Яков Турбовской: «Русский язык ни в коем случае не должен подавлять другие языки!»

«ЕСЛИ МЫ СЧИТАЕМ СЕБЯ ВЕЛИКИМ ГОСУДАРСТВОМ, ТО БЕЗ ШКОЛЫ НАМ НЕ ОБОЙТИСЬ»

— Яков Семенович, вы известны как один из самых последовательных критиков существующей системы образования. А как бы вы определили суть сегодняшней образовательной системы, в чем ее уязвимость?

— Все начинается с точки отсчета. Что для нас может быть этой точкой? Мы можем начинать с октябрьских дней 1917 года, мы можем начинать с 1990-х годов. Но мне бы хотелось, чтобы мы начинали с сегодняшнего дня как констатации того, что мы имеем, и понимали, что мы можем и должны с этим сделать. Что у нас на сегодня есть? У нас на сегодня есть закон об образовании (№273-ФЗ), целый ряд реорганизационных мероприятий, приказы министерства и чрезвычайная активность министерских работников... А чего у нас сегодня нет? У нас сегодня нет удовлетворения — социального, государственного удовлетворения от того, что делают школа и система образования в целом. Мы сами признаем, что у нас сегодня школа не справляется с теми задачами, которые перед ней стоят.

В настоящее время мы находимся в условиях глобализации. Что это значит? Это значит, что сегодня мы с вами вышли в открытый океан земных, жестко конкурентных отношений. И лишь то государство и то общество выигрывают в нем, которые оказываются конкурентоспособными, то есть способными с позиций и критериев сегодняшнего дня создавать продукцию, которая конкурентоспособна и состоятельна по мировым стандартам. Но мы сегодня, к сожалению, этого спора системно выдержать не можем.

Возникает вопрос: каким образом нам справиться с этой задачей? С моей точки зрения, у нас есть только один путь — это принципиальное изменение отношения к образованию. Если мы понимаем, что конкурентоспособность сегодня — не просто мощь государства, не просто грубая способность одержать верх в силовом и военном конфликте, а количество производимой государством интеллектуальной продукции, способность создавать новое и в промышленности, и в искусстве — где угодно, вести за собой мир (ведь мы считаем себя великим государством), то без школы нам не обойтись. В условиях глобализации, которая предъявляет жесткие требования ко всем, изменяется соотношение между государством и обществом. Сегодня не общество зависит от государства, а государство зависит от общества и от готовности каждого человека проявить себя. Когда мы сегодня буквально по головам просчитываем наших людей, которые уезжают на Запад, это означает, что уезжают талантливые люди. А почему они уезжают? Просто не находят применения. Я не буду вдаваться в подоплеку этого вопроса, просто скажу следующую вещь: современная российская школа не способна и не может обеспечить нужного уровня конкурентоспособности. Но может ли школа изменить себя? Может, но для этого нужно изменить отношение государства к школе.

Если школа считается сферой услуг, то совершенно естественно, что каждый из вас, из тех, которые отдают детей в школу, ищет для себя школу «получше» и в такую школу «получше» отдает их. Но как только мы говорим о школе «получше», мы сразу же заявляем, что у нас нет государственной системы образования, которая могла бы обеспечить, чтобы такие школы были везде. Чтобы в любом селе, в любом городе и в столице каждая школа могла готовить одинаково: не в смысле равности, а готовить ребенка, способного творчески самореализоваться на основе полученного образования.

Но наша школа сегодня — это узко потребительская школа, нацеленная преимущественно на то, чтобы подготовить ребенка к сдаче экзаменов, которые он выдерживает, но которые потом никому — ни ему, ни государству — не нужны. И в вузе все начинается сначала.  

Устраивая бесконечные контролирующие проверки усвоенных программных знаний, полностью исключив задачу формирования познавательных увлечений, поставив учителя в позицию формального исполнителя административных требований, школа, по сути, работает, только опираясь на память ребенка, который завтра предпочтет обо всем забыть, — это первое. Второе — сегодня особую опасность, с моей точки зрения, представляет профессиональное педагогическое образование. Оно не готовит учителя, способного развивать и формировать конкурентоспособную личность.

Сегодня задача школы — сделать так, чтобы: а) ребенок был патриотом своей страны, любил свою Родину, поэтому мы говорим о возрождении воспитания в школах; б) чтобы он не только овладевал знаниями, но и умел их использовать не только в стандартных, но и в непредвиденных условиях, требующих личного творчества. Вот если эти три задачи школа решит, и будет то, что нужно. А для этого нужно сделать самое главное — научить ребенка самостоятельно учиться. Чему ребенок и не научается в современной школе. Мы не способны обеспечить любознательной активности ребенка. И в дальнейшей своей беседе я постараюсь объяснить, каким образом можно научить его учиться и почему для этого следует в первую очередь овладеть русским языком.

«Если школа считается сферой услуг, то совершенно естественно, что каждый из вас, из тех, которые отдают детей в школу, ищет для себя школу «получше» и в такую школу «получше» отдает их» Фото: ©Константин Чалабов, РИА «Новости»

 «СЕГОДНЯШНИЙ ЛИБЕРАЛ-ИНТЕЛЛИГЕНТ, КОТОРЫЙ СО СЦЕНЫ ПОЗВОЛЯЕТ СЕБЕ НЕЦЕНЗУРЩИНУ, УБИВАЕТ ИНТЕЛЛЕКТ СВОЕГО НАРОДА»

— Почему именно русскому языку вы отводите такую ключевую роль? У нас в стране живут практически 200 национальностей и народностей. Русских из них — примерно 110 миллионов. Соответственно, из 146 миллионов у нас 36 миллионов людей, принадлежащих к «нетитульной» национальности.

