Руслан Айсин Руслан Айсин: «Сталин даже мертвый продолжает быть фактором большой политики» Фото: Ирина Ерохина

«БУНТ ТИТАНОВ ПРОТИВ ЗАСИЛЬЯ ОЛИМПИЙЦЕВ»

Отсутствие в нашей стране полноценной конкурентной политической жизни переносит тяжесть общественных и идеологических баталий в культурологическую плоскость. Именно там борьба интеллектуальных разработок и концептов находит свое яркое выражение. Во времена авторитарного правления культура и искусство остаются тем маленьким окошком, форточкой, через которую проецируются свободная мысль и альтернативный дискурс. Искусство как зрелое проявление субъективной воли противостоит тотальности как отсутствию «ничего, кроме себя». Искусство рождается как побудительный мотив внутренней энергии чистого творчества, которое неизбежно сталкивается с гегемонией инерции. Это бунт титанов против засилья олимпийцев.

Скандал вокруг сатирического британского фильма «Смерть Сталина» носит, конечно, и идеологический характер и политический одновременно. Министр культуры Владимир Мединский заявил, что люди старшего поколения воспримут фильм как «оскорбительную насмешку над всем советским прошлым». В то время как режиссер ленты Армандо Ианнуччи сказал, что фильм снимал про диктатуру и синдром коллективного поведения, и намекал, что его кинопроизведение имеет аллюзию на ситуацию с выборами Трампа. Специально ли, нет ли, но премьера его фильма «Смерть Сталина» теперь помещена в контекст российских выборов Путина. Британский политический сарказм имеет давнюю традицию. Но с нашей традицией он вошел в конфликтный резонанс: наше привычное высмеивание политической жизни и его представителей в основном творчески реализуется в форме анекдотов и иносказательных притч.

Как можно понять по названию фильма, сюжет строится вокруг борьбы за власть в СССР, развернувшейся после смерти «вождя народов» в 1953 году. Смерть или убийство генсека Сталина — одна из самых темных страниц отечественной истории ХХ века. Версий на этот счет много, перечислять их все нет смысла. С момента смерти Сталина и до расстрела Берии это один из самых динамичных и острых отрезков политической жизни СССР, настоящая историческая развилка. Не проиграй Лаврентий Павлович борьбу за власть своим товарищам-оппонентам — неизвестно, каким путем пошла бы наша страна. Но у истории нет сослагательного наклонения. Но есть интерпретации.

Власть всегда возбуждала в людях противоречивые чувства: от неприятия до абсолютизации. Сталин монументально выразил собой принцип тотальной власти, где нет места иному. Он сам искусству и кинематографу уделял особую роль, сам цензурировал и вычитывал многие произведения литературы. Власть, по его мнению, не должна иметь никаких внутренних разрывов, она должна быть всепроникающей. Писателей, мастеров слова Сталин называл «инженерами человеческих душ». Они через слово, смыслы призваны были воспитывать советского человека. Это чистый модерн. Новый человек. Новые горизонты.

«МОИ ЛЮДИ ОЧЕНЬ СТРАШНЫЕ. ТАКИХ БОЛЬШЕ НИГДЕ НЕ НАЙДЕШЬ»

Советский человек в своей массе, будучи еще не оформленным в политическую гражданскую нацию, не читал антитиранической пьесы Евгения Шварца «Дракон». Евгений Львович писал ее в годы войны, по иронии судьбы, в городе Сталинабаде, тогдашней столице Таджикистана, в 1961 году переименованной в Душанбе. Пьесу не могли поставить ни в годы сталинского правления, ни в годы хрущевской оттепели. Лишь в 1962 году впервые эта политическая притча, сложенная в формат сказочного повествования, была явлена театральному зрителю. Многие считают, что пьеса «Дракон», в годы перестройки экранизированная Марком Захаровым, является антисталинским политическим памфлетом. Сам же Шварц настаивал на антигитлеровском пафосе своего творения. В любом случае произведение было одним из самых колючих, антигуманистических и до сих пор ставящих нас в тупик своими вопросами:

Дракон: ...Мои люди очень страшные. Таких больше нигде не найдешь. Моя работа. Я их кроил.

Ланцелот: И все-таки они люди.

Дракон: Это снаружи.

Ланцелот: Нет.

Дракон: Если бы ты увидел их души — ох, задрожал бы.

Ланцелот: Нет.

Дракон: Убежал бы даже. Не стал бы умирать из-за калек. Я же их, любезный мой, лично покалечил. Как требуется, так и покалечил. Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам — человек околеет. А душу разорвешь — станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души. Нет, нет, жалко, что они невидимы.


«СМЕРТЬ СТАЛИНА» — ЭТО НЕ ПРОСТО ПРО НЕКОЕ «СОВЕТСКОЕ НАСЛЕДИЕ»

Дракон и сам был «инженером человеческих душ». Он сам себе и писатель, и цензор. Как таковая цензура в Российской Федерации по Конституции запрещена. Но разве может она указывать тому, кто сам выше Конституции? Сталин еще живет в генетических жилах политического класса. Дракон парит над всем. «Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором», — сказал Николай I «солнцу русской поэзии» Александру Пушкину. Но Николая Палкина советская идеологическая машина позволяла высмеивать. Николай далеко залег в пластах истории, Сталин и его наследие еще пульсируют здесь, поэтому даже мертвый он продолжает быть фактором большой политики.

«Смерть Сталина» — это не просто про некое «советское наследие». Это что-то большее. Смерть и власть неразрывны в своем внутреннем единстве. Современному гуманистическому сознанию тяжело понять различие смерти и гибели. Гибель — это упразднение феномена, снятие наличности, гибель бывает у материального явления. Смерть же — сугубо возвышенный аспект, связанный с финалом сущего, с таинством неизведанного. Человека от животного отличает тот факт, что он знает о своей смерти, о конце уникального и неповторимого явления; животное же не рефлектирует на этот счет, в его матрицу вшит программный код гибели как конца физиологической механики жизни. Смерть не терпит насмешек. Смерть — сакральное таинство, фиксирующее жизнь как уникальность. Не было бы смерти, не было бы и феномена настоящей и неповторимой жизни. В этом смысле смерть всегда была объектом пристального внимания вдумчивых философов. Но нынешний обыватель в ужасе отказывается ставить перед собой эти фундаментальные вопросы. Он все переворачивает наизнанку, его удел — арлекинизация и шутовской хоровод нескончаемого бессмыслия.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции