Равиль Шарафеев: «Я всегда говорю, что каждый второй татарин — артист, хоть театр пришел к нам позднее, но он лег на душу народа»Фото: Шамиль Абдюшев

«БЫТЬ ДИПЛОМАТОМ — ЗНАЧИТ ЛГАТЬ»

— Равиль абый, на пороге своего 80-летия вы по-прежнему в строю, играете в пяти спектаклях. Это главный режиссер Фарид Бикчантаев так уважает камаловских «стариков» или заменить вас просто некем?

— В спектакле «Мой белый калфак» я сейчас не играю, в остальных — да, участвую в четырех постановках. Что касается незаменимости, то сейчас, слава Аллаху, есть кем нас заменить, выросло поколение артистов, которое пришло нам на смену. Теперь не страшно и уходить... От «Калфака» я сам отказался, говорил, что, может, и другие роли давать уже не стоит...

Но «Взлетел петух на плетень» очень мне понравился. Фариду так же, наверное, показалось, что я под роль Хайретдина подхожу. Я взялся еще и потому, что это произведение Аяза Гилязова отлично знаю, народ когда-то хорошо принимал постановку. Гилязов был как пророк, знал, куда жизнь повернется. Раз роль нравится, автора тоже люблю, то решил не отказываться. А так, играть лишь ради того, чтобы иметь роль... Нужно молодым давать дорогу, раньше ведь только два человека оставались на сцене до 80 лет — Хидаят Султанов и Вера Минкина, а остальные уходили на пенсию.

— Чем в профессиональном плане современные молодые артисты отличаются от вашего легендарного поколения выпускников татарской студии московской «Щепки»?

— Отличаются эстетикой, старые вещи ставят по-новому. Сам я сторонник того, чтобы старую драматургию ставили так, как она изначально была задумана. Но одна очень пожилая женщина после просмотра «Миркай и Айсылу» в новой постановке Ильгиза Зайниева сказала мне, что спектакль ей очень понравился. Раз зрители в возрасте воспринимают хорошо, значит, это неплохо. У молодежи по сравнению с нами есть хорошая черта — они физически более развитые, двигаются на сцене, отлично поют. Парни просто изумительные!

Был такой артист Хусаин Уразиков — как-то мы, молодые, но уже чуть поработавшие актеры, провожали его на гастроли, а он говорит: «Теперь я могу спокойно уйти, театр остается в хороших руках». Теперь я могу повторить эти слова. Пришло хорошее поколение — как молодые, так и артисты среднего поколения, и их очень много. Я всегда говорю, что каждый второй татарин — артист, хоть театр пришел к нам позднее, но он лег на душу народа. Ни у одной нации нет такого, чтобы сидеть и читать пьесу. А я сам много их читал, и не только татарские. Островского очень любил, его манера похожа на Галиаскара Камала, не зря же последнего «татарским Островским» называли. Описания характеров, особенность языка персонажей — просто приятно играть. Карим Тинчурин такой же. Современные драматурги, правда, пишут однотипно, в характерах немножко не хватает разнообразия. Для артиста же быть разным — это очень интересно, развивает твое творчество.

Фото: Шамиль Абдюшев

— Вот вы хвалите Островского, но у части татарских зрителей существует неприятие пьес, не отражающих татарскую жизнь...

— Такое есть, но ставить обязательно нужно — и зарубежную драматургию, и русскую классику. Классика дает артисту возможность расти. Если мы будем играть трехклеточное произведение, это очень легко, но если ставишь Чехова, то там надо работать, просто на поверхности все не лежит. Я сам лишь одну вещь играл у Чехова, да и то не главную роль, но испытал такое наслаждение! В «Трех сестрах» судьбы людей — они такие разные-разные. И каждый по-своему несчастен, у Чехова вообще большинство героев — это несчастные люди. Но в России издавна башковитые люди несчастны. Умным нельзя быть. Грибоедов же написал «Горе от ума»: ни в какой системе не любят, когда свое мнение выражаешь. Я всю жизнь на свою голову притягивал несчастья из-за того, что говорил то, что думаю. Могу простым людям сказать, руководству театра, чиновникам...

