Гузель Файзрахманова: «Отставание Казани связано с крайней близостью к Москве»

Гузель Файзрахманова

ОТСТАВАНИЕ ОТ УФЫ

— Как вы начали заниматься организацией выставок? Как исторически это сложилось?

— Первую выставку мы делали в 2002 году. Она называлась «Помни дедушку» и была такая подсмотренная: вот художники сейчас делают инсталляции, и мы тоже сделаем инсталляции. Потом к выставке присоединились знакомые голландские художники и электронная группа из Екатеринбурга «4 позиции Бруно», которые специально для этого проекта написали трек. После Казани в 2004 году мы показывали этот проект в Голландии в небольшом городке Алмере, а затем — в Москве и в Екатеринбурге.

Я как начинающий искусствовед пыталась актуализировать художественный процесс и была в какой-то мере просветителем среди художников того поколения: там были Ильгизар Хасанов, Александр Артамонов, Ирина Антонова. Они открыли для себя такие формы, как инсталляция, объект и пытались восполнить пробел, который по их вине выработался. Они просто не следили лет 15 - 20 за тем, что происходит на художественной сцене хотя бы Москвы, не говоря уже о зарубежном современном искусстве. В отличие от уфимских, например, художников.

Я начинала в это время свою диссертацию по региональному актуальному искусству и взяла для рассмотрения Казань и Уфу. В Уфе художники были более продвинутые. Например, группа «Чингисхан» тоже начинала с живописи фигуративной и двигалась к перформансу, к инсталляции. Они были более восприимчивы к новым веяниям.

— Казань сильно отстает в этом смысле?

— Вообще это отдельная философская тема, почему Казань такая локальная, закрытая с точки зрения архитектуры, дизайна, изобразительного искусства. Только в литературе получше, как считается: есть такие писатели-поэты, как Денис Осокин, Аня Русс. Есть, например, поэтические слэмы и так далее. Мы можем по-разному к этому относиться, но такая активность существует. В художественном мире этого нет. Самый передовой край — это Ильгизар Хасанов и компания: Олег Иванов, Вадим Харисов, Михаил Пивоваров. Несмотря на то что все они замечательные художники, то, что они делают, не является современным искусством в общепринятом понимании. Это можно называть провинциальным разливом постмодернистского искусства начала 90-х годов, и они эту линию до сих пор продолжают. Я говорю без критики, я констатирую факт.

И тогда я пыталась им сказать: «Ребята (хотя они старше меня на 15 - 16 лет), есть актуальное искусство — есть инсталляции, есть видеоарт». Как раз приехали художники из Голландии, мы сделали этот проект «Помни дедушку». Это была выставка воспоминаний о советском прошлом, ну вы знаете хорошо по творчеству Ильгизара.

Потом я познакомилась с Лидой Канашовой — это вторая супруга Дениса Осокина, уже бывшая теперь — она приехала к нам из Екатеринбурга в союз художников на практику. Она училась в Уральском университете на факультете журналистики, но при этом интересовалась актуальным искусством. А у них в Екатеринбурге намного лучше ситуация, чем в Казани. Среди художников, например, те же «Куда бегут собаки» уже 15 лет работают. Архитекторы продвинутые, русский рок оттуда пошел, литература. И она приехала и говорит: «Как у вас тут с актуальным искусством?» Я говорю: «Никак. Пытаемся какие-то этапы сами проходить». Она поступила потом во ВГИК на киноведение, с ее помощью мы организовали в 2007 году фестиваль видеоарта «Видеолинии». Тоже сделали его «на коленке». Нам помогали ребята из «Авроры», Артем Силкин, который сейчас директор Свияжского музея-заповедника.

На фестиваль мы пригласили очень классных персонажей. Там был критик, искусствовед и куратор из Москвы Антонио Джеуза, который находится на переднем крае исследований в области видеоарта. Андрей Сильвестров, который из «Синефантома» и делает Каннский фестиваль видеоарта, приезжал, показал свой фильм с Мамышевым-Монро «Волга-Волга». Была выставка с участием самого известного сейчас российского видеохудожника Виктора Алимпиева и группы «Куда бегут собаки». Программа проходила в музее Горького и в музее ИЗО: тогда нас поддержала директор этого музея Розалия Нургалеева.

