Ильгам Шакиров: «В «Туган тел» четвертый куплет было испол­нять нельзя»

Накануне на 84-м году жизни после тяжелой и продолжительной болезни скончался Ильгам ШакировФото: Владимир Зотов

«ТАТАРСКИЙ ВЕК ГЛАЗАМИ НАЦИОНАЛЬНОЙ ЭЛИТЫ»

В 2005 году вышла в свет книга «Татарский век глазами национальной элиты. 100 выдающихся татар», выпущенная будущим издателем «БИЗНЕС Online». В нее вошли интервью и биографические зарисовки выдающихся соотечественников, ставших гордостью нации в XX — начале XXI века. Среди собеседников — Минтимер Шаймиев, Аяз Гилязов, Кев Салихов, Марсель Салимжанов и другие. Конечно, в рамках такого проекта — размышлений о себе, времени, будущем и настоящем — нельзя было обойтись без разговора с Ильгамом Шакировым.

Мы уже давно не слышали голоса Шакирова — певца и мыслителя. И этот разговор, состоявшийся полтора десятка лет назад, одна из возможностей вспомнить о том, каким был этот глубокий и неординарный человек, накануне ставший частью истории татарской культуры и татарской нации.

«ПОСЛЕ ЕЛКИ МОИ СВЕРСТ­НИКИ ПОДХОДЯТ И ГОВОРЯТ: «КОГДА ТЫ ПЕЛ, МАМЫ ПЛАКАЛИ»

— Ильгам Гильмутдинович, вы помните свое первое выступление?

—  Я пел и танцевал лет с трех. Как-то во время вой­ны — я тогда учился в первом классе — в деревне вздумали уст­роить новогодний праздник. С елкой проблем не было — лес рядом. Собрались в клубе женщины и дети. Меня как гвоздь программы оставили на самый конец. После елки мои сверст­ники подходят и говорят:  «Когда ты пел, мамы плакали». Я готов был провалиться сквозь землю, чувствовал себя преступ­ником. Как я мог заставить их плакать? Это было так неудоб­но. Убийственно. Это сейчас понятно,  что если люди плачут во время пения, это свято. Но тогда мне, маленькому маль­чику, это было невдомек.

— А если бы вы не стали певцом?

—  А я и не мечтал им быть. Я ведь и так пел. Вна­чале по детской наивности хотел стать прокурором, чтобы от­омстить тем, кто нас обижал. Когда мне было два года, отца, колхозника-кузнеца,  в 1937 году забрали как врага народа. Нас было шестеро. Я самый младший.  И начались гонения. Нас называли семьей тюремщика. Обложили налогами. Поэто­му в пять лет я начал лапти плести. Меня сейчас разбуди но­чью — сплету. Плели не для себя, а на продажу. Сами ходили босыми.

«Я был вели­колепным математиком и физиком. Никто в школе не мог сравнить­ся со мной» Фото: «БИЗНЕС Online»

— А кто учил плести?

—  Не помню. Жизнь,  наверное,  научила. Работали по конвейерной системе:  я начинал, а дальше передавал по кругу сестре. Интересно, что женщины и в голодные годы сле­дили, чтобы «лицо» лаптя было красивым.

Я родился в изумительно красивом месте. Рядом лес, пти­цы так поют, что дома слышно. Хотя мы были голодными, но природу замечали.

Самый старший брат, 1915 года рождения, который ос­тавался за отца, был хромым. Первый раз его не взяли на вой­ну, признали негодным. А через некоторое время забрали. Он пропал без вести. Нам стало совсем тяжело.

Сейчас думаю, почему люди были такими злыми? Как они нас гоняли…

— Наверное, не все были злыми. Просто сами очень боялись.

—  Да, многие так поступали, чтобы их не тронули. Позже, когда повзрослел, хотел стать учителем. Я был вели­колепным математиком и физиком. Никто в школе не мог сравнить­ся со мной. В Елабужский пединститут ездил поступать. Там, как сейчас помню, экзаменовал немец Люстик. Я не прошел. И хорошо что не прошел. Потому что потом поехал в Казань и поступил в музыкальное училище.

