рамках этих условий создается и закрепляется ситуация, когда фактически принцип равенства не работает. И в рамках страны создался сам по себе такой нобилитет, который не подвержен и не подсуден тем общечеловеческим и общим законам, которые приняты для всех... Есть ряд неподсудных фигур. Это тот самый нобилитет, если можно было бы его так назвать, который судится по неким другим законам, существующим в рамках этой группы лиц, которые стоят у власти либо получают контроль над теми или иными серьезными экономическими отраслями. То есть вот этот момент, как мне кажется, проявился и в Татарстане в том числе.

Сейчас идет процесс некоего ранжирования — есть ли у нас в республике те люди, которые являются подсудными обычным законам? Входят ли наши люди в ту самую элиту, которая судится не по тем законам, которые опубликованы, а по тем представлениям о поведении, которые существуют в соответствующей элите? Мне кажется, сейчас Татарстан почувствовал на себе тяжесть вот этого подхода, когда он лишен возможности быть с теми, кто мог бы помимо и поверх законов решать свои проблемы. Сейчас в силу произведенного ранжирования на основании последних событий мы являемся свидетелями подтверждения этого моего тезиса о том, что Татарстан исключен из этой самой элиты и теперь будет судиться по обычным законам, тем, которые написаны и опубликованы.

Но даже это не выручает Татарстан в том плане, что (я давно это наблюдаю и давно знаю об этом), когда идешь в суд, совершенно нельзя быть уверенным, что ты отстоишь собственную правоту. Хотя бы в силу того, что зачастую законы получают извращенную интерпретацию, и зачастую равенство законов, равенство субъектов перед судом и перед законом нарушается, когда по одинаковым делам принимаются различные решения. Это, на самом деле, проблема не России в целом, не Татарстана, это общемировая проблема. Потому что в той же самой Америке, если лицо попало в когти уголовной системы, этого мощного механизма, перемалывающего все, что только можно, и созданного там за последние 200 лет, и если у этого лица нет соответствующих ресурсов, нет возможности нанять адвоката, каких-то специалистов, тех, кто помог бы в расследовании того или иного дела, тех, кто имеет возможность повлиять на присяжных, то человек пропал. Никого не интересует на самом деле в той же самой Америке, совершал или не совершал он то или иное преступление. Если он попал, то он уже попал. То есть это общая проблема — проблема того, что обычный маленький человек не получает правовой защиты, попав в когти вот этой правоохранительной системы.

Общая проблема России, общая проблема Татарстана как части России — это, конечно, изоляция, шельмование нашей страны в этих новых условиях, потому что то, что чувствует на себе Татарстан, чувствует на себе и Россия в целом. То есть Россия хотела, могла стать частью элиты, опять-таки неподсудной обычным общечеловеческим законам, но ей это сделать не дали. И теперь путем шельмования, путем тех самых санкций Россия чувствует на себе то, что по большому счету чувствует на себе Татарстан.

— Спорный, но очень интересный взгляд на происходящее...


«НЕТ, РОССИЮ МЕНЯЙТЕ НА КОГО УГОДНО — МЕНЯЮТ НА ИНДУСОВ ИЛИ НА ПОЛЯКОВ»

— Виктор Васильевич Дьячков — один из крупнейших игроков айтишного рынка...

Виктор Дьячков: К сожалению, России в 2017 году не удалось выстроить нормальные отношения со странами Евросоюза. Антироссийская пропаганда продолжается. На нашем предприятии она сказывается тем, что реально мы за год не получили несколько крупных заказов. Мы участвуем в конкурсах с нашим партнером, крупной международной компанией. Но когда узнают, что сервисы будут предоставляться из России, говорят: нет, Россию меняйте на кого угодно. Меняют на индусов или на поляков. Тем не менее «ICL-КПО ВС» удается расти на европейском рынке, но это за счет тех крупных компаний, с которыми мы уже работали, — и наши инженеры, и менеджеры выходят на контакт непосредственно с получателями этих услуг. Вот там отношения выстраиваются, и они увеличивают объем заказов. Так или иначе, за год мы на европейских рынках вырастем, я думаю, где-то процентов на 5 - 7 в валютном выражении. И в численности людей, кто работает на этом рынке, мы тоже вырастем где-нибудь на 4 - 5 процентов. Обычно мы подводим итоги в феврале-марте, пока что это предварительные оценки. В целом оборот компании за год, на мой взгляд, тоже должен вырасти. В прошлом году мы выросли очень сильно — на 33 процента, думаю, в этом году рост будет более скромным, но на 7 - 10 процентов возможен.

— А рынок насколько растет или падает?

Виктор Дьячков: Рынок в разных сегментах, однозначно, тоже рос, развивался, главным образом, сегмент услуг. Какие цифры — они по рынку IT будут известны, наверное, в конце апреля.

 — А примерно, каковы ваши ощущения?

Виктор Дьячков: Роста рынка в сегменте услуг, который и в самые сложные времена все равно не падал, все равно хоть чуть-чуть, но рос. Также рос в 2017-м рынок и в части системной интеграции у крупных игроков — кто модернизировал свои центры обработки данных, кто строил «облачные» архитектуры.