Потом я стала писать в министерство культуры РТ, что мы хотим фестиваль видеоарта сделать ежегодным. Все говорили: «Да-да-да», — но денег не давали. Полтора года я провела в кабинетах министерства и поняла, что это невозможный путь; и спонсоров мы тоже тогда не нашли.

Так получилось, что меня поддержала Ольга Иосифовна Пиульская — руководитель центра «Эрмитаж-Казань» в музее-заповеднике «Казанский Кремль», где мы с Лидой в 2009 году провели фестиваль «Медиаарт в Казанском Кремле». Так началось мое сотрудничество с центром «Эрмитаж-Казань», где при поддержке «Арсенала» — нижегородского филиала государственного центра современного искусства — я показывала их видеопрограмму, видеосборники об актуальных российских художниках, о выставках современного искусства.

Сначала к нам приходили 10 человек, потом — 15, потом — 20, потом — 30. В последний год средняя посещаемость у нас была примерно 55 человек. Наша программа называется «Клуб 20/21», потому что так называется отдел современного искусства в Государственном Эрмитаже — «Проект 20/21», который популяризирует актуальное искусство.

К сожалению, я попала в тот промежуток времени между поколением Ильгизара Хасанова и вашим поколением, которое формировалось в начале 90-х годов, и все мои «продвинутые» ровесники уехали в Санкт-Петербург, в Москву; поэтому среди этой возрастной категории набирать публику сложно. Я привлекаю в качестве зрителей, слушателей лекций своих студентов из КГАСУ, где я читаю историю искусств, архитектуры и т.д.

БЕЗ ЭНТУЗИАСТОВ НИКАК

— С чем связано отставание Казани?

— Я выскажу свою точку зрения. На мой взгляд, отставание Казани связано с крайней близостью к Москве. И во многом играет роль часовой пояс. То есть чем дальше от столицы, тем город меньше привязан к ней и менее созерцательный. Мою точку зрения легко опровергнуть, если вспомнить Нижний Новгород. Но это частный случай, на мой взгляд.

В Нижнем Новгороде все так сложилось — это был, что называется, гений места. Было два человека — Анна Марковна Гор и уже покойная ныне Любовь Михайловна Сапрыкина. Они проявили выставочную активность, поехали в Москву, подружились с руководством ГЦСИ, наладили мосты, организовали в 1997 году филиал ГЦСИ и стали импортировать продукт — зарубежный и столичный. Их часто в этом обвиняют — в том, что они игнорировали местное художественное сообщество, а я вот считаю, что другого пути нет: если нет местного, то, естественно, нужно привлекать и показывать людям образцы того, как это должно быть.

Это вопрос, опять же, о роли личности в истории. Я просто поражаюсь, когда приезжаю в «Арсенал» к Анне Марковне, насколько этот человек одарен менеджерскими и прочими способностями. Вокруг нее сформировалась молодая команда. Они смогли освоить огромное здание с миллионными бюджетами, привозят выставки, концерты, проводят фестивали. Это все благодаря тому, что Анна Марковна — такая уникальная личность И Любовь Михайловна Сапрыкина была такой. У нас не было такой уникальной личности.

К тому же поколение казанских художников 1990-х годов оказалось не на высоте — проявило прямо-таки удивительное равнодушие к современному художественному процессу. Регулярно с середины 1990-х годов выезжая за рубеж с выставками, художники не посещали музеи современного искусства, не читали периодику специальную, вообще современным искусством не интересовались.

Плюс я выскажу крамольную мысль, отрицательную роль играет национальный фактор. Выезжаешь в Екатеринбург или Нижний Новгород, там нет засилья и пропаганды национального искусства, которое поддерживается правительственно и всегда в приоритете. Там тоже, конечно, есть продвигаемый национальный культурный бренд в виде матрешек и ансамбля «Гуси-лебеди», но во всяком случае это не ощущается так остро, как у нас.