Есть некоторые артисты, которые, зная, что на спектакль пришел большой человек, начинают старательно играть роль, и это у них не получается. Начинают волноваться: мол, пришел Минтимер Шарипович...  А он ведь такой же зритель, как и все. Почему именно ради него я должен стараться? Играю как всегда. Я очень уважаю руководителей, но не стараюсь как-то угодить, унизить себя. Есть льстецы, которые, придя домой, ругают себя: дескать, унижаюсь перед начальником. Но если этот руководитель уходит с работы, то принимаются хаять его.

С Марселем Салимжановым я разговаривал и не юлил, с Рашидой Зиганшиной, когда она была директором театра, не ладил. Но, когда она ушла, я сказал обо всем хорошем, что в ней было. Она была отличным директором и потом много раз говорила, что я правильно высказываюсь, только форма неправильная. Но я ненавижу дипломатию, быть дипломатом — значит лгать. Помню, как-то повздорил с Зиганшиной, а тогда я с матерью жил, поздно женился, влетел в кабинет и говорю: «Я бы вас сейчас стулом убил, да мама не поймет». Она даже бровью не повела: знала ведь мой характер, что не держу камень за пазухой, выскажусь — и все.

«Взлетел петух на плетень» очень мне понравился»Фото: «БИЗНЕС Online»

«ХОДЖА НАСРЕДДИН — ЭТО МУДРЕЦ, ПРИТВОРЯЮЩИЙСЯ ДУРАЧКОМ»

— Конечно, все помнят вашего Ходжу Насреддина. На ваш взгляд, в чем секрет успеха в этой роли?

— Я люблю его, Ходжа Насреддин — это мудрец, притворяющийся дурачком. У русских были такие же персонажи — юродивые. Они ругали правителей, говорили правду, и им за это ничего не было. Вот тебе и дурак, а умный попробуй скажи подобное — сразу отрубят голову. Я застал, как играл Насреддина великий Халиль Абжалилов, как играл Габдулла Шамуков. Был такой артист Касым Шамил — он вообще сыграл по-другому.  Сейчас Фанис Зиганшин играет по-своему.

Меня спрашивали: а как играется после Халиля абыя? Как он не могу играть, но те, кто не видел игру Абжалилова, меня полюбили. Мы их считали великими артистами, обожествляли, а у нынешней молодежи все-таки есть нигилизм. Может, мы и сами в этом виноваты, не можем держать себя солидно, как и подобает 80-летним. Когда вернулись в Камаловский театр после учебы в Москве, тогдашним корифеям было 50 лет, нам они казались солидными старцами, могли себя так держать. А мы остались 80-летними детьми, ходим и валяем дурака.

— Насколько Ходжа похож на вас?

— Очень похож, всегда говорит правду и делает это образно, поэтому люблю его.

— Смог бы он приспособиться и оставаться самим собой, окажись Ходжа в современной России с ее экономической и политической ситуацией?

— Об этом я даже и не думал, возможно, его сочли бы психически больным человеком. Да, сегодня Ходжу закрыли бы в сумасшедшем доме, чтобы не болтал лишнего.

— Вообще, если говорить о татарской драматургии, то ей больше удаются комедии или трагедии? И почему? Связано ли это как-то с национальным менталитетом?

