Венера Гимадиева: «Меня куда-то приглашали, где платят бриллиантами»

«Мне приходится многое отменить на ближайшее время: работу, перелеты, потому что я жду ребенка» Фото: Сергей Елагин

«МНЕ ПРИХОДИТСЯ МНОГОЕ ОТМЕНИТЬ НА БЛИЖАЙШЕЕ ВРЕМЯ — РАБОТУ, ПЕРЕЛЕТЫ, ПОТОМУ ЧТО Я ЖДУ РЕБЕНКА»

— Венера, мы впервые общались пять лет назад, когда вы были солисткой Большого театра и только начинали свою международную карьеру. И вот теперь в редакции «БИЗНЕС Online» настоящая оперная дива…

— Стараемся… Тем более я больше не солистка Большого театра. Собственно, как раз и ушла оттуда, чтобы иметь возможность больше выступать за рубежом.

— В конце ноября и в начале декабря у вас несколько выступлений в России: Казань, Санкт-Петербург, Москва. А когда в последний раз у вас прошли концерты или спектакли на родине? Кажется, это было уже больше года назад. 

— В сентябре 2018-го я пела в Москве с Большим симфоническим оркестром Владимира Федосеева в числе других солистов. Мне кажется, это был последний раз. А спектакль — «Травиата» в Большом. Казань, кстати, тоже приглашала меня на «Травиату» в феврале 2020 года на Шаляпинский фестиваль, но эта дата была занята.

А теперь у меня ситуация и вовсе изменилась так, что мне приходится многое отменить на ближайшее время: работу, перелеты, потому что я жду ребенка.

— В общем, вам пришлось столкнуться с привычным для любой востребованной артистки выбором — карьера или семья?

— Это всегда сложно, потому что есть страх что-то упустить, потерять, не успеть. Если человек только-только начинает карьеру, тогда это сложнее. Я в данном случае, конечно, выбираю семью, все-таки за плечами уже есть какие-то достижения, не могу сказать, что чего-то не успела.

«У меня есть пара контрактов, идей, предложений, но планировать на несколько лет вперед мне сейчас сложно» Фото: Сергей Елагин

— Но мы привыкли, что серьезный оперный артист смотрит на несколько лет вперед. Вы уже знаете, где станете петь в 2021-м или 2022-м? И будете ли с учетом скорого пополнения в семье?

— Сейчас такая ситуация, что даже основные международные театры, которые раньше планировали постановки на три года вперед, теперь составляют план только на год. Положение в оперном мире трансформируется, становится неудобно планировать так заранее. К тому же многие театры в последнее время поменяли своих директоров — и это тоже фактор, влияющий на суть вещей. У меня есть пара контрактов, идей, предложений, но планировать на несколько лет вперед мне сейчас сложно.

— А не получится так, что, вернувшись из декрета, обнаружите, как потенциально ваши ангажементы в европейских театрах уже разобраны голодными до работы молодыми сопрано?

— За это я не боюсь. Думаю, что у меня есть время снова влиться в репертуар и работу. Главное, чтобы ближайшие месяцы прошли наименее безболезненно для меня, семьи и здоровья, потому что не знаю, как будет вести себя мой голос, организм…

— До какого срока вы сейчас планируете петь?

— Пройдет серия сольных концертов, включая выступление в московском зале «Зарядье», а 8 декабря будет большой концерт в честь 10-летия молодежной программы Большого театра, которую я заканчивала. Пока планирую только до Нового года, а там посмотрим.

«МНОГИЕ СПРАШИВАЮТ: «ТЫ, НАВЕРНОЕ, УЖЕ В ДРЕЗДЕНЕ ЖИВЕШЬ?»

— Наблюдая за вашими перемещениями по миру в «Инстаграме», возникает вопрос: а вы по-прежнему живете в Москве?