— Давайте договоримся о том, что мы говорим не о русском языке как таковом, а об учебном предмете «русский язык». В школах он преподается точно так же, как английский, немецкий или французский языки. В этом и заключается парадокс. Дело не в том, сколько у нас разных национальностей, дело в другом: русский язык у нас является государственным. Это значит, что во всех школах России, как прежде и Советского Союза, обучение идет на русском языке. Поэтому очень многое зависит от того, как мы учим этому языку. Если мы не знаем русского языка, на котором идет обучение, то мы не знаем ни физики, ни химии, ни географии, ни биологии, ни всех остальных предметов. Отсюда возникает самый главный вопрос, которому посвящена моя книга «Русский язык. Между неприязнью и любовью»: почему наши дети не любят и не знают русского языка? Да потому, что мы обучаем ему как обыкновенному предмету, не понимая, по каким законам должно строиться обучение.

Я очень прошу быть внимательным к тому, что я сейчас скажу. Человек способен обучаться потому, что у него есть генетическая способность быть обучаемым. А почему она у него есть? Она у него есть потому, что он испытывает потребность в общении с другими людьми, потребность в том, чтобы его понимали. Не чтобы он понимал, а чтобы его понимали. И когда ребенок орет, кричит, то это уже его язык общения с нами, у него другого языка нет. И он своим криком хочет сказать, что в чем-то испытывает потребность, которую нужно неотложно удовлетворить.

Основой обучения любому учебному предмету является потребность, испытываемая организмом рождающегося человека как обыкновенного животного. Животное рождается, испытывая потребности физиологические, а язык — это тоже средство удовлетворения физиологических потребностей с момента рождения. Ребенок кричит, он требует, он плачет. Он требует, чтобы мы его понимали. Но проходит какое-то время, и мозг человека (очень лабильный и изменяющийся механизм, способный воспринимать больше, чем он видит и слышит) начинает приспосабливаться к реальной действительности, и тогда он начинает понимать, что крика уже недостаточно, он начинает испытывать потребность, чтобы его лучше понимали. Он слышит, что люди между собой разговаривают на другом языке, не на крике, и начинает усваивать слоговую речь. К двум годам ребенок владеет 3–4 тысячами слов, способными выражать его потребности.

Значит, моя первая мысль состоит в том, что мы способны обучать любого человека до тех пор, пока он испытывает в этом потребность. Как только он потребности в этом не испытывает, процесс обучения заканчивается. Мы можем его заставлять, тренировать, как слона, и он что-то будет делать, но эти действия, не отражающие испытываемой им потребности, не приводят к нужному результату, даже если выполняются заученно правильно.

Русский язык должен стать (и это его самое главное предназначение) средством выражения мысли ребенка, его желаний и потребностей. Он для этого и овладевает языком. Когда же он приходит в школу, ему навязывают правила, не имеющие ничего общего с его потребностями. Таким образом, мы не развиваем потребность, не усиливаем ее, а убиваем познавательную активность ребенка. Нас не интересует, что он думает, нам важно, чтобы он запомнил требуемый ему минимум знаний. Вся логика такого обучения русскому языку антиприродна. И сегодняшние наши учебники никуда не годятся, потому что они построены на антиприродном начале, не только не развивая испытываемую потребность в овладении языком, а, по сути, убивая ее. А ведь без владения речью человеку не только творчески, но и в быту продуктивно не проявить себя.

И пусть это не покажется странным, но, выступая на телевидении, я много раз спорил с нашими представителями филологии. Я говорил: самое преступное, что есть в нашей жизни, — это нецензурная речь. И не потому, что она нецензурная, нет, а потому, что она заменяет знание русского языка. Одним, двумя, тремя матерными словами заменяется знание всего русского языка. И сегодняшний либерал-интеллигент, который с театральной сцены позволяет себе нецензурщину, не понимает, что для такого либерала, как он, это правильно, он владеет и другим языком, но для тех, кто не владеет глубоко знанием русского языка, на этом все и заканчивается. И мы, не понимая разрушительности нецензурщины, убиваем интеллект своего народа.

Ребенок должен одно и то же слово выражать синонимичным рядом, понимая, что можно и так сказать, и по-другому, и по-третьему. Мало того, он должен понимать интонационность русского языка — вне контекста, вне смысла того, о чем мы говорим, русское слово значения не имеет.

Один из очень крупных теоретиков, я не буду называть его фамилии, говорит о том, что в русском языке есть два вида слов: объективные и субъективные. Субъективные — это где выражается отношение человека к чему-либо, а объективные — где отражаются предметы, вещи, представители фауны и флоры, к примеру: сосна, дуб, береза.

— «Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна», — говорилось в дореволюционном учебнике русской грамматики Смирновского.

— Да, согласно этой точке зрения, то, что существует объективно, — это отражение названия чего-либо, а то, что выражает отношение человека, — это субъективные слова. Но это абсолютно безграмотное и полное непонимание сути русского языка. Почему? Потому что можно сказать: «Какой ты дуб!» — совсем не имея в виду дерево. Русский язык удивительно контекстен. Мало того, мы можем сказать: «Умница», — но таким образом, что понимаешь, какую же глупость ты сказал. А когда Пушкин кричал: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» — это была высшая похвала, а не ругательство. Вот этого богатства русского языка в современном образовании нет. Между тем школа должна строиться на том, чтобы ребенок стремился как можно больше вникать в русский язык не по правилам, а по чувствованию, по структуре, по логике, по интонации...

Мы же делаем все наоборот. Получается, что русский язык, без которого невозможно обучить вообще ничему, строится по диаметрально противоположной логике: сначала правила, а потом личное отношение к языку. Ничего подобного! Сначала — мысль, выражаемая ребенком, обсуждаемая ребенком, продвижение этой мысли, формирование потребности в углублении этой мысли, стремление ребенка как можно больше узнавать. В своей книге «Русский язык. Между неприязнью и любовью» я и показываю, каким образом должно строиться природосообразное обучение русскому языку.