В целом из позитива на уровне России — это принятие программы цифровизации. Реально она пока денег никому не принесла, но важен сам по себе интерес к этой теме, причем интерес такого плана, что уже есть конкретные примеры в России, когда самые передовые компании требуют самых передовых решений, хотя основная масса предприятий еще только задумывается об этом. Но директор уже говорит: я понимаю, что, решая проблемы цифровизации, смогу вводить новые, скажем, вертолеты. Для того чтобы вывести вертолет на рынок, оказывается, нужно три вертолета сделать и испытывать в течение двух-трех лет. Если же проводить испытания цифровой модели и делать это параллельно с решением проблем комплектации, подготовки производства, получением оснастки для нового производства, то эти сроки резко сократятся по времени. То есть этот тренд позитивный. В какой-то мере тут сказалось то, что внимание на это обратил президент — и все директора начинают строить свои программы, планы, где-то уже есть что-то типа дорожной карты, как они будут достигать этой цели.

Также было в позитиве то, что президент сравнил объем экспорта услуг и программного обеспечения с объемом экспорта вооружений. В прошлом или позапрошлом году, не припомню точно, объем экспорта услуг и ПО по всей стране достиг 5 - 6 миллиардов долларов, в то время как экспорт оружия составлял 6 - 7. И этот экспорт ежегодно растет на 15 процентов. Ожидания у моих коллег, что и 17-й год не будет исключением в плане роста. Ожидания у сообщества — рост около 15 процентов. Это такой позитив.

В негативе я уже отметил, что не удалось решить политические проблемы, которые, к сожалению, не дают развиваться по экспорту значительно более высокими темпами. То есть я мог бы в России расти быстрее, показывая порядка 20 процентов роста. Сейчас с моим партнером есть договоренность о том, что с 1200 человек, которые у меня работают, мы могли бы вырасти до 2 - 2,5 тысяч, по крайней мере, есть для них работа. Но конечный заказчик очень часто нам отказывает по соображениям геополитики. Ряд крупных российских компаний уже, как только возникла ситуация с Крымом, перенесли свои штаб-квартиры в Европу, а кто-то еще раньше уехал в Америку. И они растут гораздо быстрее, нежели «ICL-КПО ВС». Мне удалось создать предприятие в Сербии, но темпы его загрузки все равно очень медленные, потому что это все-таки предприятие с российскими корнями. К тому же Сербия не является страной Евросоюза. Хотя есть в этом позитив — специалисты из Сербии не могут просто так устроиться на работу в Европе, как это делают, например, специалисты из Польши.

По Татарстану, и это связано с Россией, главное событие — крах Татфондбанка. Он затронул и компанию, и меня лично.

— Повлияло ли, Виктор Васильевич, на работу вашего предприятия недоверие к банковской системе? Как вы переосмыслили эту ситуацию?

Виктор Дьячков: Однозначно, повлияло. Сейчас все свои операции я веду с государственными банками — это Сбербанк, ВТБ. Это не значит, что я не доверяю конкретным людям, но если завтра по ним пройдется каток регулятора, то что я должен делать? Естественно, мы перевели все счета, все зарплатные программы в эти банки — часть в Сбербанк, часть в ВТБ. Но сейчас люди могут сами выбирать, куда перечислять им зарплату, и часть наших сотрудников выбрала частные банки. По закону я как работодатель просто обязан перечислять деньги туда, куда люди хотят. Центробанк ведет совершенно непонятную алогичную политику, и то, что мы сейчас наблюдаем, что Татфондбанку [для спасения] не дали 100 миллиардов... Да какие там 100 миллиардов?

— Конечно.

Виктор Дьячков: 100 миллиардов — это если считать, что все их кредиты на 100 процентов были невозвратными, тогда да, но реально дыра была 10 миллиардов, насколько я знаю.

— Ну 50...

Виктор Дьячков: И я знаю, что команда в Татфондбанке была весьма профессиональная. А последствия краха ТФБ для экономики республики такие, что продолжается цепочка банкротств. И помимо того, что люди утратили, утрачивают веру в частные банки, у многих утрачена вера в государство. Потому что главная функция государства — организовать финансовое обращение в стране. Я пережил несколько банковских кризисов, где-то во второй банковский кризис у меня часть средств зависла, когда я перевел деньги налоговой вовремя, но тем не менее они не дошли. И когда ко мне пришли и сказали, что я должен, обязан вернуть, то я сказал: ребята, а вы кто? Государство? Вы обязаны организовать финансовое обращение в стране, это главная функция государства. Налоговая — это государство, банк государственный, почему вы пришли ко мне? Это я к вам должен приходить и вас трясти. Вот такая вот ситуация.


«НИКТО ТАК И НЕ ПОНЯЛ, ПОЧЕМУ ИСЛАМ ВОРВАЛСЯ В СЕРДЦЕ ИСТОРИИ СЕЙЧАС»

— Слово Руслану Валерьевичу Айсину. Как вы оцениваете итоги года для России и Татарстана?

