Камиль Фасеев: «Дни и ночи топили печку этой литературой. А горит она плохо»

Камиль Фасеев

«ТУТ Я ПОНЯЛ, ЧТО ОБКОМ ТОЖЕ НУЖЕН»

«Мне запомнились слова одного ученика моей мамы, — начал свой рассказ о Камиле Фасееве корреспонденту „БИЗНЕС Online“ известный казанский историк Булат Султанбеков. — Буквально накануне войны по доносу был арестован Махмуд Зарипов, будущий завкафедрой общей физики Казанского пединститута, работавший тогда на Казанском авиационном заводе (кстати, старший брат одного из лучших живописцев Татарстана, народного художника России и члена правления союза художников России Ильдара Зарипова — прим. ред.). Блестящего выпускника КГУ, перспективнейшего инженера и ученого направляют не на лесоповал, а в авиационное КБ Роберто Бартини, итальянского аристократа (родился в семье барона), коммуниста, уехавшего из фашистской Италии в СССР, где он стал известным авиаконструктором. В „шарашке“ (особой тюрьме для высококлассных специалистов) Зарипов работал с Сергеем Королевым, Юрием Румером, тем же Бартини и другими выдающимися советскими учеными и конструкторами. После освобождения Зарипова на свой страх и понятный риск взял на работу в Казанский пединститут его директор Юсеф Ахметзянович Туишев. Бывшему заключенному надо было прописаться в Казани, но в соответствующих «органах» с этим долго тянули, поставив условием стать осведомителем. Он пошел к Фасееву, и тот жестко с кем надо поговорил. Просителя прописали буквально в тот же день. Много позже Махмуд Зарипов стал доктором наук, профессором. Вспоминая помощь Фасеева, Махмуд абый и сказал мне памятную фразу: „Вот тут-то я понял, что обком тоже нужен“.

Когда во время одной из наших последних встреч я проговорился Фасееву, что хочу про него написать, Камиль Фатыхович сказал: „А надо ли это делать, Булат?“ И тогда, и сейчас думал и думаю: надо! И обязательно. Потому что это не просто биография видного политического деятеля нашей республики, но и наша история со всеми ее радостями и трагедиями, взлетами и падениями. Всегда полезно полистать страницы прошлого из жизни его действующих лиц. Если уж не как урок, так хоть как предупреждение».

Учитель Казанбашской школы Шугуровского района ТАССР Камиль Фасеев. 1937 год

«БЕЗ ОСОБОЙ НУЖДЫ НЕ НОЧУЙ — МОГУТ ОГРАБИТЬ, А ТО И УБИТЬ»

Идеологическая работа середины 1930-х годов была «хождением по минному полю», далеко не всем удавалось уцелеть. После окончания Бугульминского педтехникума 17-летний Камиль Фасеев был назначен учителем в деревню Куакбаш Шугуровского района (был образован 10 августа 1930 года на части территории бывшего Бугульминского кантона, сейчас — территория между современными Лениногорским и Черемшанским районами Татарстана — прим. ред.), неподалеку от мест, где он родился и вырос. «Люди там были непростые. Деревня еще до революции считалась местом опасным. На околице даже поставили два черных столба, предупреждавших путника: без особой нужды не ночуй — могут ограбить, а то и убить», — читаем в очерке «Камиль Фасеев. Всходы, побитые заморозком».

Во время так называемого «Вилочного восстания», во многом спровоцированного властями, когда крестьяне выступили с топорами и вилами в руках (отсюда и историческое название) против продразверстки на нужды Красной армии, которая обрекала их на голодную смерть, куакбашцы отличались особой жестокостью по отношению к «камунчылар» — сторонникам властей. Впрочем, не они одни. В официальных и семейных архивах хранятся страшные фотографии тех времен — в гробах изуродованные трупы людей. Например, фронтовик, учитель-коммунист Мияссар Набиуллин был убит около Карабаша вилами, потом его закопали в навозную кучу. В эти дни в Бугульме схоронили несколько десятков человек, в том числе женщин-учительниц и даже муллу. Такое происходило почти на всех территориях, охваченных восстанием.

По данным сайта «Академик», в «Вилочном восстании» в феврале – марте 1920 года (в некоторых источниках его называют еще восстанием «Черного орла» — прим. ред.) на территории Среднего Поволжья и Приуралья с обеих сторон участвовали до 50 тыс. человек, 3 тыс. погибли, более тысячи было арестовано, более 100 деревень было сожжено. Подавляли этот бунт тоже беспощадно — деревни окружали войска, в случае отказа выдачи зачинщиков стреляли и даже вроде бы применяли боевые газы... Фасеев в автобиографической книге «Вспоминая прошедшее» пишет, что в деревне осталось очень мало взрослых мужчин. Но жизнь шла своим чередом, начитанный молодой учитель и к тому же виртуоз-гармонист пришелся всем по душе. Мог даже лихо приплясывать, несмотря на отсутствие ноги: последствие неосторожного «общения» с молотилкой в детстве. Вскоре был замечен и стал комсоргом колхоза, пропагандистом... А времена снова наступали лихие — шел 1937 год. В Куакбаше, как и из многих тысяч деревенек, люди исчезали неожиданно. Особенно это было заметно учителю, когда уполномоченный НКВД по списку, присланному «сверху», приказывал сжигать произведения писателей, среди которых были такие корифеи, как Галимджан Ибрагимов, Карим Тинчурин, Шамиль Усманов, Хасан Туфан.