— Драма есть, трагедий почти нет у татарских авторов. Имеются комедии с глубоким смыслом, но нет вещей широких, где разворачиваются шекспировские страсти. Я сам очень люблю оперу за то, что там такие драматические, трагические судьбы, глубокие чувства. Сижу и думаю: эх, было бы такое на театральной сцене. Шаляпин был; испанский певец Пласидо Доминго — удивительный исполнитель, вобрал в себя все: и голос, и внешность, и артистизм, еще и дирижер. Господь, если дает человеку, все дает. Муслим Магомаев, например, стал звездой эстрады, а если бы он выступал в опере... Как он исполнял Фигаро — такого не может ни один зарубежный артист. Магомаев был человеком с  эрудицией, с глубокими знаниями. В те времена был рано умерший певец Марио Ланца, про него Магомаев делал передачу, какой у Муслима русский слог — просто поразительно. Это была целая серия радиопередач, я слушал и просто получал наслаждение.

— Вообще массового зрителя можно привлечь трагедией в театр? Или все равно большинство идет в театр вечером, чтобы отдохнуть после тяжелого дня, посмеяться и не забивать себе голову сложными темами?

— Татарский зритель любит комедии и мелодрамы, чистые трагедии — не очень. Говорят, что зрителя нужно воспитывать. Но я категорически не согласен с этим — не воспитывать, а не надо портить. Будучи студентом, я играл отрывки из «Дон Кихота» в Нурлатском районе: помню, ко мне подошел парень (может, на пару лет постарше меня) и признался, что он уже в третьей деревне посещает спектакль и с восхищением смотрит, как я играю. Он даже сказал, что мой Дон Кихот лучше, чем у Николая Черкасова. А Черкасов же мой кумир, особенно эта роль. Так что говорить о том, что народ не любит классику, — это неверно, там весь зал сидел и с замиранием смотрел на сцену.

А сейчас народ испортили, показывая «Мунча ташы». И мои ненужные вещи тоже показывали по телевизору. Я для домашнего просмотра записывал юморески, не для выхода на широкий экран. Некоторые вещи нельзя транслировать по телевизору. Мне бывает стыдно, когда сам смотрю. Поражаюсь, видя, как наши бабушки в платках ходят на такие концерты и просто ржут над пошлыми шутками. Как можно смеяться над такой низостью?! Да и в театральных постановках бывают некоторые такие вещи.

Трагедией же тоже можно привлечь зрителя. Если это сильная постановка, то люди выплескивают эмоции, например, ты видишь человеческие судьбы на сцене, плачешь и выпускаешь все отрицательное, что накопилось в душе, не только смеясь. У нас поставили спектакль «Пришлый», пьесу написала Сомбель Гаффарова — дочь Ахата Гаффара, я смотрел и плакал, не мог остановиться. Если хорошая постановка, то я всегда плачу. Когда меня обижают, я не плачу, ругаюсь только, а вот если услышу хорошую песню, оперу, то не сдерживаю слез. Люди после «Любишь, не любишь...» тоже нас благодарят: мол, плакали, облегчили душу. Это ведь один из видов катарсиса. Человек очищается, видит свои ошибки.

«БЛАГОДАРЯ СОВРЕМЕННЫМ НЭПМАНАМ Я ПЕРЕЖИЛ ГОЛОДНУЮ ЭПОХУ»

— Вы бы могли сравнить Камаловский театр Марселя Салимжанова и Фарида Бикчантаева? Что между ними общего, а в чем различия?

— Отличие есть, впрочем, как и общее, так же как и у Празата Исанбета, которого я очень любил. Я и Фарида уважаю, его «Пришлого» с удовольствием смотрел и плакал. Там, где о судьбах идет речь, играть очень приятно. Мы вот «Нашествие» Леонова ставили — это был единственный спектакль, в котором я попросил себе роль у Марселя. Я сам ему и предложил это произведение, сказав, что ничего лучшего про войну нет. Там сильная судьба — человек, попавший под репрессии. Все думали, что он перейдет на сторону немцев, но он не стал мстить системе, предавая родину, а погиб в борьбе с оккупантами. 

