«Почему он показал татар в фильме «Андрей Рублев» жестокими и беспощадными?»

Андрей Тарковский, Марина Разбежкина и Роберт Копосов в казанском молодежном центре

«ТЫ ПОМНИШЬ, КАК ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ...»

Роберт Иванович Копосов, известный казанский журналист, кинокритик и кинодокументалист, долгие годы проработавший в Казанской студии кинохроники, любезно предоставил редакции выдержки из своей опубликованной в 2017 году автобиографической книги «Мои не-муары», в которых он описывает события тех лет – конца 1970-х и 1980-х годов. «Теплым осенним днем позвонил Сергей Овсяников, директор молодежного центра. Это замечательное здание с бассейном, спортзалом, отличным киноконцертным залом, гостиницей и рестораном только что построили и ввели в строй. „Роберт Иваныч, – горячо убеждал меня Сергей. – Вот же прекрасная база. Давайте сделаем что-нибудь хорошее, интересное!“ Кто же против? Мне и до этого случалось читать лекции по кино в учебных заведениях, в клубах. А тут – замечательный зал, 660 мест...

На мой призыв откликнулись многие: Геннадий Купсик – геолог по профессии и страстный любитель кинематографа, Таня Беднякова – увлечение киноискусством привело ее вскоре на постоянную работу в кинопрокат, Таня Воздвиженская – журналист, работавший в многотиражке авиационного института, и конечно, Марина Разбежкина – тоже журналист и человек совсем особый. Ее эрудиции, пониманию искусства во всех его проявлениях я тогда только тихо завидовал. Она просто жила этим, так что никаких признаков того, что называется личной жизнью, у нее не замечалось. И конечно, без друзей из Таткинопроката ничего бы не вышло, до последних дней буду помнить и благодарить директора Таткинопроката Ахата Абдулхаковича Беляева, его боевую помощницу Наилю Харасовну Камалову...

Мы вдохновенно принялись разрабатывать планы. Решили, что, конечно же, основу киноклуба будут составлять встречи с замечательными режиссерами, актерами, сценаристами. Овсяников на первых порах пообещал даже материальную поддержку – на командировки знаменитостей, ну а там уж сколько заработаем. Мы поделили знаменитостей – кому кого приглашать в Казань, и начали использовать служебные телефоны – каждый на своей работе – не по прямому назначению.

Но поначалу знаменитости что-то не спешили откликнуться на наши призывы. Зато торопил Овсяников. Ему уже мерещился полный зал зрителей, в основном известных в городе людей, важных людей, и особенно – нужных людей. А мы тянули.

«МЕСТО ВСТРЕЧИ ВЫБИРАТЬ НЕ БЫЛО НУЖДЫ»

Мы-то хотели сделать клуб местом встреч и общения нормальной интеллигенции – вузовских преподавателей, студентов, заводских инженеров и прочая и прочая. Всем им тогда, как воздух, нужна была среда себе подобных. Вдохнув во время хрущевской оттепели свежего воздуха, мы теперь чувствовали себя рыбами, выброшенными на безжизненный берег брежневского „социализма“.

Несколько интересных человек из Москвы уже пообещали приехать, но окончательной даты пока никто не назначил. А Овсяников был все настойчивее. Ему нужно было звонкое начало. И тогда мы решились провести премьеру фильма Бориса Фрумина „Семейная мелодрама“, присовокупив к ней творческую встречу с режиссером казанской телестудии Беспаловым. Виктор Иванович был очень живым человеком, с подвижным темпераментом, острым умом, огромными познаниями. Его фильмы не были строго документальными – скорее, они находились на стыке документального и игрового кино.

Так, в фильме „Кырлай“ на экране сначала шли рассказы стариков этой деревни о тех временах, когда в ней жил Габдулла Тукай – поэт, национальная гордость татарского народа, о чудесных лесах, окружавших деревню... Старики искренне верили, что в них действительно живут добрые и злые духи, многие говорили, что сами видели шурале – лешего, если сказать по-русски. Пламя костра озаряло лица, настороженный, ожидающий чуда мальчишка переводил взгляд с одного рассказчика на другого, а в пламени костра вдруг рождались образы и шурале, и лесных красавиц, которые могли увлечь и погубить случайного путника, и настоящие оргии лесных духов оживали на экране... То были первые и прекрасные прорывы в новое искусство, которым отнюдь еще не были избалованы казанцы.