Руслан Айсин: Это был самый сложный год, наверное. Я вообще бы начал концептуально. Был такой философ Карл Ясперс, который выдвинул теорию «осевого времени», что в какой-то исторический период пробегает судорога по миру, и эта судорога способствует глобальному изменению. К примеру, такая судорога прошла по миру в 1860-е годы: это революция Мэйдзи в Японии, отмена крепостного права в России, война в США и так далее. В какой-то период проходит эта судорога, которая задевает абсолютно все цивилизации. Думаю, сейчас мы находимся примерно в такой же ситуации, и этот кризис начался не только с Крыма, а чуть пораньше, а Крым является одной из вех всего этого. И стоит рассматривать эту проблему немножко с другой оптики. Приход Трампа — это, бесспорно, цезаро-трампизм, это переход американской модели цивилизационного развития от республики к имперской тирании, это воспроизводство модели Рима, они следуют за ней, не скрывают этого, у них есть все цивилизационные и государственные атрибуты Рима: Капитолий, Сенат и другие. И в какой-то степени там фиксируют все глобальные подвижки, которые происходят в Новой Атлантиде, которые эхом, конечно, отдаются в другом мире. Ближний Восток сейчас тоже претерпевает серьезные геополитические изменения...

Мне попалась книжка «Краткая история будущего» Жака Аттали, который был еще экономическим советником Франсуа Миттерана, социалиста, президента Франции. В начале своего повествования Жак Аттали приводит очень интересную мысль: эксперты, политологи, конструкторы много рассуждают, но никто так и не понял, почему ислам ворвался в сердце истории сейчас. То есть, на мой взгляд, ислам становится доминирующей силой в мире, и на этой почве Трамп, Евросоюз, Израиль, Россия объединяются в борьбе с исламом. Где-то сбоку традиционно стоит Китай — как тигр, который сидит на горе и наблюдает, как внизу дерутся обезьяны. Объединяются системы для борьбы с исламом как с цивилизационным образованием, которое заявляет о себе на цивилизационной арене как о новой силе. Это проявляется на Ближнем Востоке и входит в общий резонанс осевого времени, о котором я говорил вначале.

Переходя непосредственно к России, бесспорно, важная эпохальная дата, на мой взгляд, которой не придали большого значения, — это столетие Октябрьской революции. В ХХ веке это величайшее событие, которое определило лик истории ХХ века — борьбу капитализма с социализмом, — породило целый веер утопических доктрин, которые местами реализовались, местами нет, но само по себе это явление уникальное, потому что всякая революция — вещь уникальная. Я не говорю о конструкторах, о сурковских проектах. Кстати, Сурков, который написал статью о кризисе смысловой идентичности, в общем-то, сам в России над этим работал. Его произведение «Околоноля» полностью характеризует то, что проповедовал Владислав Юрьевич, и то, что он получил на выходе. Он действительно прекрасный создатель симулякров, я напомню, что симулякр, по Бодрийяру, — это копия того, чего нет. Сурков, бесспорно, пытался создать копию политики, которой не было, и мы получили сейчас то, что получили. Действительно, Путин и пустота. К счастью, или к сожалению ли, система держится лишь на одном Путине, на доверии к нему со стороны широких масс. Но эта модель, как известно, зависит от одного человека, нет человека — нет и модели. Что за этой моделью? Образ будущего, о котором осторожно начали говорить государственные деятели, оборвался, об этом сейчас не говорят, боятся. Не говорят о революции, потому что понятно, что образ будущего связан с глобальным переформатированием, переустройством.

Что касается Татарстана, на мой взгляд, бесспорно, падение Татфондбанка, его несанация, последующая непролонгация договора, далее удар по системе образования и как следствие удар по татарстанской модели — это звенья одной цепи. О заказчиках этой кампании можно дискутировать — Сечин, Кириенко и так далее, суть не важна. Факт в том, что Татарстан оказался к этому не готов, оказалась не готова политическая элита, которая увлекалась чрезмерным экономическим позиционированием и считала, что политика — вещь вторичная, в отличие от Минтимера Шаймиева, который, наоборот, выдвигал политику на первый план. И сейчас мы видим, что эта модель рассыпается, что рассыпается модель татарстанской стабильности, и тоже непонятно, к чему это может привести. Об этом говорят мало. Об этом немножко поговорил  на страницах «БИЗНЕС Online» Дамир Исхаков, о новой татарстанской идентичности. Но, на мой взгляд, проблема в том, что у нас нет осмысления того, что происходит. Мы ходим по вершкам, говорим о банках и так далее, но есть вещи глубинные.

На мой взгляд, всякий кризис дает и положительные аспекты. Этот аспект связан с тем, что мы сейчас вынуждены снять обветшалые тоги, посмотреть на себя, осмотреть свои язвы на теле, принять решение, поставить правильный диагноз и продолжить лечение. Но факт в том, что Татарстан сначала, бесспорно, стоял во главе регионального развития, федеративных отношений. Сейчас Татарстан стоит во главе начала большого регионального кризиса, и с Татарстана начинается та эпоха, которая предшествовала в 1552 году взятию Казани, Ливонской войне и как следствие смерти Ивана Грозного — большой Смуте. Примерно ту же самую модель исторически воспроизводит Россия.