Моя книжка вышла еще в 2010 году, она прошла все инстанции. Все это знают, но филологи делают вид, что этой книжки нет, потому что я отрицаю сложившуюся методику преподавания. Поэтому будьте любезны, уважаемые педагоги, уважаемые родители, знайте, что язык — это средство того, чтобы ребенок был понят вами. Стремитесь связывать слово и действие, слово и поступок, слово и еду, слово и название, чтобы ребенок понимал: обогащая его речь, вы обогащаете его связи с реальным миром. Только через слово, через вторую сигнальную систему, через язык ребенок может сегодня становится современным человеком. Ни компьютеры, ни техника эту задачу решить не смогут! Знайте: ничего более великого, чем связь языка и человека, быть не может! Величие государства, величие человека определяется не танками, не пушками, не силой, а именно его связями — мыслительными, словесными, интеллектуальными, и все это происходит только через слово. Слово, с одной стороны, является отражением того, что происходит, с другой — слово позволяет проникать в то, что происходит, позволяет двигаться человеку дальше. Только слово и великий русский язык могут нам помочь в этом самом деле.

«Русский язык ни в коем случае не должен подавлять другие языки. И я не понимаю, почему русские, живя в национальных и прочих республиках, не хотят знать тамошние языки?» Фото: ©Максим Богодвид, РИА «Новости»

«ЗНАНИЕ РУССКОГО ЯЗЫКА СЕГОДНЯ ЯВЛЯЕТСЯ ОСНОВОЙ ОБУЧЕНИЯ В ШКОЛЕ: ТАТАРСКОЙ, РУССКОЙ, КАЛМЫЦКОЙ — КАКОЙ УГОДНО!»

— Хорошо, а в национальных республиках какую роль вы отводите обучению русскому языку?

— Скажите, а почему швейцарский ребенок рождается и сразу усваивает три родных языка?! У нас же получается наоборот: на Кавказе люди знают три-четыре языка, а в Центральной России знают один и другого знать не хотят. Эта ситуация тоже требует нашего внимания. Наполеон не случайно говорил: человек, который знает два языка, стоит двух, три языка — трех и т. д.

Однако знание русского языка сегодня является основой обучения в любой школе: в татарской, в русской, в калмыцкой, в башкирской — в какой угодно! А так как у нас русский — язык государственный, то он должен стать для каждого ученика родным языком. И для татарина, и для башкира, и для бурята, и для ненца русский язык должен стать родным — в той же степени, в какой собственно его родной язык! Государственный язык является не только средством межнационального и внутригосударственного общения, он должен стать вторым родным языком, чтобы люди думали на нем. Но самое главное — надо опираться на природную готовность ребенка через язык воспринимать и оценивать происходящее в реальной действительности.

— Кстати, в вашей книге «Русский язык. Между неприязнью и любовью» вы приводите тезис, с которым трудно не согласиться: если нет языка, то и нет народа. Очевидно, это касается как «языка межгосударственного общения», то есть русского, который мы утрачиваем за счет девальвации в СМИ и в «либеральном» искусстве, так и национальных языков.

— Помню, как Тюменской области, где живет множество народов, ко мне обратились представители двух из них (не буду их называть). Они жаловались, что ассимилировались настолько, что стали забывать собственные языки и культуру. И просили, чтобы я им помог — чтобы в истории хоть что-то сохранилось об их народах. Что я хочу в связи с этим сказать? Сегодня у нас нет большей радости и более важной задачи, чем сохранить, как жемчужину, знание других национальных языков. Как каждый год исчезает огромное количество редких растений, так исчезают языки. Они больше не вернутся. Между тем бережное сохранение их ничем не угрожает русскому языку. Эльбрус не является конкурентом Казбека, Альпы не являются конкурентами Гималаев, но все вместе они обогащают нашу жизнь. Русский язык ни в коем случае не должен подавлять другие языки. И я не понимаю, почему русские, живя в национальных и прочих республиках, не хотят знать тамошние языки? Разве плохо, если помимо родного вы будете владеть латышским, татарским или бурятским?

Я, например, будучи в Туркмении, изучал какое-то время туркменский язык. Он преподается как русский, то есть предмет, который обязательно нужно знать, и поэтому преподается плохо. В результате его не знают как следует, язык не развивается. И это при том, что сегодня существует огромное количество методик, позволяющих обучить тому же английскому языку за два-три месяца в игровой форме. У меня самого есть методика и есть заключения научных экспертов, которые подтвердили, что за четыре года обучения дети в детском саду овладели по моей методике «синонимического обучения» знанием двух языков — русского и английского.

Таким же образом можно изучать математику, физику, ведь и у каждой науки свой язык. К примеру, когда у меня внучка была маленькая, мы с ней гуляли со сказкой о Красной Шапочке, а по дороге были ручейки, озера и лежали бревна. Я ей говорю: «Риточка, скажи, пожалуйста, каким образом нужно положить бревно, чтобы перейти на тот берег, — вдоль ручейка или поперек?» Она отвечает: «Дедушка, поперек» Я говорю: «Правильно, это называется перпендикулярно». И через очень короткое время для нее понятия «поперек» и «перпендикулярно» стали одним и тем же. И не надо было объяснять, что перпендикулярно — это прямая, пересеченная под прямым углом в 90 градусов, потому что когда вы с этого начнете, то один ребенок поймет, а другой — нет.