У нас же есть национальный разрыв. Есть татарская интеллигенция, и есть русская интеллигенция. Это два таких несоприкасающихся лагеря, хотя и те и другие считают себя интеллектуалами. Эти национальные факторы играют отрицательную роль: слишком много самолюбования из-за принадлежности к татарской нации. Комплексы по поводу того, что «в советское время нас не печатали», хотя на самом деле все это не так.

ГРОМКОЕ СЛОВО «КУЛЬТУРТРЕГЕРСТВО»

— Как вы оцениваете ситуацию с современной культурой в Казани?

— Даже открытие так называемого антикафе «Циферблат», я считаю, — это положительная вещь. Или писательский центр при доме Василия Аксенова. Хотя он вялый и игнорирует ту аудиторию, которая могла бы быть там: у них там писательский междусобойчик, такое сектантство, которое вообще для Казани свойственно, провинциальная такая черта. Но что-то есть. «Циферблат» — это хотя бы какое-то культурное пространство. Качество их мероприятий — это отдельная тема. Замечательно уже то, что люди могут куда-то прийти, почитать книжки, посмотреть кино, спектакль какой-то. Другое дело — качество этого клуба. Но это хотя бы пространство, являющееся альтернативой этим ужасным попсовым культурно-развлекательным комплексам. Появляется некая ниша для этого гипотетического интеллектуального молодого человека, который может куда-то пойти на досуге.

То, что появляются такие места, как «Циферблат», клуб China-Town, что есть некая активность среди поэтов, появился театр «Акт» — это все много лучше, чем было 10 лет назад. Какое-то небольшое движение в сторону окультуривания все-таки есть, я считаю.

Жаль, что нет современного изобразительного искусства.

— Что на ваш взгляд, надо предпринять, чтобы Казань стала еще более культурным городом?

— Тут ничего не поделаешь, нужны усилия энтузиастов. Как бы мы ни говорили, что это связано с рынком... Пример тех же башкирских литераторов, художников, нижегородских, самарских — это всегда участие конкретных личностей в деле развития культуры. В Самаре есть молодые современные художники, человек 20, которых великий и ужасный Марат Гельман скупил на корню. Он приехал и заключил с ними договор, чтобы сотрудничали они только с ним. На самом деле есть востребованность новых сил, свежей крови, потому что нельзя все время одни и те же заезженные имена выставлять. Но эти молодые художники появились там не случайно, не сами по себе они выросли, а благодаря усилиям, например, художников Нели и Романа Коржовых, которые с 1999 года, уже 15 лет, делают Ширяевскую биеннале современного искусства. Вокруг этой семейной пары сформировалось художественное сообщество, и они своим примером, тем, что они привозили зарубежных художников (они приезжают уже восьмой раз на эту биеннале), все-таки смогли соединить Европу и Азию. Неспроста возник в Самаре тот же Владимир Логутов — звезда зарубежных и российских выставок медиаарта. Всегда должны быть энтузиасты, для которых это является делом всей жизни, как бы высокопарно ни звучали эти слова.

Вот я тоже выхожу каждый раз из Эрмитажа, чертыхаюсь, потому что это не приносит мне никакой коммерческой отдачи. Но я знаю, что я по-другому не могу, потому что мне в этом городе скучно жить, мне хочется найти единомышленников. Долгое время я находилась в некоем вакууме, и я очень рада, что появляется такая молодежь, как вы.

Нужно понимать, что потребуется многолетний труд, и мы должны все равно эту работу вести: проводить выставки, лекции, концерты, круглые столы, собирать молодую аудиторию... Нужно прикладывать усилия, формировать сообщество. И какие бы ни были собственные амбиции — кураторские, культуртрегерские, надо понимать, что нужно выстраивать взаимодействие, привлекать старших товарищей, какими консервативными их привычки нам бы ни казались. Сохранить и по возможности расширить это культурное поле.

— Какие есть механизмы создания новых сообществ? Если говорить о «Смене»: как сделать так, чтобы было три «Смены» или хотя бы две?