...Просторные фойе и зал Молодежного центра клубились светскими разговорами, шикарными нарядами – сбывалась мечта Сергея. Это местные снобы, услышав, что в городе появилось что-то новенькое, скупили билеты (а многих пригласил и Сергей). Слова „тусовка“ тогда еще не было, но это уже была именно она.

Мы же, организаторы и устроители, тревожно переглядывались: поймет ли эта публика такой простой на вид фильм Фрумина? Если бы, конечно, мы показывали его уже после того, как вокруг него в Москве закрутится скандал (естественно, автора обвинят в «очернительстве»), после того, как Фрумин будет вынужден эмигрировать в Израиль – о, тогда бы снобы с придыханием внимали каждому кадру. Но сейчас-то это был просто фильм о жизни обыкновенной семьи, о так называемых простых людях. А неторопливая обстоятельность рассказа, обилие достоверных подробностей, вообще – правда жизни (насколько уж тогда она вообще была доступна) – все это навевало на этих наших зрителей- первоприходцев невыносимую скуку.

«Я СТРУСИЛ И ТИХОНЬКО УЛИЗНУЛ»

Мне было стыдно перед Беспаловым, я струсил и тихонько улизнул. Дома грыз себя немилосердно – и за то, что поддался на уговоры Сергея, и за то, что не проконтролировал продажу билетов, и за то, что решился вытащить на растерзание снобам уважаемого мною человека – ну, и за трусость тоже, конечно.

А поздно вечером позвонил Гена Купсик: «Ты куда пропал? Действительно, с ползала ушло, но остальные-то остались, смотрели с интересом, слушали, задавали вопросы...» Был, по его словам, если не успех, то уж и отнюдь не провал.

Мы поняли, что надо просто добиться встречи со своим зрителем. Тем более, оказалось, что билетов в кассе не хватило, очень многие не смогли попасть на первое «заседание» нашего клуба...

А первым столичным гостем стал Николай Губенко. Он тогда привез фильм «Пришел солдат с фронта» – пронзительно честный рассказ о деревне, только-только очнувшейся от войны. Тут уже успех был полный. Вопросы, вопросы, гость наш взмок... Рюмки коньяку, которую он выпил перед началом, конечно же, не хватило для поддержания бодрости на целых два часа «пытки с пристрастием»... Когда уже мы сидели в ресторане после встречи, он оценил ее так: «Ну, вы, ребята, даете!»

Но это не мы «давали», это давали прикурить именитым гостям наши зрители. Теперь уже снобы не могли прорваться на наши заседания: продажу билетов взяли на себя наши девчата, и в зале появились студенческие, преподавательские – вообще одухотворенные, симпатичные лица.

Особенно досталось Александру Васильевичу Караганову – секретарю и идеологу союза кинематографистов СССР. Его все справедливо считали во многом ответственным за состояние дел в советском кино. Вопросов на него обрушилась такая лавина, что после встречи (которую пришлось насильно оборвать, иначе засиделись бы далеко за полночь), разгоряченный, буквально распаренный, он улыбался в кабинете директора МЦ, весь еще в буче схватки, и говорил: «Я выступал в университетах и колледжах США и Европы, но так трудно мне не было никогда»... Сгоряча он отказался от гонорара за выступление, но я сказал Тане Бедняковой, чтобы она все же подсунула ему расходный ордер – просто чтобы Александр Васильевич увидел сумму, от которой он отказывается. Он увидел и очень удивился – гонорар был куда как пристойный. Но передумывать ему было не к лицу.

На съезде Союза кинематографистов СССР слева направо С.Шакуров, Л.Гурченко, Р.Копосов, директор Казанской студии кинохроники И.Алексеев и режиссер Ф.Шарафиев

ОВСЯНИКОВ ХВАТАЛСЯ ЗА ГОЛОВУ: «НЕ ДАЙ БОГ, ПО ДЕНЬГАМ ПРОВЕРЯТ!»