— Спасибо. Упомянутый Жак Аттали в 90-е годы был причастен к разработке стратегии Татарстана...

Руслан Айсин: Надо же!

— С Равилем Муратовым встречался.

Шамиль Агеев: Говоря о столетии революции... Я был на выставке в Цюрихе весной, там было о молодом Троцком, о молодом Ленине. А буквально на днях мне попался материал. Знаете, сколько в 1917 году было военнопленных иностранцев в России? 5 миллионов. Из них в рядах Красной Армии полмиллиона. Так что кто сделал ту революцию, это еще неизвестно.

Руслан Айсин: Как говорил Гегель, человеческое проявление есть лишь механизм, через который мировой дух действует здесь. Поэтому люди лишь инструмент провидения большого, а какие это люди — иностранцы или свои — не суть важно.


«ЕСТЬ ПРАВИЛА ЖИЗНИ В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН»

— Рустам Султанович Курчаков, известный экономист, и не только экономист, но и философ. Какие, вы считаете, главные итоги года в России, в республике, что политически повлияло на нашу жизнь?

Рустам Курчаков: Вот вы в самом начале верно отметили, что главный кризис современности — это кризис осознания. Где мы находимся, что происходит, куда плывем? Если оглянуться на круглые столы «БИЗНЕС Online» за последние три-четыре года, видно, что мы в потоке перемен и перемены ускоряются. Вот этот 17-й год в некотором смысле переломный. В такой ситуации для правильного настроя сознания полезно представить себя в боевой обстановке, отказаться от иллюзии стабильности. Рациональная аналитика отмечает изменения, но не различает перемены, потому что у них не земные, а небесные основания...

Время перемен — что это означает? Есть правила жизни в эпоху перемен, основанные на опыте тысячелетий. Во-первых, научиться смотреть правде в глаза. Это очень трудно, так как требуется внутреннее напряжение — «горение духа» — и длинная воля. Но большинство живет сегодняшним днем и самообманом, поэтому легко попадает на внешние обманы и соблазны. Во-вторых, надо называть вещи своими именами. Но сейчас все больше встречаешь людей, у которых просто физически атрофировалась способность говорить правду и называть вещи своими именами. Это хорошо видно в системе управления, с этим сталкиваются аудиторы, специалисты по финансовой диагностике. Заврались, заворовались, заболтались... А в-третьих, надо вовремя исправлять ошибки. Когда смотришь правде в глаза и вещи называешь своими именами, честно приходишь к тому, что смотри-ка, я тут, оказывается, наворотил много чего... Ну там с учебными программами и методиками по татарскому языку. Не надо воевать за принципы, надо просто сказать: ребята, мы сделали плохую методику, двойка нам за это, давайте исправлять. Проблема в том, что люди обычно видят чужие ошибки и требуют их исправлять, а своих не замечают. После выполнения первых трех, четвертое правило на языке управления звучит так: правильное воспитание, подбор и расстановка кадров. А по-житейски это означает, что надо найти свое место среди людей, которым вы доверяете и способны делать общее дело.

Год Красного Петуха по китайскому календарю на самом деле стал годом жареного петуха. Жареный петух клюнул! Он клюнул несколько раз и очень больно. Эти события — крах ТФБ, договор, язык — не случайно в один год произошли. Здесь два процесса соединились, которые задолго до этого вызревали. С одной стороны, окончательно разложилась «Модель Татарстана», возникшая в 90-е годы. А с другой стороны, в политической системе России усилился явный крен от федерализма к унитарной структуре управления. «Корпорация Татарстан» в начале 90-х годов сложилась в серьезной оппозиции к центру, к Москве, «шоковой терапии» и ускоренной криминальной приватизации, и в основном это работало в плюс до конца 90-х. Примерно до этого времени Татарстан использовал модель мягкого перехода к рынку, адресной социальной защиты, регионально ориентированную модель приватизации. Республику называли «островком социализма».  Рубежом стал 1998 год — девальвация, финансовый кризис...

— Неудавшийся бунт глав...

Рустам Курчаков: Вот видите, как совпало. В итоге после 1998 года у нас сложилась модель номенклатурно-кланового капитализма, которая, конечно, серьезных перспектив не имела. Но пока в нулевые годы в России экономика росла, Татарстан на этом фоне развивался еще лучше. Росли цены на нефть, не было санкций, Запад считал, что мы такие смирные ребята, дрейфуем в нужном направлении. И нынешняя система управления — в России в целом и в Татарстане в частности — сложилась на фоне роста: когда доходы прут, особых управленческих талантов, извините, не нужно. Одно дело — выстраивать сбалансированную хозяйственную систему с миллионами связей и товарных потоков и совсем другое — снимать сливки с финансовых потоков. Произошла финансиализация управления, и когда случился кризис, система управления оказалась недееспособной. Сначала минэкономразвития в лице Алексея Улюкаева долго искало «дно», а на недавней пресс-конференции Путин уже с подачи Максима Орешкина сказал, что спад прекратился, что идет пусть и тяжелое, но все-таки восстановление. Какое восстановление?! На самом деле «Стоп, машина!» — экономика выдохлась. По ноябрю в годовом исчислении промышленность упала на 3,7 процента, по-моему. Нынешняя система управления неспособна обеспечить рост. Да, Татарстан пока сохраняет положительные темпы...