Есть такое понятие, как эстетика времени, оно у разных режиссеров и артистов разное, не знаю, как и объяснить. Я сам люблю эпатаж, иногда делаю такие вещи, которые никто не ждет, все удивляются, что я делаю. Бывает, и я смотрю на молодых артистов, а потом вспоминаю, что на меня самого так же смотрели, поэтому стараюсь относиться к причудам молодых лояльно, хочу понять их эстетику. Если бы мы играли так, как в прежние времена, этого никто бы не принял. Мне пришлось слушать записи Фатымы Ильской, звучит как каменный век, сейчас бы такую игру никто не смотрел. Может, и мы из каменного века, с точки зрения молодежи, кто знает.

Почему Олег Табаков стал популярным? Он делал революцию на сцене, я видел его в спектакле «В поисках радости», как он, выступая против мещанства, ломает мебель. А как он играет женщин... Сами женщины не могут так играть! Это только в последнее время он вальяжно вел себя на сцене. Я «Бешеные деньги» Островского смотрел у Табакова и Соломина в Малом театре — хорошо играют, но наш Фоат Халитов все-таки лучше был, несмотря на то что московские артисты имеют большие регалии. Была такая артистка Шахсанам Асфандиярова, она бы Лидию намного лучше показала на сцене...

— Кстати, многие переживали, что с репертуара сняли «Муллу» по пьесе Туфана Миннуллина. Были ли в вашей карьере такие болезненные истории, когда любимый вами спектакль снимали с репертуара? И как вы считаете, чем измеряется тот срок, который отмерен театральной постановке?

— Было тяжело один раз, когда «Мера за меру» Шекспира сняли, который шел с оглушительным успехом и переаншлагом. Взяли и сняли его — ну зачем это надо было делать?! И «Черную бурку» я бы не стал снимать, не из-за того, что там я играл, меня любой может играть, но зрителям нравилось. Какой срок может идти спектакль? Даже не знаю... «Старик из деревни Альдермеш» 33 года шел, есть спектакли, идущие по 20 лет, куда народ по инерции идет...

— Альмандар уже не вернется, больше так никто не сыграет?

— Это уже дело театра, а играть любой может, просто у зрителей есть штамп — артисты, к которым он привык, а так незаменимых нет. Да, взрослые могут не принять, а те, кто не видел нас, на ура примут. Рамиль Тухватуллин, что ли, не сыграет Альмандара? А мой Ажаль — разве это персонаж? Меня ругали: разве Смерть такая бывает? Я им отвечал, что разговаривал с видевшими ее на кладбище людьми. Есть Газраиль — ангел смерти, а Смерти — Ажаль — нет.

— Говорят, что муллы вас критиковали за этот образ...

— Это есть, критиковали, как-то Марсель Салимжанов предложил сыграть Ишана в «Голубой шали», а я чувствую, что там совсем другая трактовка. После того как посмотрел тот спектакль, очень обрадовался, потому что именно так я бы не хотел играть. Там он какой-то звероподобный бык, который бросается на женщин. Передергивание было, создали образ неправдоподобный. Марсель Хакимович обиделся, что я отказался, потом долго никаких ролей не давал, но это меня не расстроило.

Это было время, когда страна переходила из социализма в капитализм, мы ездили с концертами, где богачи давали и деньги, и мясо. Благодаря современным нэпманам я пережил голодную эпоху. Когда время меценатов закончилось, я решил уйти из театра, ведь ролей все равно не дают, о своем решении сообщил друзьям, которые и передали Марселю. Мы были соседями по даче, и там он мне сказал, чтобы не уходил: мол, на подходе две пьесы, можешь в одной из них сыграть, а если хочешь, сам предложи пьесу, ее поставим. Я и остался, выбрал «Чапты атым Казанга» Зульфата Хакима, потом другие роли стали давать.

Равиль Шарафеев и Венера ГаниеваФото: «БИЗНЕС Online»

«МЫ ВЕДЬ ТОЖЕ НЕ БЫЛИ ТРЕЗВЕННИКАМИ, СКАЖЕМ ТАК, НЕ ПОСТИЛИСЬ»

— Кстати, насчет кино... Считается, что истинный актер может проявить себя лишь на сцене, а кино — это такое несерьезное дело. Вы как относитесь к такому мнению?