Существует пять уровней готовности к восприятию языкового знания: информационный, тезаурусный, методический, технологический, аналитически-рефлексивный. О чем идет речь? Речь идет о том, что каждый ребенок владеет своим внутренним языком — татарским ли, русским, таджикским или башкирским... И с ним надо разговаривать на его языке, чтобы он понимал, о чем разговор, а с этого переходить на язык понятий — на тезаурусный язык. Почему на него? Потому что слово обладает бесконечной содержательностью, интонационной размытостью, а понятие придает смыслу однозначность. Ведь на самом деле мы до сих пор не можем обеспечить индивидуального подхода к ребенку. Почему? Потому что мы начинаем разговор с позиции науки, а не с позиции его внутреннего языка. Глубоко заблуждались Василий Васильевич Давыдов (известный советский педагог и психолог — прим. ред.), которого я бесконечно люблю, Леонид Занков и другие авторы теории развивающего обучения, которые думали, что надо начинать с понятий. Нет, надо начинать с соединения внутреннего языка и понятия, которое сопряжено с этим внутренним пониманием. Тогда ребенку ничего объяснять не надо — он и так поймет.

— А как вы понимаете слова Владимира Путина о патриотизме как национальной идее?

— Речь идет о том, что не надо придумывать национальную идею. Придумать ее невозможно. Национальные чувства присущи каждому человеку, их только нужно направить в правильное русло. Национальная идея — это патриотизм, который близок и богатому, и бедному, и убогому, и сильному. Не может человек жить, не любя чего-либо. Пусть школа использует эту любовь к родине. Помню, встретились мы с одним земляком, который был лет на 30 младше меня. Что нас сблизило? Да то, что мы прыгали с одной и той же вышки на берегу, купались в одной и той же речке.

Поэтому мысль Путина о патриотизме как национальной идее мне представляется чрезвычайно плодотворной. Нужно воспользоваться тем, что Путин еще имеет возможность оставаться президентом России. Его ощущение, что он служит не своим богатым дружкам, а государству и народу, — это повод к тому, чтобы мы действительно стали единым народом.

— Что нужно сделать, чтобы у татарина, башкира, бурята или тувинца было чувство большой страны? Не только своей национальной республики, а именно чувство принадлежности к единой политической и культурной нации?

— Помните, при советской власти в Латвии очень плохо относились к русским. Почему? Потому что они были бедные. И стали хорошо относиться к новым русским, когда они стали богаты. Это я отвечаю на ваш вопрос. Если мы хотим, чтобы татары и башкиры относились к России как к большой родине, надо менять если не все, то очень многое.

В Москве есть такой директор школы Сидоров, его школа — одна из моих экспериментальных. Она находится вблизи рынка, где полным полно таджиков, узбеков, то есть тех, кто приезжает к нам на заработки. Так что сделал этот директор школы? День рождения каждого ученика отмечается одинаково, в гости ходят к каждому. Сродните детей — и ничего другого не надо. До 1936 года Советский Союз был единым и, по сути, безнациональным союзом, а потом разделение по нациям принесло временный эффект, чреватый длительными разрушениями. Или этот знаменитый ельциновский тезис: берите столько суверенитета, сколько сможете унести... Это же глупость. Это же обычный политический расчет, чтобы внизу его поддержали, чтобы избрали, а потом забрать все это обратно. Это игры, но некоторые люди в них верят. Не забывайте, что, если вы породили в человеке какую-то веру, отменить ее потом уже трудно.

Мы хорошо понимаем, что политическая ситуация в Татарии и в Чечне — одна, в Башкортостане — другая, в Ненецком округе — третья. Я встречался с чеченскими руководителями среднего звена. Я им говорил, и они со мной согласились, что Спарта — великое военное государство, но она ничего человечеству не оставила. А Афины менее велики в военном отношении, но они оставили нам культуру, конституцию, демократию. А Спарта — ничего. Поэтому, уважаемые чеченцы, если вы хотите, чтобы ваш народ только воевал, помните, что воины умеют лишь стрелять, а создавать инновационные творения они не способны. Нам надо интегрировать наши национальности и народности в общее культурное и образовательное пространство, а для этого, как я уже сказал, требуется правильное преподавание в республиках русского языка. Нужны учителя, которые способны талантливо преподавать русский язык, нужны учебники, интересно излагающие преподавание русского языка в национальных школах. Давайте для чеченского ребенка еще в детском саду создадим игры для овладения русским языком.

«Хорошему учителю учебник вообще не нужен. Он должен, выходя из вуза, знать все» Фото: © Руслан Шамуков, РИА «Новости»

«В 1917 ГОДУ К ВЛАСТИ ПРИШЛА ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ, А В 1991-М — КОМСОМОЛЬСКАЯ МЕСТНАЯ БУРЖУАЗИЯ»

— Но не кажется ли вам, Яков Семенович, что человек с правильным литературным языком сегодня выпадает из сферы коммуникации? Потому что как раз он становится непонятым и неуслышанным, хотя вроде бы превосходно владеет языком. Нынешний сленговый способ общаться не подразумевает, что в диалоге может участвовать носитель правильной литературной речи. Его речь воспримут в той же степени, как если бы он разговаривал на марсианском.

— Вы затронули очень важную проблему. То, о чем вы говорите, — это результат 25-летнего развращения народа. Мы разучились говорить на правильном литературном языке и в школе, и по телевидению. Скажем, нынешний телеведущий — это просто «озвучатель», он уже не владелец русского языка. У нас сегодня Путин — олицетворение знания языка, он единственный свободно говорящий на нем. Не другие наши политические деятели — депутаты или эксперты, а именно Владимир Путин способен вслух думать и изложить свои мысли и так, и по-другому. На языке Путина сегодня надо учить наших детей разговаривать. То, о чем вы сказали, — это наша трагедия, нам надо в школу возвращать обогащение языкового словарного запаса и способности ребенка выражать свои мысли.