— И наращивание добычи нефти идет.

Рустам Курчаков: Сказывается накопленный потенциал нефтехимического комплекса, но и он притормаживает. К тому же пошла цепная реакция от краха Татфондбанка...

— Это не Спурт Банк.

Рустам Курчаков: Да, это не Спурт Банк, потому что эта болячка назрела давно, и знающие люди понимали это лет за пять, по крайней мере, до краха Татфондбанка. У нас из регионов, не считая Москвы и Питера, была самая крупная банковская система в 90-е годы, созданная благодаря тому, что все-таки был известный барьер: сюда филиалы московских банков не заходили, только по специальному разрешению первого лица и главного банкира РТ Евгения Богачева. Поэтому выросли два крупнейших банка — «АК БАРС» Банк и Татфондбанк. Кстати сказать, Роберт Мусин руководил долгое время обоими банками. И, видимо, пришло время, когда Центробанк сказал: ребята, не слишком ли много для вас два таких крупных банка?

— Плюс 20 мелких еще...

Рустам Курчаков: Да. Дескать, вам хватит и одного. Таким образом, плохие, «токсичные» активы оказались в одном банке, ну и получилось то, что получилось. Но на самом деле крах экономической модели Татарстана начался с подрыва регионального хозяйства, с «Вамина», потому что «Вамин» — это производство, экономические корешки, это потребительский рынок. А Татфондбанк — финансовые вершки. У нас же образовалось экономическое косоглазие, когда вершки и корешки поменялись местами. «Вамин» и ТФБ — яркий пример номенклатурно-кланового капитализма, когда собственник назначается сверху.

Плюс политика федерального центра в сторону унификации, в том числе банковской системы. Неподписание договора — что это означает? У вас вышло интервью  с Евгением Минченко, он прямо говорит об этом. Дело шло к тому, что рано или поздно элита разменяет «суверенитет» (в кавычках) на, так сказать, защиту своих активов. И это произошло, что и без Минченко понятно.

— Фиктивным был еще тот договор, 10 лет назад. Уже тогда, по сути, нечего было продлевать...

Рустам Курчаков: Вот здесь и проявился разрыв между верхами и низами, который означает конец старой модели «Корпорации Татарстан». Элита легко сдала позиции в обмен на активы, а народ воспринял это как удар в самое сердце.

Почему так болезненно воспринята языковая проблема? Татарский язык — это национальный капитал, который ни властям, ни даже нынешнему поколению не принадлежит, это не торгуется, не продается. Но вопрос не просто о языке... На самом деле есть две линии с момента образования СССР — ленинская и сталинская. Союз равноправных республик — это ленинская позиция. Ленин говорил: надо защитить российских инородцев от того шовиниста-великоросса, каким является типичный русский бюрократ. Ведь типичные русские бюрократы запрещали, всячески тормозили преподавание русского языка в татарских медресе 120 лет назад. Они говорили: мол, ну нет, зачем вам русский язык? Это было невыгодно для Российской империи, если инородцы будут слишком грамотные. Те же самые бюрократы сейчас выступают с другим знаком, но фигура-то осталась та же самая! А сталинская линия — в сторону унитаризма, то есть в основе РСФСР, где все республики на правах автономий. Линия Путина в этом вопросе очень ясно проявилась в январе 2016 года, когда он сказал, что Ленин заложил мину замедленного действия и даже атомную бомбу...

— Под страну.

Рустам Курчаков: ...предоставив республикам право на самоопределение, на выход и так далее. По признакам видно, что Путин больше придерживается унитарной позиции. Если вспомнить, что месяц или полтора назад он высказался в том духе, что крупный бизнес нужно переводить на военные рельсы, то понятно, что политику и идеологию тоже. Вот почему депутаты Госсовета так дружно проголосовали [за «добровольный» татарский]. Думаю, накануне им предъявили аргументы, с которыми нельзя было спорить. Они же, так сказать, в одной лодке...

Наконец самое важное — это духовная сфера. Вот здесь жареный петух клюнул больнее всего. Почему? По старой инерции «булдырабыз» сделали Болгарскую исламскую академию. Говорят, что здание хорошее, но выяснилось, что это пустышка: академия есть, а ислама-то нет. Если вы построили красивое здание, надели чалму или тюбетейку, то меняется только внешний облик, а Всевышний, как известно, видит то, что в глубине сердец. И сейчас, на фоне событий минувшего года, ясно, что духовный вектор «Корпорации Татарстан» выше Сабантуя так и не поднялся.

Шамиль Агеев: Каляпуш — национальная шляпа.