— Мне кажется, рецепта нет. Это всегда уникальные проекты, хотя, на первый взгляд, в них много общего: продвинутые бизнесмены, желающие заниматься культурными проектами, осваивают старые кирпичные промышленные здания. Это еще от венецианского «Арсенала» дизайн такой идет — кирпичные стены, эстетика фабрики — это же самое, что и здесь, и в «Арсенале» нижегородском, и в «Арт-центре» в Самаре, и в Москве на «Винзаводе» или «Фабрике». Ну мода такая.

ОДИН УЧЕНИК ЗА ПЯТЬ ЛЕТ

— Вот вы говорили, что приехал Гельман и скупил молодых самарских художников. Видите ли вы в Казани молодых художников, которых по такому же сценарию мог бы скупить условный Гельман? Есть ли — хотя бы на стадии зародыша — художники, которые занимаются именно современным искусством?

— Если рассматривать наших граффитистов, как они себя позиционируют, стрит-артистов, — это немного не тот вариант, это отдельная тема. Они работают в эстетике американского граффити 1970 - 1980 годов. Понятно, что тут все волнообразно: из центра в периферию уходит. Таких, кто позиционирует себя именно как актуальное искусство, по моим наблюдениям, нет.

Три года назад из Перми приезжала Лена Олейникова по заданию того же Гельмана — приглашать современных деятелей искусства для участия в фестивале «Белые ночи». Пришла в министерство культуры, и там ей начали показывать наше «современное искусство», под которым наши чиновники от культуры понимают все то, что сейчас происходит, в данный момент это критерий отбора. Рустем Юнусович Абязов ей играл на скрипке; перед ней прошла вереница наших старых соцреалистических художников из союза художников, ей пришлось все это отсматривать. Единственное, что показалось ей современным, — все тот же Ильгизар Хасанов, и еще она пригласила Рашида Тухватуллина поучаствовать.

Нет молодых актуальных художников в Казани. А откуда бы им взяться? Школы нет. В Москве — ну ладно, у Иосифа Бакштейна Институт проблем современного искусства (ИПСИ) уже лет 20 существует — и то мало. А у нас-то где? Начался этот «Клуб 20/21» в 2009 году, вот я воспитала одного актуального художника Сережу Куликова. Кстати, вот он тогда, в 2011 году, поехал в Пермь на фестиваль «Белые ночи» со своей инсталляцией «Край». Вот он прошлой осенью уехал в Москву, поступил в школу «Свободные мастерские» при музее современного искусства Церетели. Один человек за пять лет моих ежедневных усилий. Сережа приходил домой ко мне, я ему давала книжки, мы с ним что-то делали, рисовали, придумывали перформансы. И даже этого было недостаточно, потому что приходилось все делать: и педагогика, и пиар, и организация.

И еще есть один участник — старожил нашего клуба Алексей Лазарев, архитектор. Мы с ним продолжаем деятельность: в прошлом году для кремлевской «Ночи музеев» сделали инсталляцию «Куб-Kaba'h-Cube» — куб из бруса и фанеры 3×3×3 метра, на фасад которого проецировали видео.

Чтобы возникли актуальные художники в Казани, они должны сначала походить на выставки, на лекции, через несколько лет, возможно, возникнут. Вот в Нижнем Новгороде, благодаря тому, что там есть филиал ГЦСИ, есть всемирно известная группа «Провмыза» — это художники Галина Мызникова и Сергей Проворов (у них работы в коллекции центра Помпиду, они занимают первые места в программе «Горизонты» венецианского кинофестиваля). «Провмыза» и сама по себе, конечно, возникла, но тот уровень, который у них есть сейчас, без содействия ГЦСИ вряд ли был бы возможен. Есть еще художник Евгений Стрелков, который сейчас объединил художников поволжских городов как куратор и сделал выставку «Ниже Нижнего», которая буквально на днях закрылась у нас в Кремле в зале «Манеж». Но образовательного учреждения, студии и там не было, только два года назад «Провмыза» открыла школу видеоарта — у них программа обучения молодых художников, называется «Вольные просторы», они ее у нас в Кремле в прошлом году презентовали.