А позже, когда уже стал артистом, поехал в Елабугу, где меня попросили принять участие во встрече со студентами в пединституте. Ко мне подошел тот самый Люстик. Ведь столь­ко лет прошло, а он меня помнил. «Пожалуйста, простите, — говорит.  — Вы не на пятерку, а на шестерку написали экзаменационную работу.  Были две причины, чтобы ее не ставить: во-первых, при институте было педучилище, выпускников которого принимали в первую очередь,  а вторая причина — в анкете значилось, что вы сын врага народа». Это черное пятно так и тянулось за мной.

«Певец — это спортсмен. Если каждый день заниматься не будешь, голос потеряешь. Все время надо быть в форме» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ТЕПЕРЬ И ПЕТЬ НЕ ХОЧУ, И ЕЗДИТЬ НЕ ХОЧУ, НО, ЕСЛИ ДОЛГО НЕТ КОНЦЕРТОВ, ВСЕ РАВНО СКУЧАЮ»

— У кого вы учились в музыкальном училище?

—  И в училище,  и в консерватории я учился у Елены Александровны Абросимовой, жены композитора Альберта Семеновича Лемана. В училище учился только год. Поскольку у меня было среднее образование, сразу поступил в консерваторию.

— Как ваша мама относилась к тому, что ее сын стал певцом?

—  Для нее это не было открытием. Мы вместе с мамой пели. У нее был красивый, мягкий голос. Я бы даже сказал, что она абсолютно равнодушна была к моей популярности, никогда не хвасталась моим занятием.

— А вы, считаете, случилось то, что и должно было случиться?

—  Думаю, кем бы я ни работал, все равно бы пел. Но музыкальное образование очень расширило мой кругозор. Ведь и актеру, и певцу для того, чтобы быть настоящим мастером, нужно знать весь предшествующий опыт. Вот один случай из миллиона. Я взял в репертуар песню Сары Садыковой «Третий день подряд идет снег» на слова Мустая Карима. Песня о человеке, у которого в такую погоду ноют раны. Но ведь это песня не о здоровье. У нее гораздо более глубокое содержание. Исполнил ее на концерте. Зрители зааплодировали. Я очень рассердился — неужели не поняли? Позднее давал кон­церт в Уфе в театре Гафури. И вот там после песни в зале воцарилась тишина. Потом, конечно, захлопали. Мне было так радостно, что сумел донести до слушателей истинный смысл песни. Так что если сразу после песни зашумели, зна­чит, плохо пел. Не дошло. А если зритель задумался…

— Консерватория дает академическое образова­ние. Вы сразу планировали попасть на эстраду?

— Еще в студенческие годы я пел на радио. Часто выступал с Гульсум Сулеймановой. Ведь тогда не было записи, мы пели в прямом эфире. Много пели под аккомпанемент Александра Ключарева. Вот уж кто знал татарскую песню и татарский язык лучше любого татарина.

И вот приехал агент, который пригласил меня в Уфу на радио. А я действительно хотел работать на радио. Пообещал квартиру, зарплату. Эта новость дошла до Жиганова. При­гласил меня Назиб Гаязович и стал ругать: «Ты, бесстыжий, в Уфу собрался?» Заставил меня подписать распределение в нашу филармонию.

В консерватории я пел партии Евгения Онегина, Валентина, Демона, романсы Чайковского, Рахманинова, европейскую и русскую классику. Голос был, к тому же я не коротышка, рост позволяет выходить на сцену. Но меня тянуло к народ­ной песне. Так вот более 50 лет и езжу, выступаю. Где я только не был! Каждый год — по Средней Азии, Сибири, Дальнему Востоку… Был во всех республиках, и не один раз. Теперь и петь не хочу, и ездить не хочу, но если долго нет концертов, все равно скучаю.