С деньгами вообще была история. В уставе клуба мы заложили понятие «членские взносы» – и из суммы от проданных билетов формировали фонд на прием гостей: проезд, проживание, суточные, гонорар... Все это было на грани (а точнее сказать – за гранью) законности. Они ведь всегда у нас были такие, законы-то: точное исполнение их немедленно убивало всякую инициативу, всякое живое дело. Овсяников хватался за голову: «Не дай бог, проверят, что будет, что будет!» Почему-то никто не проверял, наверное, МЦ еще не попал в списки налоговых органов – да и сами эти органы не производили тогда такого жуткого впечатления, какое производят сегодня. Сейчас-то ими можно детей пугать, почище всякого Шурале.

Но вот выделить деньги на расходы по неофициальному приему гостей Овсяников никак не мог. Нечего говорить, что и работа «штаба», «оргкомитета» – потом уже нас стали называть «советом киноклуба» – никак не оплачивалась. Приходилось скидываться из своих небогатых кровных и устраивать посиделки – сначала в ресторане МЦ (но и это оказалось слишком дорого, никаких послаблений нам не давали и тут), потом у Разбежкиной на квартире – она жила одна в крохотной однокомнатной квартирке, заваленной книгами и альбомами по искусству. К приезду гостей кое-как расчищали место вокруг небольшого круглого стола, на почетное место усаживали гостя, наши размещались вокруг, как уж умели. Зато и слышали мы в этой неофициальной обстановке столько интересного!

...Рассказывать я могу еще долго – ведь гостями нашего клуба побывали десятки известных (и не только московских) кинематографистов, но надо и честь знать. А вот про две встречи я рассказать просто обязан.

ТАРКОВСКИЙ И ГЛАВЛИТ

До Андрея Арсеньевича Тарковского мы добирались долго и трудно. Марина Разбежкина подружилась в Москве с его помощницей (что-то вроде нынешнего импрессарио или коммерческого директора) Машей. Фамилию ее я, увы, запамятовал. Та прониклась симпатией к нашему клубу – в киношных кругах столицы он уже был хорошо известен. Да и ехать в Казань недолго – одну ночь, не на Сахалин же. А в дополнительных заработках наши замечательные, действительно мирового класса режиссеры и актеры весьма нуждались. Андрей Арсеньевич вообще охотно встречался со зрителями – он искал тех, кто понимает и ценит его фильмы. Встречу именно с такими зрителями мы ему гарантировали. Словом, в результате длительных переговоров (Тарковский же был человеком необычайно занятым) была назначена дата. В четверг он должен был выехать из Москвы, Маша уже купила билеты, мы облегченно вздохнули...

...И вдруг во вторник вечером у меня зазвонил телефон. Звонил Зуфар Бухараев, тогда уже он был директором Молодежного центра. Зуфар расстроенно сообщил, что вынужден отменить выступления Тарковского. Я аж подскочил на стуле: как, почему?! Оказывается, Зуфару звонили из обкома комсомола и сказали, что Тарковский везет не «залитованный», то есть не прошедший цензуру, фильм, и вообще...

– Зуфар, а как вы объясните зрителям и самому Тарковскому...

– Не знаю... Придется, наверное, сослаться на прорыв трубы, мол, подвал залило кипятком...

– Зуфар, дорогой, это же Тарковский! Завтра же все голоса: Америки, Англии, «Свободы» поднимут вас и всю Казань на смех, и тогда уж вас точно снимут с работы...

Мы оба тяжело вздохнули. Зуфар был настоящий директор, болел за дело, сделал для МЦ так много, и для нашего клуба тоже...

И тут я решил напрямую позвонить Мударрису Мусиновичу Мусину, заведующему отделом культуры обкома партии. Это был человек на своем месте: многие деятели искусства, и уж, наверняка, большинство кинодокументалистов Казани вспоминают его самыми добрыми словами. Помог он и в этом случае.

– Понимаешь, – объяснил он мне по телефону. – Начальница Главлита на дружеской ноге с секретарем обкома партии по идеологии. Она-то и сказала ему, что фильм Тарковского не прошел цензуру. Так что мой совет – звони ей.

Забрезжила надежда. Утром в среду я позвонил всемогущей Начальнице. Это была пожилая, уже пенсионного возраста дама, привыкшая к уважительному отношению. Так что я ужом извивался, изображая максимально возможную вежливость, предупредительность, преданность даже...

– А у нас нет данных, что фильм прошел главлит! – непререкаемо заявила Начальница.