— Привыкшему играть в театре артисту тяжеловато сниматься в кино. Лично мне трудно, ведь разная эстетика. Меня ругают, когда снимаюсь в кино, что начинаю играть как на сцене, хотя сам этого не чувствую. Есть актеры, которые только в фильмах участвуют, они на театральной сцене не могут работать. Я сам очень люблю тех артистов, которые и в театре хорошо играют, и в кино. Они сочнее, полнокровнее. Был такой спектакль «Бег» по Булгакову — там Евстигнеев, Ульянов, Баталов играли. Вроде Баталов — такая глыба, но мне Евстигнеев с Ульяновым больше нравились.

— Учеба в Щепкинском училище, наверное, глубокий след оставила на всю жизнь?

— Я считаю, что это было большое счастье: мы учились, смотрели все спектакли МХАТа, Малого театра, все новинки. Учеба — это была большая школа. Пареньку из деревни попасть в Москву... Я по-русски хорошо говорил, наша родственница была учительницей русского языка, много читал в детстве русских книг. Хотя и говорю с акцентом, но пишу очень грамотно. На курс младше нас учились Олег Даль, Виталий Соломин (он, кстати, намного талантливее своего брата Юрия), Виктор Павлов, Михаил Кононов. Такой был талантливый курс, но все умерли, а они ведь моложе нас, достигших 80 лет.

— Может, водка сгубила?

— Наверное, не только она, мы ведь тоже не были трезвенниками, скажем так, не постились. Меру нужно было знать. Олег из-за водки ушел, он был «вшитый», а его как-то обильно угостили. Олег был великим артистом, так же как и Михаил Чехов, Иннокентий Смоктуновский... Жалко их всех.

Филюс КагировФото: «БИЗНЕС Online»

«ФИЛЮС КАГИРОВ ПО ВОКАЛУ СЕЙЧАС №1 НА ТАТАРСКОЙ ЭСТРАДЕ»

— Вы были ведущим первого сезона «Үзгәреш җиле». Каковы ваши впечатления от фестиваля, от вашего в нем участия? Тяжело было вообще не отходить от написанного текста, ведь его перевод на русский транслировался в качестве субтитров?

— Тяжело не было, иногда я даже импровизировал, хотя с годами импровизация все сложнее дается. Я хотел даже отказаться от ведения «Үзгәреш җиле», но Рауфаль Мухаметзянов в один день позвал меня к режиссеру Юрию Александрову. Тот, увидев меня, сказал: да, это то, что мне надо. А я ему: «Ждал, что услышу, дескать, какого старикана ты тут мне привел». (Смеется.) Я бы не обиделся на отказ.

— Сам фестиваль понравился, а то ведь Салават его называет не «Ветер перемен», а «Деньги на ветер».

— У каждого свое мнение, но аранжировка, костюмы, современное оформление нужны были для того, чтобы уйти от нашей деревенщины. Хотя есть и переборы. Наверное, когда начинают что-либо новое, все проходит не без недостатков. Один мой знакомый из Москвы, большой знаток искусства, посмотрев концерт, сказал, что ничего подобного никогда не видел в своей жизни. Но я бы лично хотел, чтобы в проекте участвовал Филюс Кагиров, по вокалу сейчас он №1 на татарской эстраде.

—  «Үзгәреш җиле» критикуют за то, что там просто исполняли старые песни, но в новой аранжировке. Ведь раз это ветер перемен, то должны быть новые песни, новая мелодия, новые стихи...

— Где их взять-то? Смотришь на сцену: ни слов, ни музыки, ни голоса у многих. Как-то я пошел на концерт знакомого исполнителя, не хочу называть его имя, просто неинтересно стало, тихонько ушел.