— Как вам удается столько лет сохранять голос в идеальном состоянии?

—  А как Иван Семенович Козловский пел до 90 лет? Певец — это спортсмен. Если каждый день заниматься не будешь, голос потеряешь. Все время надо быть в форме. Сейчас каждый день заниматься лень. Я же живой человек. Но если у меня намечены концерты, то за неделю начинаю усердно готовиться.

— По какому принципу вы отбираете песни для своего репертуара?

—  Если человек поет все, значит, он или не знает своих возможностей, или не имеет вкуса. Мне важна тема песни, ее текст. Да и без красивой мелодии песня не песня. Сейчас вот поют песни без мелодий. Но кто их помнит,  кто их поет?

«Иногда спраши­вают: с каких пор ты поешь? Если человек знает, с каких пор он поет, это не настоящий певец»Фото: «БИЗНЕС Online»

«У МЕНЯ ДАЖЕ НИ РАЗУ НЕ БЫЛО БОЛЬНИЧНОГО, ПОТОМУ ЧТО Я НЕ ИМЕЛ ПРАВА БОЛЕТЬ»

— Вы работали в то время,  когда осуществлялось партийное руководство искусством.  На себе это ощущали?

—  Без меня не проходил ни один правительственный концерт. У меня даже ни разу не было больничного, потому что я не имел права болеть.

Однажды пришлось выступать на правительственном кон­церте в Талды-Кургане в Казахстане. Оттуда поехал петь в Алма-Ату. Из Алма-Аты до Казани не было самолета, полетел в Уфу. Наконец добрался до Казани. Прилетел, а мне тут всыпали. Оказывается, пока я колесил, в Казань приезжал член Политбюро ЦК КПСС Воротников. Так что приходилось петь перед партийными тузами. Я-то знал, что коммунизм — это миф.

А если продолжать, то в «Туган тел» нельзя было испол­нять четвертый куплет, где речь идет о молитве, об Аллахе. И в учебниках эти строки не печатали. У нас ведь под запре­том были и такие гениальные писатели, как Гаяз Исхаки. Тинчурина тоже запрещали.

— Трудно было жить?

—  Да ведь и сейчас дураки не перевелись. Когда в 1956 году Тинчурина вместе с другими политическими заклю­ченными оправдали, первым тинчуринскую «Голубую шаль» поставил режиссер Сарымсаков. И все 30 дней в июне шел этот спектакль. Я пел в сцене в лесу. И клянусь, в этом месте спектакль превращался в концерт. Обязательно звучали аплодисменты, просили повторить песню на бис. Старшее поколение знало эту пьесу. И поэтому билеты были проданы за­долго до премьеры. Спектакль в четырех действиях с тремя ан­трактами начинался в половине восьмого вечера и шел до 12. И никто не уходил из зала. Сейчас не у всех терпе­ния хватит, наверное, на такой длительный спектакль.

— Значит, публика изменилась?

—  Народ стал черствее. А потом, как можно было уйти? Ведь там играли корифеи: Хаким Салимжанов, Ильская, Гульсум Камская, Уразиков, Гульсум Болгарская. Они не играли — они жили. Они ведь на артистов не учились — они были рождены артистами. Фатима Ильская читать не умела. И при этом играла в шиллеровской пьесе «Коварство и лю­бовь». И так аристократично это делала. Откуда  это? Бог дал. Сейчас таких артистов нет. У певцов так же. Иногда спрашивают: с каких пор ты поешь? Если человек знает, с каких пор он поет, это не настоящий певец.

«Надо знать историю своего народа: своих поэтов, ученых, полководцев. Если знаешь, то появляется гордость. Не знаешь истории — нет гордости, а нет гордости, то нет и нации»Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЛЕНИН СОВЕРШИЛ ОШИБКУ, ПРИЧЕМ КАТАСТРОФИ­ЧЕСКУЮ, КОГДА РАЗОГНАЛ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ»

— Вы стали легендой при жизни. Не каждому такое уготовано судьбой…

—  Зачем вы меня ругаете?