Получается, что по телевидению, чтобы озвучить какое-то событие, мы используем 3–5 тысяч слов, а ведь язык бесконечен, безграничен. Сегодняшний телеведущий или иной сотрудник СМИ — это выпускник современной российской школы. И исправлять ситуацию нам следует через школу. Необходимо, чтобы сегодня проверяли синонимическое богатство речи телеведущих, чтобы они могли не только читать, причем иногда плохо, неточно, но и чтобы они были способны интонационно выразить или отреагировать на какую-то мысль, Чтобы они стали полемистами, иначе никакого толку нет. Когда сегодня наши писатели заявляют, что им для точности выражения чувства от падения молотка на ногу требуется нецензурщина, остается только удивляться. А что, прежде никогда молотки на ногу в России не падали? Но как-то же обходились великие русские писатели, создавшие литературу и театр предыдущих столетий. А сегодня приходится думать, идти с ребенком в театр или не идти, стыдно же самому, уши вянут от того, что доносится с подмостков.

— А насколько язык Путина эталонен для вас? Путин ведь нередко прибегает к сленговой речи.

— Это нормально для человека, способного реагировать, способного точно и адекватно излагать свою мысль, очень точно формулировать ее. У нас думающего оратора никогда на экране не было. И именно это умение не только точно, но и с учетом аудитории, реальных обстоятельств и преследуемой цели, рассуждая, доносить до каждого свою мысль чрезвычайно ценно и, несомненно, поучительно.

К тому же считаю необходимым поддержать идею Путина о том, чтобы патриотизм стал идеологией государства. Потому что патриотизм — это природно испытываемое человеком чувство. Да, оно не рождается вместе с ребенком, оно воспитывается, а воспитывается оно потому, что окружение влияет на ребенка. Дерево, речка, дождь, солнце, зелень — место, где ты рос, воспитывает нас, формирует наши чувства. Эту любовь к малой родине надо использовать в системе воспитания. Гораздо легче делать то, что любишь. И я совершенно убежден, что Путин любит то, что он делает!

— Более четверти века назад мы разрушили советскую систему образования. Насколько она была близка к тому идеалу «природосообразности», о котором вы говорите?

— На самом деле та система образования была ненамного лучше этой. Но она была великолепна в другом. Спросите нынешних учеников, кто такие Майн Рид, Фенимор Купер, Чарльз Диккенс. Они же понятия не имеют, кто это такие, в то время как мы их читали их запоем. Ведь многих из нас учили еще дореволюционные учителя, понимаете?!

— То есть сила советской системы была в людях, в дореволюционных кадрах?

— В учителях, которые вопреки всему были грамотными, образованными, увлекающими. Я помню, в 8-м классе мы восстали против одной учительницы в мужской школе, которая сказала мне «ты». По положению надо было говорить «вы». И когда сегодня Якубович маленькому ребенку говорит «вы», он правильно поступает. Кто такой аристократ? Это человек, который уважает другого, но в первую очередь самого себя, не унижая другого. Мы же сегодня живем без самоуважения, без самокритики, без самоощущения личного достоинства.

Поколения, воспитанные в советской школе, на самом деле изучали русскую литературу. Мы на самом деле слышали по радио образцы великой русской речи! Тот же Ираклий Андроников... А сейчас кого мы слушаем?

Вот у меня вышла книга «О любви, сексе, списывании, воровстве и отличниках», основанная на моих беседах с учениками.  Беседы с реальными учениками, позволяющие им, насколько я могу утверждать, не только понимать, что такое любовь и что такое секс, но и как надо поступать, не обворовывая себя, в жизни. Причем я совершенно убежден, что по этим вопросам с мальчиками и девочками надо разговаривать отдельно. Сегодня же мы сделали страшную вещь: мы разрушили понимание того, в чем рыцарство, в чем индивидуальность мальчика, а в чем индивидуальность девочки. Мальчик, который в присутствии девочек позволяет себе получать двойки и не стесняться этого, девочка, которая позволяет себе быть тупицей и продолжать считать себя «модной и современной», — это самое страшное и личностно разрушительное, что происходит в жизни будущего мужчины и будущей женщины.

— А кто запустил это процесс разрушения национальной культуры, национального языка, национальной школы и образования? На ваш взгляд, этот процесс запущен сознательно или это просто глупость?

— Смотрите, кто пришел к власти во времена большевиков? Интеллигенты.

— Левое крыло дореволюционной интеллигенции.

— Крупская и Луначарский пришли к власти. Первое, на что они обратили внимание, — это список литературы, который надо знать, правильно? Они что сделали? Вернули гимназию, общеобразовательную школу, а последняя не знала ни коррупции, ни взяток. Учитель обладал двумя возможностями: ставить отметку и оценку. Что такое отметка? Это цифра. А оценка? Это мнение учителя. Отличнику он мог занизить отметку, хорошисту и троечнику — поднять. Он использовал отметку как стимул развития. Сегодня же учитель ставит только отметку, потому что он чисто формальное лицо, ни за что не ответственное, негосударственное. Превращение школы в сферу услуг является основой убийства культуры в отечественной школе.

— Если в 1917 году к власти пришла левая интеллигенция, то кто пришел к власти в 1991 году?