Что же случилось, – напряженно и растерянно думал я, ведь, изредка встречаясь в коридорах Издательства, я вежливо раскланивался с ней и видел в ответ приветливо-снисходительную улыбку, никакой враждебности...

Марина разыскивает по телефону Машу, о счастье – она на месте! «Как не прошел? – удивляется Маша. – Мы что, самоубийцы, что ли?». Действительно, Тарковский тогда был настолько «под колпаком» партийных и «соответствующих» органов, что... Но Маша уже диктует дату и номер разрешительного удостоверения на фильм «Сталкер». В это же самое время моя помощница по киностудии Диля Нефедова звонит в московский Главлит и получает ту же информацию (вот до чего мы были доведены – перепроверяли самого Тарковского!)...

Я снова звоню Начальнице нашего Главлита и докладываю номер р/у и дату его выдачи...

– А все равно вы не имеете права показывать фильм без согласия Беляева и Макарова! Ведь он еще не выпущен в прокат! – она, похоже, тоже основательно подготовилась, полистала свои справочники, правила...

– Есть! – кричу я радостно. – Есть согласие!

При этом напропалую вру, потому что нисколько не сомневаюсь, что и Ахат Абдулхакович, и Владимир Николаевич (соответственно директор Таткинопроката и начальник республиканской киносети) такое согласие мне дадут. Это были удивительные соратники – без их поддержки был бы невозможен не только наш клуб, но и многое другое в сфере пропаганды настоящего Кино. В отличие от многих других областей и республик все «ветви власти» кино Татарстана жили и работали дружно, в согласии...

Конечно же, после разговора с Начальницей я позвонил им и получил благословение на приезд Тарковского и показ «Сталкера». Но в разговоре с Начальницей мелькнула еще одна нотка, выяснилась истинная причина, из-за которой и заварилась вся каша с запретом Тарковского...

– Слушай, – капризным голосом сказала Начальница, а что это твои люди там вытворяют?

– ??!

– Моя секретарша звонила на студию, просила привезти мне четыре билета на Тарковского, а мне не привезли...

Я онемел: и из-за этого...

- Будут! Будут немедленно билеты!

Положил трубку и призвал Дилю к ответу.

– Ой, я совсем забыла! – Диля была сама исполнительность и старание, но дел у нее всегда было выше головы. – Действительно, девочка из Главлита звонила...

– Ты хоть понимаешь, что Начальница работала министром культуры, все контрамарки ей несли на блюдечке с каемочкой? И видишь, что получилось? Бери машину и дуй в главлит с билетами! В первый ряд!

...Андрей Арсеньевич об этой мышиной возне, конечно, ничего не узнал. А когда он уехал, мы долго смеялись над этой историей. Но думаю, что седых волос Зуфару и мне она добавила.

Но куда больше она добавила положительных эмоций. Как ни тесно было в квартирешке Марины Разбежкиной, на встречу с Тарковским там я взял Аленку – дочка подросла, была в своем седьмом классе отличницей, смотрелась уже вполне взрослой и симпатичной девушкой, даже толстенные линзы в очках не портили ее. Она ночевала у нас, а когда мы вернулись очень поздно, бабаня что-то глухо бурчала про «оргии» и тому подобное. «Пейзанское сознание», – вздохнул я, но вступать в спор не стал. А Ленка и до сих пор вспоминает этот вечер, когда среди бытовой неуютицы и тесноты в кружке темных голов, окружавших круглый стол, светилось лицо Тарковского...

«ДОСТАЛОСЬ МНЕ ОТ ПРОКАТЧИКОВ ЗА «ПРОФЕССОРСКУЮ КОЛБАСУ»!»

Он выступил в Молодежном центре не шесть запланированных, а одиннадцать раз! Это были незабываемые встречи. Рассказывать о них можно долго, приведу его ответы только на два вопроса.

Первый – о том, «почему он показал татар в фильме „Андрей Рублев“ жестокими и беспощадными». Андрей Арсеньевич ответил, что, во-первых, тот, кто задает этот вопрос, не знает собственной истории. Нынешние татары и те завоеватели, которые пришли с юга в те далекие времена – далеко не одно и то же. Даже язык захватчиков пришлось реконструировать, он имеет очень мало общего с татарским. Кроме того, если смотреть непредвзято, то легко обнаружить, что и русские в фильме показаны не с лучшей стороны – чего стоит убийство и предательство братом брата, ослепление мастеров-художников и многое другое? Нормы нравственности были тогда во многом иные. Но добро и зло существуют в любом народе. И, наконец, когда мы наконец научимся смотреть на историю непредвзято и видеть в ней то, что было, а не то, что нам хочется видеть?