— У меня, кстати, многие спрашивают: «Ты, наверное, уже в Дрездене живешь?» Это из-за довольно частых выступлений в местном оперном театре. Вообще, Германия славится многочисленными театрами и бесчисленным количеством постановок, но пока я ничего там не приобретала и не планирую. Зато относительно недавно мы купили квартиру в Москве. Первопрестольная не так далеко от Европы, как кажется: 2,5–3 часа на самолете — и я уже там.

— Из европейских театров, в которых приходилось работать, есть у вас самые любимые?

— Мне очень понравилось петь в Ковент-Гарден (Theatre Royal в Лондоне — прим. ред.). В плане организации там все поставлено на рельсы, за каждым певцом следует человек с микрофоном, у которого есть все, что может понадобиться артисту. Мне помогала ассистентка, которая ходила с сумкой на поясе, в которой были ватные палочки, салфетки, вода и все-все.

Конечно, Дрезденская опера. Во-первых, мне очень нравится атмосфера в театре, сам зал с невероятной акустикой. Да и Дрезден, пусть и небольшой город, все время, как и наша Казань, развивается. Прибывают многочисленные туристы, постоянно что-то строится. Туда приезжают петь мировые звезды, там проходят знаковые премьеры. Это один из таких по-настоящему важных европейских оперных домов. Я всегда рада там выступать.

— В плане организации это очень сильно отличается от того, как все устроено в российских оперных театрах?

— У меня небольшой опыт выступлений в российских оперных театрах, честно говоря. В Большом театре не так все плохо, если уж начинать сравнивать, хотя есть ощущение небольшого хаоса, когда ты не знаешь, куда тебе деться, все время спрашиваешь. А в Европе задавать такие вопросы не приходится, потому что тебе сразу присылают все расписание и чуть ли не за ручку водят. С другой стороны, я в России своя, поэтому, может быть, мне и не уделяется большого внимания в плане организации. К иностранцам, возможно, другое отношение, у них есть свой персональный переводчик, который, думаю, помогает и с организацией процесса.

«В НИЦЦЕ МЫ С МАМОЙ БЫЛИ НА РЫНКЕ, И ПРОДАВЩИЦА, УЗНАВ, ЧТО МЫ ИЗ РФ, СПРОСИЛА: «А НА КАКОМ ИНСТРУМЕНТЕ ВЫ ИГРАЕТЕ?»

— Традиционно вашими главными партиями называют Лючию из «Лючии ди Ламмермур» и Виолетту из «Травиаты». Сейчас что-то изменилось?

—  В последнее время часто пою Шамаханскую царицу из «Золотого петушка»: в Брюсселе, потом эта же постановка была в Мадриде, а еще спектакль в Санта-Фе (США) и концертное исполнение в Амстердаме.

— Чем вы объясняете, что именно эта опера Римского-Корсакова так часто ставится за рубежом? Кажется, что некоторые из его творений вроде «Снегурочки» или «Сказки о царе Салтане» оказываются на мировых сценах только благодаря режиссеру Дмитрию Чернякову.

— «Золотой петушок» — это сатирическая опера. Скажем, мою любимую «Царскую невесту» зрители не так хорошо понимают за границей, она слишком русская: кто, кого и зачем отравил? Непонятно. Кроме того, публика просто путается в этих именах и отчествах. В «Золотом петушке» все понятно, к тому же, наверное, на всех действуют чары коварной красавицы Шамаханской царицы. 

Если же говорить о других партиях, то Лючия и Виолетта — это уже часть меня. Еще была Амина в «Сомнамбуле» в Берлине, а до этого я ее пела и в Большом театре (за данную партию в спектакле Большого театра Гимадиева получила «Золотую маску» за лучшую женскую роль в опере в 2014 году — прим. ред.); Эльвира из «Пуритан» в Королевском театре Мадрида, а потом в Венской опере. В Дрездене я дебютировала как Маргарита Валуа в «Гугенотах» — это прекрасная партия, хочется ее иметь в постоянном репертуаре. Ну и что-то еще, конечно, прибавится.

— Что бы хотелось еще спеть в ближайшем будущем?

— Матильду из оперы «Вильгельм Телль» Россини. Недавно предложили спеть Офелию в «Гамлете» композитора Тома. Посмотрим. Это классическая постановка, запланированная в Канаде на 2021–2022 годы.