— Пришла наша комсомольская местная буржуазия. Сегодня я их вижу стоящими у пультов и отстаивающими современность. В своей статье о Путине я вспомнил про Бориса Ельцина, которому на исходе 1980-х был задан вопрос о том, как он оценивает свою роль в должности первого секретаря московского горкома партии. Ельцин на встрече с ЦК комсомола, где я присутствовал, ответил: «Самым ужасным образом». То есть он не мог с этой работой справиться. И вот я, выступая по радио (за что меня потом отлучили от радиоэфира года на два-три), обращаясь к нему, спросил: «Борис Николаевич, как же может так быть, что вы, признав, что не способны руководить Москвой, взялись руководить государством?» Ельцин был человеком, толпой вознесенным наверх. Он сам не способен был понимать, что такое государство, он думал, что возвратил нам капитализм, а вернул феодализм. 1990-е годы отбросили нас далеко назад — как пушка, которая, стреляя, не понимает, что откат у нее намного больше, чем продвижение вперед.

«Давайте найдем место этому ЕГЭ. Например, средством для разовых проверок оно может быть, а единым государственным экзаменом — ни в коем случае» Фото: ©Виталий Аньков, РИА «Новости»

«ОДНА ИЗ РУКОВОДИТЕЛЕЙ ОБРАЗОВАНИЯ СКАЗАЛА: «Я САМА НЕНАВИЖУ ЕГЭ, НО МНЕ СТОЛЬКО ЗАПЛАТИЛИ...»

— Готовы ли мы отменить ЕГЭ — ту самую сухую оценку, цифру, навязанную нам чиновниками из минобра?

— Мы же понимаем, чем было обусловлено появление этого ЕГЭ. Одна из крупных руководителей образования сказала: «Я сама ненавижу ЕГЭ, но мне и моим учителям столько заплатили, что я не могу от него отказаться». Так вот давайте перестанем на эту тему разговаривать и поймем, что ничего уже запрещать не надо. В смысле давайте найдем место этому ЕГЭ. Например, средством для разовых проверок оно может быть, а единым государственным экзаменом — ни в коем случае. На Западе уже все постепенно отказались от этого, правда, втихую — стыдливо, трусливо. А мы, забывшие о своей культуре и опыте?! Разве можно называть экспериментом то, что усовершенствуется в течение 20 лет? Что это за эксперимент такой? Эксперименты должна проводить наука, а после этого министерство должно отбирать, что подошло, а что не подошло. Когда же министерство занимается экспериментированием, оно просто занимается протаскиванием идеи, понравившейся кому-то из руководителей.

В моем классе, который я окончил, было много учеников, был среди них один, который, как тогда казалось, обладал удивительной тупостью и никакого ЕГЭ бы сегодня ни за что не сдал. Но память у него была феноменальная, и в итоге он стал председателем облпотребсоюза одной из крупнейших областей Украины. А для этого нужно было обладать умом, который в школе остался незамеченным. К чему я веду весь этот разговор? Каждый ребенок изначально талантлив не в том смысле, что он может быть музыкантом, легкоатлетом или композитором. Каждый по-разному талантлив, каждый проходит через свои жизненные пороги. Моя мать была очень крупным гинекологом, и я помню, как она рассказывала, что, когда мы находимся в материнской утробе, мы проходим разные периоды: становимся и лягушкой, и лягушкой-рыбой. Так же и в жизни.

Есть люди, которые через себя электричество пропускают, есть люди, которые обладают колоссальной чувствительностью, математическими способностями или абсолютным слухом. И их готовили и готовят к тем или иным профессиональным специальностям. Но сегодня проблема заключается в том, что рождаются новые, раннее не существовавшие специальности, которые традиционных решений не имеют, а люди, готовые их выполнять, нужны. Причем природные ископаемые конечны, бесконечна только мощь человеческого мозга, человеческих способностей, давайте научимся их использовать. Только опираясь на природосообразность в человеке, мы сумеем этой цели добиться.

Но, к сожалению, логика сегодняшнего обучения дидактически разрушительна. Ведь что такое экзамен? Это проверка знаний. И не больше. И именно поэтому мои студенты во время экзаменов, не прибегая к унизительным шпаргалкам, могли пользоваться любыми учебниками, любыми справочниками, любыми книгами. Но я формулировал вопрос так, что напрямую вычитать ответ на него было нельзя. И это требовало от них не механического повторения заученных или списанных ответов, а поиска решения. В свое время у нас был преподаватель, который любил говорить: «Задайте-ка мне какой-нибудь вопрос». И по заданному тобой вопросу он определял глубину твоих знаний. И действительно — задать вопрос намного сложнее, чем ответить на него, потому что отвечаешь ты по-заученному, а задаешь вопрос, проявляя собственную мысль. И в моих статьях, посвященных проблеме «домашнего задания», именно это ставится во главу угла. Если мы хотим радикально повысить эффективность учебно-воспитательного процесса, надо поменять акценты между вопросом и ответом. Сегодня учитель задает вопрос, а ученик должен отвечать. А надо наоборот: ученик должен приходить в школу с заинтересовавшими его вопросами и в школе вместе с другими учениками и учителем находить на них ответы. К примеру, я нередко ставил своего ученика-отличника перед классом и говорил: «Кто задаст ему вопрос, на который он не ответит, получит пять». Вы не представляете: где только мои ученики не рылись, чтобы задать ему сложный вопрос. И поэтому сегодня главное — пробудить в детях познавательную активность и любознательность. И когда ребенок выбегает из класса и кричит: «Мы сегодня открыли закон Архимеда!» — я понимаю, как повезло этому ученику с учителем.

— А вы сторонник теории единого учебника?

— Я как-то провел анкетирование по истории, по русскому языку и русской литературе с 5-го по 11-й класс. Выяснилось, что ученый составляет и пишет учебники, руководствуясь одними критериями — глубина, полнота, соответствие программе и т. п. А учителя и ученики руководствуются только двумя критериями — понимание и интерес. Сегодня же ни один учебник ребенком самостоятельно понят быть не может. Поэтому, выступая перед культурологами, я сказал им: «Коллеги, приходите писать учебники!» Сегодня, как никогда раньше, нужен литератор, способный талантливо написать школьный учебник. Надо объединять талантливые силы, пока еще не ушла русская интеллигенция, пока еще живы кадры, способные думать о будущем.