— Но ведь возле вашей деревни стоит щит,  гла­сящий, что это родина Ильгама Шакирова.

—  Но это меня нисколько не трогает. Как маму не трогала моя популярность. Если меня кто-то хвалит, я бегу в сторону. Ненавижу похвалу.

— Что ж, вы редкий человек. Обычно людям приятна похвала.

—  Особенно бездарным. Но кто из талантливых людей любит похвалиться, так это Ростропович. Помню, у меня был концерт в Московском институте инженеров-дорожников в Ма­рьиной Роще.  Слушателей собралось видимо-невидимо. Перед концертом вдруг заходит человек: «Здравствуйте, я Ростропо­вич. Хотелось бы вас послушать, хотя бы из-за кулис». Поса­дить его действительно было некуда. И одно отделение он слу­шал, стоя за кулисами. Закончил я выступление песней «Дрему­чий лес». Ростропович подходит ко мне (смешно и очень похо­же изображает Мстислава Леопольдовича): «Ты меня, Ильгам, просто убил, завтра ко мне, пожалуйста, в гости».

На следующий день после сборного концерта во Дворце спорта ровно в 9 часов, как и обещал, я был у него. Га­лина Павловна встретила меня в вечернем платье. Ростропович тут же стал водить меня по квартире и хвастаться: «Это американская кухня», — и показывает, как там все зажигается, крутится. На столе татарское угощение: большой белиш, чак-чак. Кроме меня были еще три-четыре человека. И разговор почти все время крутился вокруг его знакомства с Вилли Брандтом, Жоржем Помпиду и другими государственными дея­телями. Но у нас был общий музыкальный язык…

— Хоть вы и будете сердиться,  но факт оста­ется фактом: ваше имя останется в истории татарской песни. А из современной татарской эстрады чьи имена останутся?

— Их столько сейчас развелось! Я даже имен не знаю. Но, скажем, Салават для своего народа сделал откры­тие на эстраде. Я имею в виду состав его ансамбля, аранжи­ровки.

— Многие люди говорят,  что вы человек, имеющий свою точку зрения и при этом довольно сме­ло ее высказывающий.

—  Не мне это обсуждать. Но в свое время, в начале 60-х годов, я много выступал в институтских аудиториях пе­ред студентами вместе с поэтами, литераторами. О чем я говорил? О том, что надо любить родину, надо любить свое ис­кусство, свою культуру. И приводил слова Расула Гамзатова: «Если в историю выстрелить из пистолета, то будущее выстре­лит в тебя из пушки».

Надо знать историю своего народа: своих поэтов, ученых, полководцев. Если знаешь, то появляется гордость. Не знаешь истории — нет гордости, а нет гордости, то нет и нации. Та­кова формула. Ленин совершил ошибку, причем катастрофи­ческую, когда разогнал интеллигенцию. В итоге все надолго остались невеждами.

— Как вы относитесь к национальному движению, которое в начале 90-х годов стало приобретать агрессивные формы?

— Наверное, тогда выступления со знаменами, ми­тинги были нужны. Надо было довести до руководителей, пра­вительства свое мнение. Но ведь зачастую это происходило до­вольно бестолково. Ведь и в этом нужна культура. Однажды я оказался на площади Свободы. Пришел посмотреть, что про­исходит. А там Хамдуна идет со знаменем, за ней толпа. Го­ворит мне: «Давай, пошли!»

А куда «пошли» — сама не знает, и люди, за ней идущие, не знают. Я ей: «Ты что, Жанна д’Арк, что ли?» Среди тех лю­дей никто нe изучал Гегеля, Фейербаха, других философов, а главное, мало кто и свою историю знал. А если не знаешь та­ких вещей, то сиди и молчи. Ведь культурный, образованный человек ориентирован на созидание, а не на разрушение.