Рустам Курчаков: Ради бога! Я ничего против не имею, но дело не в этом. Мы потеряли традиционный татарский ислам, который помог выжить в непростых условиях, сохранить культуру, сохранить язык. Почему? Потому что была конфессия, но не религия. Чем религия отличается от конфессии? Конфессия — союз людей одной веры, единоверцев. Религия — социальный институт, который привязывает людей к власти, к политике и так далее. В составе Российской империи казанские татары, объединенные верой, культурой и языком, были если не гонимыми (случались разные периоды), то находились в известной оппозиции к власти и не имели властных инструментов. И пока это было, сохранялась живая вера и все, что мы имеем.

Итак, «Корпорация Татарстан» в старом формате изжила себя, и в этом есть своя положительная сторона — легче избавиться от иллюзий, накопившейся лжи, исправить ошибки, чтобы быстрее разглядеть образ будущего.


«КОГДА СЛОЖНАЯ СИТУАЦИЯ, МОЗГИ НАЧИНАЮТ РАБОТАТЬ»

— Шамиль Рахимович Агеев, человек, который аккумулирует жизнь бизнеса. По вашему мнению, какие главные события произошли в 17-м году в России и в Татарстане?

Шамиль Агеев: Первое достижение — Россия и Татарстан в этом году выжили в условиях ведения войны в Сирии, на Украине, в условиях санкций, которые нарастали. Это показало, что есть резерв и управленческий потенциал, особенно низовой, и в регионах в том числе. С другой стороны, этот год показал, что, к сожалению, те процессы, которые были заложены, расслоение, которое идет, выбивает почву под объединением населения. Деловой климат, в принципе, не улучшился, при всех тех заявлениях, которые были со стороны первого лица — по проверкам и прочему... Препоны создаются на каждом шагу.

Дальше идет наращивание силового блока. Недавно у нас был совет безопасности, где спрашивали: какая системная проблема сдерживает предпринимательство? Я остановился на том, что главное — недоверие к экономической политике государства.

Отсутствует, как ни странно, планирование. И, получается, мы сами себя загоняем, нет стыковок между, например, ТАИФом и «Татнефтью», каждая контора действует сама по себе, дорожные дела не стыкуются между собой. Свой «коммунизм» по отдельности строят газовики, железнодорожники, энергетики... Стыковок нет. И затем трудно отстаивать свою точку зрения. А надо, чтобы была системная не то что оппозиция, просто другая точка зрения. У нас же другую точку зрения, которая не совпадает с официальной, никто не любит слушать.

Но при всех недостатках, то, что Татарстан выжил, я считаю большим достижением. И сейчас на базе тех рациональных выводов, которые сделаны, можно сконцентрироваться на 2018 годе. Со всеми нашими соседями, с врагами в том числе, надо быть в объятиях, в ближнем бою. Всегда Россия была сильна в ближнем бою. И всегда нужно петь свою песню, да, ее нужно придумать, эту свою песню, свою идеологию, свой подход. И, естественно, полагаться на свою силу. В этом отношении, я думаю, плюсы у Татарстана есть, имеются кадровый потенциал и тот потенциал, который в производстве заложен...

Год был очень тяжелым в том отношении, что показал неспособность кадров на уровне федерального центра адекватно реагировать на многие проблемы. Возьмите доклад российской Счетной палаты, и все вам будет ясно, даже комментировать не хочу... Система не настроена изучать свои ошибки. Один маленький пример: многодетные семьи, выделение земли. Несколько лет подряд мы говорим: ну глупость это большая, ну нельзя так делать, не потянет никто. Нет, это долбится, долбится и долбится.

— То есть денег не выделено на инфраструктуру?

Шамиль Агеев: Даже если на инфраструктуру средства будут выделены... Ну надо же подойти реально, делать по-другому. То же самое — с дольщиками. Посмотрите, как это делается в Германии, в других странах, возьмите передовой опыт! И в завершение — банковская система. Какой удар по развитию экономики Татарстана нанес крах наших банков, мы еще полностью не осознаем. Вот у нас более 7 тысяч консультаций было проведено для пострадавших вкладчиков в ТПП, и процесс еще идет. И главное — растерянность людей, которым толком сказать нечего. Коснулось человека — он это понимает. Те, кого не коснулось, они не понимают.

— Оправились мы после краха ТФБ? Экономика, бизнес?

Шамиль Агеев: Нет, последствия еще будут. Что еще обидно? Когда рушатся такие банки, как «Спурт». Получается, что ради, будем говорить так, наживы определенных кругов бросаем серьезное дело, строительство завода «КЗСК-Силикон». Это же производство! Очень обидно. Все-таки видна недостаточность государственной машины, которая должна работать прежде всего на государство, а не на отдельную личность. Это все связано с расслоением общества, конечно. Но в целом я хотел закончить на оптимистической ноте.

— Оснований-то нет для этого. Только то, что выжили....

Шамиль Агеев: То, что выжили, и то, что есть резервы. Всегда получается так: когда такая сложная ситуация, мозги начинают работать. То есть сейчас Татарстану надо забыть, что он впереди, что он выдающийся регион, посмотреть резервы и выработать какую-то свою более реальную трезвую политику.