— Что думаете о западной публике оперных спектаклей? Во-первых, говорят, что она стремительно стареет. Во-вторых, летом наблюдали полупустой зал в берлинской Комише опер, где давали в один вечер «Петрушку» Стравинского и «Дитя и волшебство» Равеля. Так часто происходит?

— На моей памяти такого не случалось. Бывают, конечно, свободные места, например, на «Гугенотах» в Дрездене (мне нравится этот спектакль известного режиссера Петера Конвичного). Но французская опера в Германии — это немножечко странно для публики. На премьере полный зал, а потом постепенно я вижу пустые места. Но так, чтобы было заполнено только наполовину, — никогда. А вообще публика в основном взрослая, да.

«В «Золотом петушке» все понятно, к тому же, наверное, на всех действуют чары коварной красавицы Шамаханской царицы»Фото: © Александр Вильф, РИА «Новости»

Вот в Лондоне в этом плане проблема. Музыкальное образование у них очень дорогое, так что интерес к классической музыке, видимо, воспитывается только у небольшой части молодежи, а у нас почти всех поголовно отправляют в музыкальные школы, то есть люди учатся музыке. Как-то в Ницце мы с мамой были на рынке, и продавщица, узнав, что мы из РФ, спросила: «А на каком инструменте вы играете?» Конечно, я очень удивилась вопросу, а она ответила: «Вы в России все на чем-нибудь играете». Ну это почти правда, так что в нашей стране мы изначально уже в музыке, в классике.

И потом билеты на спектакли в Европе достаточно дорогие. А у нас, я помню, есть для студентов недорогие билеты и в Большой театр, и в Мариинку. В Европе достать дешевые билеты на оперу не так просто.

— Но на «Травиате» наверняка аншлаг в любом театре.

— Да, это так.

«НАРКОТИКИ РАССЫПАНЫ ИНОГДА ПО СЦЕНЕ, ИХ ТОЖЕ МОЖНО СЧИТАТЬ ДЕКОРАЦИЕЙ»

— Даже на «Травиате» режиссера Андреаса Хомоки в Дрезденской опере? Вы называли эту постановку самой откровенной из тех, в которых приходилось участвовать.

— В Дрездене прекрасно знают, что это за спектакль. Но вообще немцы любят такие современные постановки. Может, кому-то из нас кажется, что это слишком откровенно, даже в самом театре не очень любят данную работу, но тут важнейшую роль играет интерес публики.

— Расскажите, в чем там оригинальность режиссерского замысла.

— История в этом спектакле происходит в наши дни. Прототипом Виолетты Валери является певица Эми Уайнхаус, причем опера была поставлена еще до ее смерти. На сцене героиня принимает наркотики, одета, собственно, в стиле певицы — фирменные стрелки на глаза, такой аляпистый принт нарядов… Например, Флора одета как английская королева: такой у нее костюмчик голубоватый, паричок. На сцене минимализм: красная стена, которая то поднимается, то опускается, и красное кресло, которое тоже то поднимается, то опускается. И наркотики рассыпаны иногда по сцене, их тоже можно считать декорацией. Я пыталась найти что-то интересное в этой «Травиате» и, наверное, нашла — свободу! На сцене я могу делать практически то, что хочу, — меня не стесняет исторический контекст.

— Вообще, бывают у вас конфликты с режиссерами, когда вы не слишком согласны с его замыслом?

— Знаете, я достаточно миролюбивый человек и всегда пытаюсь понять, чего хочет режиссер. Если он доносит свою мысль, тогда я пытаюсь ее понять, принять. Если она мне неясна, то прямо говорю об этом. Тогда мы продолжаем общение. Но бывает, что непростая работа дает достойный результат. Например, постановка «Сомнамбулы» в Дойче опер (Берлин) — очень современный спектакль, моя героиня ходит по сцене вся в крови, хотя это одна из немногих опер с хеппи-эндом, но тут ей придали трагедии, были найдены интересные драматургические моменты. И получилось очень даже неплохо.