— Так нужно ли такому представителю «уходящей интеллигенции» написать единый учебник?

— Единый учебник — вообще глупость, потому что хорошему учителю учебник вообще не нужен. Он должен, выходя из вуза, знать все. А ученику нужен учебник, который был бы ему верным помощником в процессе самостоятельного овладения школьными знаниями. При этом в продвинутой гимназии — один, в лингвистической школе — другой, в математической — третий и т. д.

— То есть нужен контекстный учебник?

— Нужно понимать, о чем идет речь. Если нам нужны выдающиеся математики, то как мы можем учить их по одному учебнику с будущими выдающимися лингвистами? Министерство образования существует для того, чтобы удовлетворять дифференцированные запросы реальной действительности, а не навязывать свои нормативные. Конечно, в ванной тоже можно ловить рыбу, но там ведь ее нет.

«Ольга Васильева сразу сказала, что нам пора возвращать в школу государственно необходимое отношение к учителю и ученику» Фото: © Александр Вильф, РИА «Новости»

«Я ВАМ ДАЮ ГАРАНТИЮ, ЧТО В ТЕЧЕНИЕ ДВУХ-ТРЕХ ЛЕТ МОЖНО КОРЕННЫМ ОБРАЗОМ ВСЕ ИЗМЕНИТЬ»

— Яков Семенович, как вы полагаете, нужны ли в школе «Основы православной культуры», а также исламской, буддийской, иудейской?

— Какое-то время назад у меня был разговор с Владимиром Филипповым, бывшим министром образования России (занимал эту должность до 2004 года — прим. ред.), и он сказал: «Мы пустили священников в школы, но они не способны вести за собой детей. Нарушается дисциплина. Мы их отпустили из школы. Теперь они опять хотят этого». Лично я не возражаю против основ культуры основных конфессий РФ, но все упирается в подготовку людей, которые способны интересно преподавать этот предмет. Знаете, у меня был еще в советские времена спор с заместителем министра, я не стану называть ее фамилии — она говорила, что в школу нужно приглашать участников Великой Отечественной войны, чтобы они детям рассказывали о своем боевом опыте. Я ответил: «Нет, нужно приглашать к детям только тех, которые смогут интересно об этом рассказать». Если рассказчик не способен увлечь, дети начинают на головах ходить, это же дети.

Кроме того, я как-то заглянул в интернет на сайты, где общаются представители разных конфессий, и пришел в ужас, с какой ненавистью они относятся друг к другу. Дети должны расти, любя друг друга, уважая друг друга, независимо от религиозной и национальной принадлежности. Школа вне религии и вне политики.

— Когда создавали новую систему образования, разрушая советскую, рассчитывали на то, что она поможет нам интегрироваться в западный мир. Как вы считаете, помогла? Или же мы теперь плетемся в хвосте благодаря этой системе образования?

— Еще в годы советской власти был выдвинут лозунг о конвергенции, об объединении социализма и капитализма в единое общечеловеческое общество. Средний класс — это конвергентный класс, но Михаил Горбачев (которого я бесконечно уважаю) допустил одну ошибку, которую Путин уже не допускает. Горбачев не понял, что потеря власти убивает любые идеи, сами идеи не работают. Вот Путин не допускает, чтобы власть оказалась безвластной, беспомощной. Ошибка Горбачева заключалась в том, что он избыточно верил в силу действительно замечательной идеи. Но сами идеи, как бы они ни «овладевали массами», не способны обеспечить продвижение того порядка, который всегда необходим, тех условий и результатов, которые жизненно необходимы

В те годы западное образование уже находилось в кризисе. Почему? Потому что западная школа поняла, что формальное обучение в школе ни к чему не приводит. И первыми это поняли финны, которые занялись изучением личности ребенка и индивидуальных подходов к нему. Но мы по этому пути не пошли, мы по-прежнему продолжали верить в формальные реорганизационные преобразования. Наша школа была не самой лучшей, но на каких-то уровнях опережающей время, несомненно. Вторая школа Москвы, физтех и физмат Москвы, Баумановское училище олицетворяли высокий уровень знаний. Мы все это своей очевидно ученически-бездумной исполнительностью просто убили. 

Запад же сделал таким образом: для тех, кто не хочет учиться, он создал public schools, простые школы, где не хочешь учиться — не учись, тебя подержат, подрастешь — пойдешь работать или бизнесом заниматься. А для тех, кто хочет учиться, — жесткие преграды, жесткие тесты и т. д. Я думаю, что для нас уже в этом выхода нет. Нам надо сегодня обязательно в каждой школе — в Барнауле, в Москве, в Петербурге, в Калининграде — вводить новые творческие формы обучения, используя и компьютер, и телевидение, и возможности общения. Хотя все опять упирается в уровень подготовки кадров. Как мы ратовали, чтобы по телевидению выступали лекторы с научными знаниями! С научными знаниями-то они выступают, но говорить они не умеют, делают это неинтересно! Надо обучать людей, которые способны думать, владеть мыслью, которые могут держать аудиторию в интеллектуальном напряжении, когда в одно сливаются и эмоции, и интеллект. Если мы этого не делаем, ничего же в этой аудитории происходить не будет.

— Яков Семенович, а насколько мы отстали сейчас от Запада, который мы безуспешно пытались догнать 20–25 лет назад?