— Кто придумал на «Үзгәреш җиле» образ вашего дуэта с Мариной Ясельской — такое общение дедушки и внучки? И не было ли обиды, что не позвали вести второй сезон?

— Организаторы и придумали, Ясельская же хороший партнер, очень красивая девушка, хорошо себя ведет на сцене. Меня позвали на второй сезон, но у нас была премьера «Взлетел петух на плетень», потом Ясельская была беременная, а я так влюбился в нее как в партнера, кого-то на ее месте даже не представлял.

«Я так влюбился в Марину Ясельскую как в партнера, кого-то на ее месте даже не представлял»Фото: «БИЗНЕС Online»

«В 1953 ГОДУ УМЕР СТАЛИН — И НАША УЧИТЕЛЬНИЦА СОШЛА С УМА ОТ ГОРЯ»

— Вам исполняется 80 лет. Дает ли о себе знать возраст, не подводит ли память?

— Раньше у меня была феноменальная память, я запоминал, прочитав лишь один раз, всю роль, сейчас имена, бывает, забываю. А вот во время спектакля не путаю имена героев. С детства была фотографическая память и на языки. На телевидении ставили постановку про Мусу Джалиля, где я сыграл немца, текст был на немецком. Чтобы его выучить, пошел к преподавателю немецкого языка в КГУ, а она меня спрашивает: какой диалект поставить — берлинский, баварский? Я прочел, а преподаватель удивилась моему чистому произношению, хотя я ведь никогда не учил немецкий. Услышу текст на любом языке и повторяю. Английский язык только год учил в школе, в 1953-м умер Сталин — и наша учительница сошла с ума от горя. Такая хорошая была учительница, мы называли ее Ноу апа, так нас учила, что только в последние годы я перестал во сне разговаривать по-английски. Если бы Сталин еще года два прожил, то я разговаривал бы по-английски в совершенстве.

— В семье продолжателя вашей профессии нет, насколько я знаю...

— У меня один сын, он учился на танцовщика в хореографическом училище, но повредил ногу.

— Его зовут Вильям — это в честь Шекспира?

— Это он сам себя так называет, мы его назвали Виль.

— То есть аббревиатура Владимир Ильич Ленин?

— Нет, Виль означает весну. Меня зовут Равиль, то есть весеннее солнце: Ра — солнце, Виль — весна.

— Посоветовали бы молодым посвятить свою жизнь театру?

— Почему бы и нет, раз человек любит эту профессию?! Хотя сам иногда думаю, что, если вернуть все назад, может, и не стал бы театральным артистом. Но у меня творческая натура, даже если бы работал дворником, я бы творил. Я очень люблю балет, а ведь в молодости даже не знал о его существовании, не знал, что есть фортепиано. В Москве впервые сел за инструмент, учительница была поражена моими способностями, а я бросил, потому что на все училище было одно фортепиано и, чтобы на нем играть, нужно было стоять в очереди — уроков много. Может, если бы в нашей деревне были созданы условия, то стал бы великим танцовщиком. У меня все данные для этого были: вестибулярный аппарат хорошо работает, морской болезни нет, в какие качки не попадал в море, не трясло.

— У вас просто изумительный татарский язык, могли бы диктором работать, в других отраслях, связанных с языком. Вы участвовали в недавних акциях в защиту татарского языка?

— Вопрос языка меня, как и всех, тоже очень волновал, но не хочу углублять это, потому что я подумал, что, раз наши руководители не стали активно выступать, может, так и надо было. Ведь московские боссы могли бы тем самым убрать наших руководителей, а нам этого не надо. Язык нужно сохранять, я верю в будущее татар, в семье нужно его хранить. Евреи же смогли восстановить родной язык. Иногда смотришь на бабушку, которая внуку на ломаном русском говорит «синок, дущка»... Да говори с ребенком на татарском! Моя внучка живет в Москве среди русских, даже ее мама лишь наполовину татарка, но она так чисто говорит по-татарски! Такие старинные обороты знает...