«МНЕ ОЧЕНЬ ИМПОНИРОВАЛО, КАК СЕРЕБРЕННИКОВ ПОКАЗЫВАЛ ПЕРСОНАЖЕЙ»

— Любая громкая оперная премьера начинает шумно обсуждаться критикой и зрителями. Насколько все это касается певцов? Любите вы в своем кругу обсуждать того же режиссера или дирижера?

— Когда мы, певцы, находимся внутри работы, то уже теряем какую-то осознанность, насколько хорош или плох этот спектакль. Мы уже вне реальности, не способны посмотреть на постановку извне. Спектакль должен быть действительно очень плохим, чтобы мы осознавали это. Потому мы можем, конечно, обсуждать это между собой, но никогда не выносим на публику, не пишем в «Фейсбуке».

Оперных режиссеров тоже можно понять, им непросто, ведь кажется, что уже все придумано. Мой свекр (он дирижер) любит говорить: «Почему, когда дирижеру говорят, что его стиль дирижирования похож на манеру Тосканини, то это комплимент, а если режиссеру говорят, что его спектакль похож на спектакль Дзеффирелли, то это плагиат?»

— Когда вы только начинали в Большом театре, то пели Шамаханскую царицу в нашумевшем спектакле Кирилла Серебренникова и даже номинировались за эту партию на «Золотую маску» в 2012 году. Теперь имя Серебренникова в силу известных причин знают практически все, но уже тогда он был одним из главных российских театральных режиссеров. Как с ним работалось?

— С ним было замечательно трудиться. Это человек, который, во-первых, никогда не повышает голос, то есть у актеров, певцов нет ощущения стресса. Если ему что-то не нравилось, он в микрофон спокойно говорил, кто и что должен делать. Мне также очень импонировало, как Серебренников показывал персонажей — с мимикой, движениями... Это очень интересная драматическая школа для меня. Хотя постановка, такая жесткая политическая сатира, была противоречивая, зал разделился. Молодому поколению понравилось, а тем, кто постарше, кто более консервативен, — нет. Но было что-то в том «Золотом петушке» магическое.

«Сомнамбула» с участием Венеры Гимадиевой в роли Амины на сцене Берлинской оперыФото: ADAM BERRY\EPA\TASS

— А с Дмитрием Черняковым хочется посотрудничать?

— У меня есть очень большое желание поработать с этим режиссером хотя бы по одной причине: я слышала от своих коллег о том, как он разминает персонажей. С той точки зрения, которую мы обычно не видим. Не могу сказать, что я фанат всех его спектаклей, но видела запись «Снегурочки» в Парижской опере, которая мне очень приглянулась. Понравился «Воццек» в Большом театре. Этот режиссер меня интригует, так скажем, и мне бы хотелось познакомиться с его творчеством изнутри.

—  Когда обсуждаете со своим агентом рабочие планы, то называете какие-то имена режиссеров или дирижеров, с которыми хотели бы посотрудничать?

— У нас с агентом отношения сложились так, что мы вместе решаем, хочу я петь в этом театре или в этом. И я бы хотела поработать, например, с дирижером Владимиром Юровским, даже озвучивала это своему агенту, но не все в его власти.

Венера Гимадиева, получившая награду в номинации «Опера / женская роль» за партию Амины в постановке «Сомнамбула», на церемонии вручения премии «Золотая маска» в Большом театреФото: © Григорий Сысоев, РИА «Новости»

«ДАЖЕ ЕСЛИ ГОНОРАР НЕПЛОХОЙ, НЕ ФАКТ, ЧТО ЕГО ВЫПЛАТЯТ ВОВРЕМЯ»

— Вы почти не поете в Италии. Это потому, что там мало и не вовремя платят, или потому, что местная публика любит «забукивать» певцов?