— У нас тоже был, например, «Прометей». «Прометей» мог в какой-то степени воспитать... Он и до сих пор функционирует. Они поддерживаются, по-моему, даже местным министерством культуры.

— Да, был «Прометей» — объективно уникальное явление для того времени, особенно для провинции. Эксперименты Булата Махмудовича Галеева и его команды были авангардными в общемировом контексте, его работы сейчас приводятся как одни из первых примеров медиаискусства, он с 1970-х годов общался с известными пионерами такого искусства, был горячо принимаем на всех экспериментальных фестивалях. Он сделал очень много — снимал абстрактные светомузыкальные фильмы, делал светомузыкальные аппараты, разрабатывал передовую на тот момент тему цветной подсветки архитектурных сооружений, делал видеоинсталляции. Однако вся его многолетняя деятельность не привела, к сожалению, к созданию школы, хотя у него был достаточно обширный коллектив. У «Прометея» осталось огромное наследие — с ним надо работать, надо его изучать, надо популяризировать. Этим и занимается сейчас его коллектив. К сожалению, сейчас опять остро стоит вопрос о сохранении «Прометея», его в очередной раз пытается закрыть и выселить из здания КАИ его руководство — это как раз свидетельствует о том, что министерство культуры, правительство республики его не поддерживает. Уже давно следовало бы создать музей или центр «Прометей», всячески его поддерживать и развивать, проводить на его базе фестивали медиаискусства.

— Если говорить о конкретно вашей работе в центре «Эрмитаж-Казань». Это достаточно консервативное заведение. Как вам удалось привезти, например, «Метрополис» Владимира Селезнева? Как происходит ваша работа?

— Хотя музеи и консервативны, как считается, и в них работают люди, которым небезразличен современный художественный процесс. Руководитель центра «Эрмитаж-Казань» Ольга Иосифовна Пиульская поддерживает мои проекты с 2009 года — в этом году будет уже пять лет, как прошел наш фестиваль медиаарта. В Петербурге фонд «Про арте» уже более 10 лет проводит фестиваль «Современное искусство в традиционном музее» — вот нашу программу «Клуба 20/21» можно сравнить с этим фестивалем. С другой стороны, хотелось бы, чтобы для подобных проектов было специальное пространство — с нейтральным интерьером современным, с оборудованием специальным, в том числе с видеопроекторами. У Ольги Иосифовны уже давно была идея показать какую-то масштабную инсталляцию, и когда я предложила «Метрополис», она этот проект поддержала. Лекционная программа двух последних сезонов, которая, как я полагаю, была интересной — мы приглашали ведущих российских современных художников и искусствоведов, также состоялась благодаря ей. Конечно, в идеале хотелось бы, чтобы в Казани появился если не музей современного искусства, то хотя бы отдел современного искусства в одном из музеев художественных.

«ГАЛЕРЕЯ» — ТЕРМИН ИЗ 90-Х

— У нас есть же галерея современного искусства. На мой взгляд, она закончилась на вывеске, то есть на словах.

— Вы имеете в виду галерею в музее изобразительных искусств? Это, конечно, смешно выглядит, непрофессионально — галерея в музее, не отдел новейших течений, как в Русском музее, например, а галерея. Потому что галерея — это коммерческий проект. Вообще это слово уже немного устарело. В Москве слово «галерея» не модное. Это был тренд 1990-х годов. Сейчас актуальны другие определения: студия, просветительский проект, центр современного искусства, центр современной культуры, кстати, как у вас, еще какие-то аналоги. Галерея сохраняется как место торговли искусством, но ведь музей создается как раз для других целей — не продавать искусство, а хранить его.