Второй вопрос поставил было меня в тупик (мы по очереди сидели на сцене и группировали записки, так их было много): «Ваше творческое кредо?».

– Наверное, этот вопрос потребует слишком много времени? – сказал я Тарковскому.

– Нет, я отвечу, – не согласился Андрей Арсеньевич. – Я считаю, что если тебе что-то дано, а сейчас много пишут обо мне и моих фильмах, то ты обязан нести это людям и говорить так, как способен – честно, искренне, открыто. Это и есть мое кредо.

Тарковский говорил так, как умел, ни к кому ни приспосабливаясь. Создавал фильмы для людей своего круга, своей образованности, своего интеллекта. Конечно, их немного. Как-то в Йошкар-Оле на встрече с работниками кинопроката я пытался объяснить значение фильмов Тарковского: «Одной колбасой можно накормить и дворника, и профессора, – искал я понятное сравнение. – Но одной духовной пищей их накормить нельзя».

Ох, и досталось мне от марийских прокатчиков за «профессорскую колбасу»!

«ВОСХОЖДЕНИЕ» ЛАРИСЫ ШЕПИТЬКО

Звездным часом киноклуба стали и встречи с Ларисой Ефимовной Шепитько -режиссером фильмов «Зной», «Крылья», «Ты и я». Два первых нам очень нравились, и не только нам – приз Венецианского фестиваля, зарубежный прокат, ошеломляющий общественный резонанс говорили сами за себя. Третий фильм был поразителен по какой-то отчаянной дидактике – словно крик души, задыхающейся в среде московской интеллигенции...

Слышали мы о Шепитько и то, что эта бой-баба, на съемках матерится, никому спуску не дает... Наслушавшись такого, снова пересматривали «Крылья» – и действительно, видели мужскую, по сути, режиссуру, но за ней – трепетную душевность, попытку заглянуть сквозь внешнюю скорлупу, которой человек частенько отгораживается от жестокости мира, попытку понять «отцов» – людей военного поколения.

...Поезд «Татарстан» подошел к перрону, но никого похожего на «бой-бабу» или хотя бы на тусклую фотографию из журнала, не оказалось. Вместо этого к нам подошла высокая красивая женщина и спросила, не ее ли мы встречаем. Мы остолбенели. Было у этой женщины необыкновенное лицо, излучавшее свет доброты, интерес к жизни и людям, были огромные прекрасные глаза...

Ни секунды не понадобилось, чтобы «установить контакт», найти взаимопонимание – Лариса (так она попросила называть себя) была настолько проста в общении, настолько естественна, что мы сразу ощутили ее как бы ровней, подружкой, чуть ли не членом нашей небольшой команды.

Если Тарковский в интеллектуальном смысле возвышался над нами, как горный пик, то Лариса была человеком земным, удивительно понятным. И в то же время мы ощущали полет ее мысли, вдохновения. Наверное, не случайно появляются у талантливых людей названия их произведений. «Крылья», «Восхождение» – эти слова как нельзя лучше выражают и личность, и творчество Ларисы.

При этом какая-то поразительная деликатность отличала ее. На первых двух встречах, как обычно, был почти полный зал (Шепитько все же знали меньше, чем Тарковского и других «китов»). На остальных четырех встречах не было ни одного свободного местечка, люди стояли у стен, сидели на принесенных откуда-то стульях, просто на ступенях... А Лариса... смущалась. Она видела среди зрителей знакомые лица – тех, кто уже побывал на первых встречах, и пыталась найти новые аспекты, детали, факты – чтобы не повторяться, чтобы было интересно и им, пришедшим во второй, третий раз.

«МЫ ПОНЯЛИ, ПОЧЕМУ В СРЕДЕ КИНЕМАТОГРАФИСТОВ О НЕЙ ГОВОРЯТ, КАК О БОЙ-БАБЕ»

Сколько же интересных, важных для того времени мыслей было в ее рассказе – взволнованном и искреннем. Мы по-новому открыли для себя Александра Довженко – учителя Ларисы. Его имя было осквернено дурной продукцией украинской студии, присвоившей себе имя великого режиссера и большого человека. Лариса же давала отповедь халтурщикам – тут она действительно была беспощадна и резка.