— Зрители, как я понимаю, там поддерживают молодых певцов, а именитых могут и «забукать». Я в Италии пела дважды — в театре Ла Фениче в Венеции лет пять-шесть назад (тогда не было ни никакого «букания») и на фестивале в Леричи в августе этого года. Ну в таких небольших городах, в небольших театрах всегда страдает организация, точнее, оплата. Даже если гонорар неплохой, не факт, что его выплатят вовремя. Как нам говорят, в Италии есть три-четыре театра, которые держат марку, то есть предлагают хорошую оплату и платят сразу, но в целом там кризис.

— Сейчас еще активно развивается азиатский рынок: постоянно читаешь, как оперные звезды летят то на Ближний Восток, то на Дальний…

— Меня куда-то приглашали, где платят бриллиантами, но выступала я на Дальнем Востоке, в Пекине. У них европейская опера только появляется. И директор Национального центра исполнительских искусств в Пекине (такое красивое здание в форме яйца) — итальянец. В чем еще преимущество китайцев, так это в том, что они любят и умеют учиться. У меня была одна женщина-гример, уже в возрасте, опытная. И она начала меня красить как китаянку… Я попросила тогда накраситься сама. Другая бы обиделась — и я бы красилась на все спектакли сама. Но эта женщина внимательно посмотрела, что я делаю, и на следующий спектакль попросила накрасить меня и сделала все идеально. Так что они продвигают оперу и, кстати, предпочитают классические постановки.

— А насколько пекинский зритель готов к Верди и Пуччини?

— Готов, зал заполнен. Они, правда, все время с телефонами сидят: либо переписываются, либо снимают.

«Как говорится, сначала ты работаешь на имя, а потом имя работает на тебя. Наверное, так бывает, потому что зритель любит определенного певца и принимает его таким, какой он есть» Фото: Сергей Елагин

«МАЙКЛ ФАБИАНО ОЧЕНЬ ХАРИЗМАТИЧНЫЙ. ЧУТЬ НЕ ПЕРЕЛОМАЛ МЕНЯ ВСЮ НА «ТРАВИАТЕ» В ГЛАЙНДБОРНЕ»

— Как вы относитесь к мнению, что за последние 10–15 лет оперный мир настолько поменялся, что статус звезды зачастую даже подразумевает следующее: чем хуже с возрастом ты поешь, тем больше получаешь?

— Как говорится, сначала ты работаешь на имя, а потом имя работает на тебя. Наверное, так бывает, потому что зритель любит определенного певца и принимает его таким, какой он есть, оправдывает с какой-то стороны. Ну и пелена, наверное, мол, артист достиг такого ранга, что мы просто не имеем права его критиковать. Но качество страдает, на мой взгляд, еще и потому, что у нынешних оперных певцов очень много работы — спектаклей и концертов.

— Кто виноват в том, что так все поменялось? Три великих тенора?

— Тогда до кучи нужно будет и Анну Нетребко объявить виноватой. Она принесла гламур в оперу. (Смеется.) С одной стороны, оперное искусство становится более массовым, что хорошо. Но с другой — от массовости может пострадать качество. Кроме того, по книжкам невозможно научиться вокальной технике. Ее надо передавать буквально из уст в уста, но, конечно же, хорошие певцы все еще есть.

— Назовите несколько имен современных оперных певцов, на которых обязательно надо идти.

— Во-первых, Венера Гимадиева. (Смеется.) Всех я, конечно, не слышала и не видела, но мне очень понравилось выступать с Хавьером Камареной. Он какой-то нереальный артист: когда выходит на сцену, то от него буквально идет какой-то свет, ты в него влюбляешься. Зал сходит с ума. Тенор Майкл Фабиано, кстати, очень харизматичный, можно сказать, по-хорошему сумасшедший. Чуть не переломал меня всю на «Травиате» в Глайндборне, когда бросал на кровать. Мне с ним петь тоже понравилось. Я потом слышала из зала, как он замечательно исполнял Ленского. Хуан Диего Флорес — приятный партнер, он взаимно отвечает на сценические чувства. Еще мне нравится албанский тенор Раме Лахай, он часто поет в Большом театре. У него такой богатый голос, такой теплый.