— Вы когда-нибудь видели, как бегут стайеры на дистанции? Какая-то группа отрывается вперед, а те, кто идет сзади, просто бегут и бегут — им лишь бы добежать до конца. Вот мы напоминаем тех, кто бежит на 6-м или 7-м месте, когда догнать уже почти невозможно. И вообще, глядя в спину другому, ничего сделать нельзя. И нам ничего другого не остается, как находить резервы в способностях людей, в использовании генетических возможностей, заложенных в каждом ребенке, и именно школа призвана и должна это сделать. И первым шагом, который мы должны предпринять, должно стать принципиальное изменение системы профессиональной подготовки в вузе будущих учителей и целенаправленной переподготовки работающих.

В свое время мы закрыли педагогические институты и открыли никому не нужные университеты. Теперь выпускники этих вузов не хотят или не могут профессионально быть учителями. К тому же будущего учителя надо учить не столько, к примеру, истории, сколько умению ее преподавать. «Что преподавать» должно быть поставлено в прямую зависимость от того, «как преподавать». И если, к примеру, говорить о той же истории, то я заявляю, что самой главной причиной сегодняшнего неудовлетворительного преподавания истории является то, что мы не разделяем двух понятий: «история» и «историография». История — это рассказы о чем-то: о моральном величии, мужестве, любви к родине, о великих поступках русских и нерусских людей, живущих в России, патриотов своей страны. А историография — это научное изложение разных подходов, разных точек зрения. И нам не надо бояться, что ребенок будет понимать, что существуют не только черное и белое, но и серое, и красное, и зеленое. Он будет понимать, почему тот или иной правитель делал так или иначе, почему нам не надо сбрасывать его памятники с постаментов. Это как биография семьи — мы же перед детьми не раскрываем полную историю отношений мамы и папы, но, когда дети взрослеют, они постепенно сами все узнают и понимают. Школа — это место радости, место любви, место познания, а не тюремная камера, где приковывают цепью и повторяют: учи и сдавай экзамены. Мы должны подготовить ученика к социальному бытию. Поэтому нам пора возвращать в школу великое учение Антона Семеновича Макаренко.

Повторяю: учитель должен выйти из института образованным человеком, научившимся преподавать. Ведь процесс обучения строится из трех компонентов: преподавание (это то, что делает сам учитель), обучение (это то, что делают учитель и ученик) и учение (это то, что делает сам ученик). Если первые два очень важны, то без третьего все бессмысленно. Но именно третьей задачи мы не решаем, мы не обучаем ребенка главному — желанию и умению самостоятельно учиться.

Что же касается кадрового голода и карьерного роста... Давайте делиться не на своих и чужих, родных и знакомых, а лишь на тех, кто способен и не способен. Давайте на руководящие должности выдвигать не родственников, не по взяткам, а лишь тех, кто способен руководить людьми и выдвигать или же всемерно способствовать выдвижению новых продуктивных идей. Сегодня же ВАК и другие подобные организации, к сожалению, существуют не для того, чтобы способствовать и продвигать такие идеи. Все заняты борьбой с плагиатом, с теми, кто примитивно списывает чужие тексты. Конечно, с этим социальным безобразием мириться не надо. Но нельзя же этой «борьбой» подменять целевую предназначенность диссертационных советов и ВАКа. Настоящий критерий должен заключаться принципиально в другом: несет ли диссертация в себе новое знание? И конечно, нам надо поднимать высшее образование как таковое. Я даже написал по этому поводу статью, которая называется «Высшее образование должно стать высшим», а оно таковым, к великому сожалению, не является.

— Скажите, а какие надежды вы возлагаете на нового министра образования Ольгу Васильеву? Публично вы ее поддержали. Способна ли она диаметрально изменить подходы в отечественной системе образования?

— Да я действительно в ряде телевизионных передач поддержал ее приход на пост министра. И вот почему: она сразу сказала, что нам пора возвращать в школу государственно необходимое отношение к учителю и ученику. Но те конкретные шаги, которые пока предпринимаются, представляются мне весьма далекими от того, что сегодня необходимо в школе. Я Ольгу Юрьевну Васильеву тоже понимаю, она ведь не может в прямом смысле слова «завтра» изменить все. Поэтому, мне думается, при ней должны работать две-три лаборатории или группы людей, которые запустят процесс развития образования, не требующего радикальных изменений, на ближайшие два-три года, а параллельно будут создавать программы управляемого системного преобразования отечественного образования.

Ведь что самое преступное сделали в 1990-е годы? Совершили резкий разворот и вдруг, ничего и никого не подготовив,  казали, что все прежнее никуда не годится. В результате родители перестали быть родителями, их ценности перестали быть ценностями для детей, а учитель был буквально перемещен в сферу услуг. Господа, побойтесь, как говорится, бога. Революции революциями, но нельзя же так безответственно с жизнью и народом поступать.

— Сколько, на ваш взгляд, потребуется лет для того, чтобы кардинально изменить систему образования?

— Если мы подготовим соответствующие программы, учебники, пособия, осуществим переподготовку кадров... Сегодня есть колоссальные возможности. Вот если бы меня назначили советником Путина, то я вам даю гарантии, что через 1,5–2 года у нас кардинально все в образовании изменилось бы. Если мы на самом деле хотим стать передовой державой, а не соревноваться с Америкой мускулами, то иного пути, кроме как через реформу системы образования, у нас нет. Если мы великая держава — давайте сделаем отечественное образование великим. Только проявившийся в деле и сформированный образованием талант в современном мире представляет ценность, только талант.

И в заключение позвольте несколько слов о сегодняшнем дне. Вековые созидатели будущего России, дорогие учителя! Поздравляю вас с самым судьбоносным в жизни нашего народа праздником — 1 сентября. Убежден, что именно вы, как и всегда в истории нашей страны, будете тем фундаментом, на котором — единственно! — возможно ее процветание. Счастья вам и неиссякаемой любви учеников!