Мы поняли также, почему в среде кинематографистов о ней говорят, как о бой-бабе. Просто Лариса была бескомпромиссна на съемочной площадке. Она, как никто другой, знала, что любому советскому кинорежиссеру, просто доведшему свой фильм до завершения съемок (а затем и монтажа-озвучания) уже можно ставить памятник, настолько бестолкова и неуправляема была производственная сторона нашего кинематографа. Ни себе, ни членам съемочной группы она не давала никаких послаблений, добиваясь того результата, который был задуман. Это стоило многого – нервов, сил, потери дружеских отношений – и идиотских слухов о «бой-бабе».

Мы ездили по «визиточным» местам Казани, обедали, просто гуляли по улицам и, забыв обо всяческих условностях («гостю надо давать время отдохнуть») говорили, говорили... Лариса с огромным и живым интересом расспрашивала, как и чем живет казанская интеллигенция, слушала об истории города не по-казенному вежливо, а с неподдельным вниманием. Она так же внимательно выслушивала наши суждения о фильме «Восхождение» и тут же откликалась, объясняя свой замысел.

- Знаешь, Лариса, – говорил я, например, – мне кажется, в финале на шлеме у мальчишки звезда должна была стать красной – в черно-белом фильме это было бы очень сильно!

- Понимаешь, в сценарии так и написано! Мы даже в смету заложили снимать и печатать последнюю часть на цветной пленке, пошили специальную одежду – серую, черную, в деревне все цветное вывели из кадра... Но тут мне пришлось воевать не со съемочной группой – они-то все были мои единомышленники – а с «Мосфильмом» в целом, с производственными показателями, экономией и просто непониманием... Как, мол, это – столько денег угробить ради одной красной звездочки на шлеме...

И вот снова поезд, но уже прощание. Как незаметно пролетели три дня! Мы всем составом совета клуба толпимся в купе, в коридоре, бормочем «Спасибо, Лариса!». А она в ответ, очень серьезно, говорит: «Спасибо вам, ребята, что вы есть». К горлу подступает что-то давно забытое, перехватывает дыхание... Поезд уходит...

Мы с Геной Купсиком переглядываемся: «Да позови она сейчас – поехали, мол, ребята! – все бы бросили – и на край света!». То, что это чувство возникло у обоих, поразило нас. Дело тут совсем не в женском обаянии, хотя оно у Ларисы огромно. Дело в обаянии человека-творца, его животворящей мысли.

За пару часов до отъезда Лариса, выступая в телепрограмме «Новое на киноэкранах», на традиционный вопрос о планах ответила так: «Я суеверна и не люблю говорить о планах. Но сейчас во мне уже живет новый фильм, рвется наружу. Я заложу пальцы вот так (она переплела указательный и средний) и скажу, что уже написан сценарий „Прощания с Матерой“, и я вот-вот приступлю к съемкам».

... И как же не хочется писать следующие строки.

Таня Воздвиженская уехала-таки на эти съемки, выполняла какую-то работу в съемочной группе. И вдруг – ошеломляющее известие: Лариса погибла. Рано утром она с оператором поехала на осмотр натуры. Водитель «Волги» всю ночь играл в карты, не спал, он и не заметил, как навстречу из-за пригорка в лучах восходящего солнца выскочил огромный панелевоз... Постоянный гример из группы Ларисы (а группа собралась на редкость сплоченная) собирал ее тело по кусочкам, чтобы достойно похоронить...

Мы утешали себя расхожей фразой: мол, Бог берет к себе лучших из нас. Но не получилось. Пушкин. Высоцкий (уж не ругайте за дерзкое сравнение) – они же к своим роковым годам успели сказать, совершить самое главное... А Лариса – она вся жила «Матерой», она была уверена в том, что это будет главный фильм в ее жизни...

Боль этой утраты, конечно, с годами тоже утихла. Но полностью она нас никогда не покинет. Нас – всех, кто лично был знаком с этой прекрасной женщиной, удивительным человеком».

Подготовил Михаил Бирин
Фото: из личного архива Роберта Копосова