Если говорить о баритонах — моих Жермонах в «Травиате», то это Василий Ладюк и Эльчин Азизов. Это два очень разных Жоржа Жермона. Еще активно набирает обороты Алексей Исаев. Также мне очень нравится замечательное меццо Анита Рачвелишвили.

 — Сейчас у оперных певцов стало модно иногда браться за неожиданный для себя репертуар. От вас можно ждать подобного?

— Очень бы хотела спеть Генделя, но необходимо готовиться, там требуется определенная техника. То есть нужно посвятить этому время, чтобы спеть у Генделя Альцину или Клеопатру. Но пока вот эта мелкая техника мне не дается, есть моменты, которые нужно подтянуть, я это осознаю. Свойственное мне бельканто не могу перенести на такую музыку.

А расширить репертуар я бы хотела, конечно. Желаю спеть что-то более лирическое, например Маргариту из «Фауста», Манон у Массне. Из Пуччини, может быть, я когда-нибудь спою Мими в «Богеме».

«Когда узнают, то мой первый вопрос: «Откуда вы меня знаете?»Фото: Сергей Елагин

«В АЭРОПОРТУ ПОДБЕЖАЛ РАБОЧИЙ, Я ДУМАЛА, БУДУТ ПРОВЕРЯТЬ БАГАЖ, СДЕЛАЛА КИСЛОЕ ЛИЦО, А ОН: «ЭТО ВЫ ПЕЛИ «ТРАВИАТУ»?»

— Когда вы утром открываете глаза, то нет у вас ощущения, что проснулась оперная дива?

— Когда я просыпаюсь, то думаю, что я беременна, а про то, что я оперная дива, — нет. Я даже не представляю, как должна себя чувствовать. Хотя очень приятно, когда узнают. Один раз летела в самолете, меня узнал стюард, поднес книжечку и попросил расписаться, а у него там были автографы разных звезд. Когда узнают, то мой первый вопрос: «Откуда вы меня знаете?» В аэропорту утром как-то подбежал рабочий, я думала, что сейчас опять будут проверять багаж, сделала кислое лицо, а он спросил: «Это вы пели „Травиату“?»

— В соцсетях вы стали более активны, особенно в «Инстаграме». Это было какое-то коллективное решение вашей команды?

— Меня заставили, я не хотела. Меня «Инстаграм» никогда не интересовал, но четыре-пять лет назад подруга (она продюсер) завела мне страничку. И мне пришлось просто что-то выставлять, а потом я втянулась. В итоге меня подталкивает мой пресс-менеджер, а, так как я амбассадор ювелирной компании Damiani, теперь и они меня пинают, чтобы я выставляла фотографии с украшениями. Наверное, надо работать еще активнее, но я отношусь к этому как к творчеству.

— Какое-то общение есть с поклонниками в соцсетях?

— Да, иногда я отвечаю, но порой жалею об этом.

— Бывает, что люди начинают донимать?

— Это люди, которые живут чужими жизнями. Ты никогда не угадаешь, какому человеку отвечаешь. Это может быть абсолютно невинный комментарий, но последствия окажутся непредсказуемы. Публичность всегда приносит определенную ответственность. Но я очень благодарна моей публике и всегда готова к позитивному общению.

«Я уже сотрудничала с оркестром маэстро Шутикова, еще в студенческие времена. Когда мне поступило от них предложение, даже не раздумывала» Фото: Сергей Елагин

«КОНЦЕРТ ПРЕДЛОЖИЛ МНЕ НЕ МУЖ. НЕ ОН ПРЕДЛОЖИЛ — НЕ ЕМУ ИГРАТЬ»

— Насколько вы довольны своим первым сольным альбомом Momento Immobile?

— Я очень хотела его записать, потому что это история. Было желание запечатлеть свой голос на определенном этапе, уровне. Больше даже для себя, наверное, для своих близких. Даже не для маркетинга, потому что на этом не заработаешь, если это не Decca или Sony, поэтому пришлось своими силами искать лейбл. Благо нашлись оперные поклонники, друзья, которые предложили помочь записать диск.