Когда в музее есть галерея современного искусства, это указывает опять же на провинциальность. Заявляют отдельно стоящееся здание, отнятое, кстати, у союза художников, как галерею современного искусства, не понимая, о чем вообще идет речь — в ГМИИ, к слову, нет ни одного специалиста по современному искусству. К сожалению, директора наших казанских музеев не бывают даже в Москве на выставках современного искусства, ни за что не зайдут в МАММ (бывший Дом фотографии), в ЦСК «Гараж», или на «Винзавод», или в ту же самую Третьяковку на выставку современного искусства. Для них этого не существует, это просто для них другое измерение, параллельная реальность. При этом они наслышаны какими-то окольными путями, что это модно, что это востребовано. И тогда возникает галерея современного искусства с чудовищным, непонятным контентом. Они не знают, как себя позиционировать, у них нет концепции, и все, что они могут делать, это какие-то случайные события, которые там идут. Недавно была там выставка, и приглашали меня не на выставку фотографии, а на презентацию виски, декорациями для которой выступает выставка современных фотографов. Это наша местечковость. Те люди из нашей элиты, которые чувствуют себя модными, продвинутыми, не были в тех местах, где надо бы быть уже сейчас, не говоря уже про зарубежные музеи.

Поэтому я очень рада, что открылась «Смена», где правильное пространство, где есть публика, выдержан правильный формат. Если еще будет линия изобразительного искусства соотвествующая, то можно ставить пятерку, скажу как критик со стороны. По всем фронтам все в точку.

— Я думаю, нынешнее министерство культуры понимает примерно, что к чему. Ведь галерея современного искусства взялась не из пустоты, не каким-то магическим образом появилась эта надпись. Все равно существует какой-то запрос, возникает такая попытка ответа на него. Что мешает в том же Эрмитаже отдать комнату под подобное направление?

— Пресловутая галерея возникла как оправдание отъема здания у союза художников для нужд ГМИИ, им хотелось показать, что они в авангарде, в отличие от анахроничного союза. Не думаю, что это было задание министерства. Другое дело, что надпись не соответствует содержанию, но это ведь не единичный пример несовпадения заявленного и фактического в нашем обществе.

Центр «Эрмитаж-Казань» не создавался с целью репрезентации современного искусства, там есть зал, который вообще-то предназначен для пресс-конференций, в нем-то и проходят разные выставки, параллельные основному проекту. Центр «Эрмитаж» работает как представительство Государственного Эрмитажа с заранее оговоренной выставочной и лекционной программой, и изначально в эту программу современное искусство не входило. То, что иногда удается делать какие-то проекты, — уже большая удача. Так, к сожалению, сейчас обстоят дела с современным искусством в музейном пространстве Казани.

СОВРЕМЕННОЕ ИСКУССТВО ДЛЯ ЛЮДЕЙ

— У большинства наших сограждан отношение к современному искусству как к чему-то несерьезному, чужеродному, такое полунаплевательское отношение к нему. Оно не вызывает того интереса, которое, возможно, должно вызывать. Как вы считаете, как вот эту ситуацию можно менять? Опять же, только просвещение?

— Только просвещение, образование. И опять же, мы всегда должны знать, что наш зрительский сегмент очень небольшой. Есть же избитая уже цитата советских времен: «Узок их круг, страшно далеки они от народа». Это про нас и нашу публику сказано. Интеллегентная прослойка очень узка у нас в Казани, к сожалению. Мы не хипстерская Москва, это надо понимать. Поэтому когда мы делаем выставки и лекции, мы должны отдавать себе отчет, что широкие слои населения мы не охватим этими выставками и лекциями первоначально. Но при этом надо надеяться, что эта аудитория вырастет и что в наши центры современной культуры и в музеи будут ходить люди широкими рядами так, как это происходит в западных странах, где в музеях тесно. Напоследок хочу рассказать такое наблюдение: в 2009 году поехала в Самару на Ширяевское биеннале современного искусства, еду в поезде, соседка — пожилая простая женщина, спрашивает, зачем в Самару еду. Я говорю: по художественным делам, на фестиваль. Она: «В Ширяево на биеннале?» Вот так действует многолетнее просвещение в Самаре. А еще больше меня удивили толпы людей в речном порту самарском, на эту самую биеннале направляющиеся, и ведь самые разные люди были, не только представители богемной тусовки.