«НЕ ВИЖУ, ЧТОБЫ ГДЕ-ТО ПРИ ПРИНЯТИИ РЕШЕНИЙ ПРЕОБЛАДАЛ ОБЩЕГОСУДАРСТВЕННЫЙ РОССИЙСКИЙ ИНТЕРЕС»

— Марат Гадыевич, вы какие назовете главные события 2017 года в России, в Татарстане? Очень интересно вас услышать, вы один из конструкторов «Корпорации Татарстан»...

Марат Галеев: Прошло 25 лет со дня крушения страны, и, по сути, вот эти болячки возникли потому, что Россия — это не СССР, от него отсечен огромный кусок. СССР был выстроен по принципу «самтреста»: все внутри, полная самодостаточность. Причем самодостаточность такого монопольного характера. Она нарушена, и болезненность этой ситуации только сейчас более-менее остро стала ощущаться. Это тяжело — выстроить новую систему. Вот как ее выстраивать? Есть разные точки зрения. Есть точка зрения — создать второй СССР, «самтрест» нового варианта. Мне кажется, это абсолютно тупиковый вариант, концептуально неприемлемый. Мир развивается по-другому, в мире взаимозависимость усиливается. Это не хорошо и не плохо. Но с точки зрения развития производительных сил там есть и плюсы, и минусы, но больше шансов на прорывные технологии и создание таких высоко конкурентных финишных продуктов на принципах глобализации, безусловно. И многие прорывные проекты удаются только на таком пути. Поэтому, если ратовать за самоизоляцию, мне кажется, это заведет окончательно в тупик.

СССР в тупик вошел как раз со своеобразной самоизоляцией. Россию ждет, к сожалению, более печальный исход, если это будет продолжаться. Санкции многие недооценивают, а санкции — это не только отсечение от финансовых рынков, хотя и это болезненно. Прежде всего это отсутствие связей по развитию технологий. Мне кажется, это самое отрицательное.

Это первое. Второе — есть внутренние факторы, которые тоже несут угрозу самой России. Это формирование мощных лоббистских групп с разными интересами. Я не вижу, чтобы где-то при принятии решений преобладал общегосударственный российский интерес. Он просто не выработан по многим позициям, и часто верх при принятии решений берут те или иные лоббистские группировки в своих интересах. Это очень сильно чревато. Но это наследие того, что вся экономика была супермонопольной, по отраслевому принципу, и это не что иное, как формат монополий в разных видах в виде министерств. Они, по сути, имеют свои, так сказать, жизнеспособные сохранившиеся структуры, и не только сохранившиеся, но и набравшие экономическую мощь. Это очень сильная внутренняя угроза. Вместе взятые эти угрозы все больше начинают сказываться.

Я всегда сторонник того, что нет какого-то единственного верного пути, всегда возможны варианты. И здесь я не хотел бы искать одного какого-то виноватого. И президент России — это всего лишь человек, который не в состоянии, каким бы он ни был руководителем талантливым, за всем этим уследить. Но для формирования какого-то общегосударственного интереса даже дискуссии бы не помешали. Некоторые считают, что это должно оформиться в виде национальной идеи. Я не сторонник какой-то одной идеи, но поиск такого вектора развития необходим.

С этой точки зрения, Татарстан свою «Стратегию-2030» выработал. Меня удивляет позиция некоторых наших работников во всех сферах, которые говорят, что это ерундовая стратегия, называют ее программой. Это не программа, это стратегия. Разница в чем? Говорят, нет конкретики. Ее и не должно быть в стратегии. Там принципиально впервые выработаны определенные подходы с точки зрения развития республики. Что я имею в виду? Например, республике нужно 7 больших мостов, чтобы нормализовать логистику, меньше никак. Они просто необходимы. Стратегия это определила, потому что иначе эффективную логистику для развивающихся агломераций не выстроить. Вот это и есть стратегия. Неважно, когда — через два года, через 20 лет — будут найдены средства на строительство. Но это нужно с позиции интересов республики.

С позиции интересов России в целом никто на проблемы не смотрел. Большинство в умах видят, что это еще СССР. Но границы другие, и отсюда все эти болячки в виде Донбасса и прочего. Мне кажется, это атавизм болезни утраты своих кусков как со стороны Украины, так и со стороны России. Мы не можем найти вариантов развития друг без друга, отсюда такие конфликты. Украина определяет свой вектор развития, так сказать, на интеграцию с Европой, это Россию никак не устраивает...

Для реализации любой стратегии нужны в первую очередь качества, которых нет в России, — терпение и настойчивость. Этим нужно зарядиться на несколько поколений и этот вектор не сворачивать. А мы живем по принципу: весной посеяли, а осенью спрашиваем, где результаты. Потому что кукуруза уже созрела, если весной посадили. Но стратегия предполагает длительную и очень настойчивую работу. Поэтому все эти зигзаги в смене концептуального развития в течение 25 лет несколько раз не дают никаких результатов. Татарстан тем и отличается, что мы выстроили концепцию структурной перестройки экономики в середине 90-х годов, чтобы уменьшить зависимость от сырой нефти. Плохо или хорошо, но эта цель реализуется в течение этих всех лет. Причем есть результаты, это не утопия: было 50 процентов ВРП от нефти, сейчас где-то меньше трети. Это результат структурной перестройки. Понятно, тут естественный ход — нефтехимия. Она развивается — и по структуре увеличивается, и по глубине переработки. Мы, по сути, достигаем 98 процентов, это мировой уровень глубины переработки. Я считаю, что это уже достигнутый результат, равно как и немножечко стали в сельском хозяйстве перестраиваться, в первую очередь в головах, понимаем свои слабые звенья.