Не могу сказать, что на 100 процентов довольна итогом. Что-то получилось, что-то нет. Переслушивая сейчас, я понимаю что-то гораздо лучше, чем когда работала над проектом. Например, что готовить программу надо очень заранее, потом оставить ее, а спустя какое-то время снова вернуться и на свежий голос записывать диск. А у нас получилось все очень быстро, в сжатые сроки, я три дня подряд пела по 6 часов. Это очень много. Тем более для музыки бельканто. Надеюсь, что у меня еще когда-нибудь будет сольный альбом. И я уже знаю, какие совершила ошибки, чтобы их не повторять. В любом случае я рада, что у меня есть такой диск.

— Наверное, нужно все-таки сделать альбом русской музыки.

— Я бы с радостью, но я не совсем русская певица по типу голоса. Хотя предложили записать диск композитора Сергея Василенко, он работал и во времена Российской империи, и потом в СССР. Компания, которая сделала такое предложение, работает только с теми композициями, которые еще не записаны. А у Василенко есть красивые романсы. Может быть, я попробую.

— Ваш недавний казанский концерт с ГОНИ РТ Анатолия Шутикова отличается от камерных программ, которые сейчас услышит публика в Санкт-Петербурге (концерт состоялся 28 ноября — прим. ред.) и Москве.

— Я уже сотрудничала с оркестром маэстро Шутикова, еще в студенческие времена. Когда мне поступило от них предложение, даже не раздумывала. А в Питере и Москве будет абсолютно камерная программа, мы все это объединили в идею под названием «Грезы в сумерках».

— Почему вы поете камерную программу не с супругом — пианистом Павлом Небольсиным, а с Александром Покидченко?

— Потому что концерт предложил мне не муж. Не он предложил — не ему играть. (Смеется.) В общем, эту программу мы поем в Петербурге, в Пушкинском музее, а потом в малом зале «Зарядья», приятно, что в Москве уже все билеты проданы.

«Не хочу быть певицей, которая все время отменяет выступления. Конечно, никто ни от чего не застрахован, все мы живые люди, но, если могу петь, должна быть на сцене» Фото: Сергей Елагин

«ЭТО БЫЛ САМЫЙ ДЛИННЫЙ СПЕКТАКЛЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ»

— За свою карьеру вам часто приходилось отменять выступления?

— Вы знаете, я человек, который никогда не отменял спектакли. Я пела больная, любая… И сейчас, когда отменила из-за беременности три контракта подряд, для меня это был стресс. Я даже поехала в Мюнхен спеть «Травиату» в октябре, потому что врач дал добро. И мне во время спектакля на сцене стало плохо. Это была самая длинная постановка в моей жизни. Взмолилась: если все будет хорошо, остальные спектакли я отменю. Ну и отменила. Тут еще и голос, иммунитет падает, пошел какой-то сумасшедший кашель— все это сказалось на моих связках.

— А почему никогда не отказывались от спектакля, даже если сильно болели? Это такая внутренняя установка?

— Да, именно. Хотя, конечно, есть артисты, которые к этому проще относятся. Не могу сказать, что это из-за страха потерять работу. Наверное, я боюсь скорее за свою репутацию. Не хочу быть певицей, которая все время отменяет выступления. Конечно, никто ни от чего не застрахован, все мы живые люди, но, если могу петь, должна быть на сцене.

— А не сталкивались с таким казусом, когда ваш партнер по сцене меняется прямо по ходу спектакля?

— Такое бывает, да, но со мной еще не происходило. Хотя однажды на репетиции в Большом театре я начала петь с одним тенором, а потом вышел второй. Но меня предупредили, что Туган Таймуразович Сохиев (главный дирижер Большого театра — прим. ред.) хочет послушать двух теноров в одной репетиции. В итоге, когда второй ушел, ко мне выбегает третий, а я взяла высокую ноту, смотрю на Тугана Таймуразовича, тот говорит: «Пой, пой». А я же не знаю, кто это ко мне бежит, может, какой-то монтер.