— Просьба прокомментировать, как вы относитесь к непродлению договора Москвы и Казани, к языковой проблеме.

Марат Галеев: По языку и по договору — это скажется потом, сейчас, на первом этапе, никак не будет сказываться, за исключением редких всплесков. Но по языку будет исключительно долговременно сказываться, причем во многом латентно, не как-то явно. Но это, я вам скажу, заноза. Вот кто-нибудь в детстве получил занозу какую-нибудь моральную, и эта рана живет с ним практически всю жизнь. Внешне это не проявляется, но на самом деле последствия будут весьма длительными, и я не считаю этот вопрос завершенным. Дело в том, что и наших грехов там полно, их очень много. Но государственная мудрость на то и мудрость, чтобы здесь стратегически верно выверить. Потому что, вот посмотрите, ведь проблема языка имеет три составляющие: государственный язык страны, родной язык народов и государственный язык субъектов — это по Конституции России. Вот об этой составляющей — государственный язык субъектов — никто не хочет говорить, исключается из оборота, лексикона, артикуляции, что «республика — это государство», как записано в российской Конституции. Избегают все политики федерального уровня в течение последних 18 лет говорить, что республики — это государства. А если говорить о государственном языке субъектов, придется артикулировать. Но если старательно избегали этого, чего же мы ждем, что сейчас будут артикулировать? Не будут. Поэтому замалчивается тема, но от этого проблема-то не уходит.

Что касается договора, то по нему точку зрения я много раз излагал, но вынужден буду повторять неустанно. Как он родился? Он родился в совершенно конкретной исторической обстановке, причем любой договор рождается, только если это выгодно обеим сторонам. Многие воспринимают, что якобы кто-то сделал уступку Татарстану — вот уж нате вам договор. Нет, это не так. Этот договор был нужен самой России, потому что после неголосования в республике за российскую Конституцию в 1993 году Татарстан оказался вне правового поля Российской Федерации, потому что по российскому законодательству Конституция России принималась на всенародном референдуме. Но коль скоро здесь голосование просто не состоялось, нужно было оформить, узаконить эти отношения. Признание российской Конституции на территории Татарстана шло через договор. И это было замечательно, все вопросы были сняты. Поэтому этот договор, неважно, какой там формат, нужен обеим сторонам в одинаковой степени для легитимизации юридического оформления российской Конституции. Я хочу напомнить, как с Крымом произошло в 1954 году. Ведь всего лишь не вытащили из президиума вопрос на голосование на сессии, и легитимность передачи Крыма Украине под большим вопросом, не оформлена до конца. В данном случае это сыграло в пользу России. Государственное строительство должно быть юридически безупречно оформлено.

— То есть сейчас Татарстан подвис юридически без договора, вы это хотите сказать?

Марат Галеев: Понимаете, для реальной жизни это никакой роли не играет, а юридически, если бы все это оформить и об этом вообще не вспоминать, вопросов бы, в принципе, никаких не было ни с одной стороны. И с нашей стороны, потому что ведь Татарстану что нужно? Татарстану не нужны потрясения, как и федеральному уровню. Нужно спокойствие, политическое спокойствие. Нам нужно конструктивно развиваться. С той схемой отношений, которая сложилась с помощью в том числе и уважаемых федеральных депутатов,Татарстан имеет возможность развиваться. Нас это устраивает. И для легитимности я бы, например, без всякого ущерба для какой-либо стороны договор сохранил, и можно было бы вообще не обострять этот вопрос. Федеральный закон так прописал, что договор не более чем на 10 лет. Если бы они это не написали, а сделали постоянным, никто бы вообще не вспоминал все эти процессы, жизнь текла бы нормально. Но, видите, в политике так бывает, что вроде все спокойно, и вдруг... На Волге так часто бывает: тихо, на весельной лодке выплывешь, а через 10 минут обратно причалить невозможно, потому что ветер и волна. За 10 минут погода поменялось кардинально. И в политике иногда так бывает. Вот чтобы этого не допускать, не вызывать вот таких всплесков, надо работать более рационально. Пока все спокойно, дай бог, но я еще раз подчеркиваю: иногда возникают кризисные ситуации. Я хочу напомнить югославский пример. С чего все началось? Началось со школ. Со школ началась резня потом... Вначале ничего не было, а кончилось мы знаем чем.

Александр Сидякин: Ни у кого бы не убыло, если бы договор пролонгировали.

— По сути, политики в стране любой вопрос политизируют вместо того, чтобы нормально обсуждать.

Марат Галеев: Говорят: не политизируйте. Куда деваться, если вопрос политический по природе своей? Он не может не быть политическим.

Окончание следует.