Фасеев продолжает: «Дни и ночи топили печку этой литературой, — добавляя. — А горит она плохо. Не совсем права знаменитая фраза о рукописях, которые не горят... Горят, но плохо! Иногда доходило до трагикомического. Чтобы немного пополнить школьные полки книгами, поехал в Шугурово. Продавец магазина Татиздата — хороший знакомый Салим — сказал: „Ничего нет, браток, почти все книги изъяли и увезли“. Могу подтвердить: готовя статью „Разгром Татиздата“, я познакомился с рядом потрясающих документов... Только учебников на татарском языке изъяли тогда около 60 названий. Причины: или автор — „враг народа“, или переводчик... Правда, продавец утешил: „Вот только привезли этого "дави и жми"“. Протянул небольшой рассказ Кави Наджми „Солнечный дождь“. Но радовался хоть одной новой книге пришлось недолго. Через два дня в республиканской газете вышла разгромная статья о „враге народа Кави Наджми“, книжка полетела в печь. Горела, правда, хорошо — тонкая. Кави Наджми активно разоблачал агентов буржуазии, втершихся в литературу, но где-то „недобдел“ и был арестован. Ему еще повезло, был выпущен, снова оказался в чести. А многие из тех, кто тогда был „разоблачен“, остались там или вернулись доживать через 20 лет».

Камиль Фасеев (слева)

«МОЛЧИ, «БУХАРИНЕЦ», ТЫ ЕЩЕ ЛЕГКО ОТДЕЛАЛСЯ»

Вскоре Камилю пришлось убедиться, как зыбка грань, которая отделяет преуспевающего молодого политика от изгоя, а возможно, и «врага народа». «В начале 1938 года, — пишет он в своих „Воспоминаниях“, — в сельсовете собрался „актив“ деревни. Как водится, после обсуждения хозяйственных дел по подготовке к посевной состоялась обязательная в то время политбеседа. Как раз пришла газета о ходе процесса над Бухариным и его „сообщниками“, то есть людьми, которые занимали при Ленине и позже ключевые посты в стране». Камилю как комсоргу поручили прочитать газету, а затем все присутствующие выразили свое возмущение этими фашистскими агентами — в общем, совершили принятый в то время квазирелигиозный ритуал предания анафеме. На свою беду комсорг решил придать этому действу дополнительный артистический оттенок (гармонист ведь) и добавил: «А ведь как складно и красиво говорит, вражина», — имея в виду выступление на суде Николая Бухарина — лучшего оратора партии, «бухарчика», как его называл Сталин. Все поддакнули: говорит красиво, чтобы скрыть вредительство.

«Через неделю из района приехала комиссия для разбора персонального дела Фасеева, якобы восхвалявшего Бухарина. Ибо не может говорить красиво такой матерый враг народа. Юного „бухаринца“ из Куакбаша спасло два обстоятельства: на защиту встали председатель колхоза и директор школы. Понятно почему: в случае чего пришлось бы отвечать — поддакивали ведь. А самое главное — вскоре во вражеской деятельности обвинили тех, кто приезжал в составе комиссии. Некоторых из них даже посадили. Попытки комсорга повозмущаться хотя бы дома были прерваны его дядей Салихом. Формулировка его была тогда универсальной: „Молчи, даже стены могут услышать. Ты еще легко отделался“. Думаю, что это был урок на всю жизнь, отсюда сдержанность и осмотрительность, отличавшие Фасеева всю дальнейшую жизнь», — продолжает Султанбеков.

Репрессии создали кадровый вакуум, и Фасеев, как и тысячи других молодежных функционеров, легко преодолел ряд ступенек карьеры и, окончив в 1941 году в Москве Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б), в 1945-м стал заведующим лекторской группы Татарского обкома. Удачно сложилась и семейная жизнь — Сабира стала другом и советчиком до последнего дыхания супруга. Дальнейшая его политическая судьба шла размеренным темпом: он стал заместителем заведующего отделом обкома, затем заведующим. Писал статьи и книги, в соответствии с существующей идеологией разоблачал «растленную буржуазную культуру», даже брошюрку на сей счет выпустил, поучал деятелей литературы и искусства и делал многое из того, что входило в понятие «идеологическое обеспечение социалистического строительства». При этом был достаточно толерантным, где-то раскованным и без нужды в конфликты не влезал. Над духовной жизнью республики постоянно висел «меч» постановления ЦК ВКП(б) «О состоянии и мерах улучшения массово-политической и идеологической работы в Татарской партийной организации» от 9 августа 1944 года.

РОКОВАЯ ОШИБКА ГАЗЕТЫ «КРАСНАЯ ТАТАРИЯ»

Что же так разгневало московских идеологов, что аж само ЦК ВКП(б) разразилось спецпостановлением по отношению к республике? Есть сведения, что его текст внимательно изучил и одобрил сам Сталин. Подробный ответ на этот вопрос дает научно-документальный журнал «Гасырлар авазы — Эхо веков» государственного комитета РТ по архивному делу: «14 июня [1944 года] вышел „крамольный“ номер республиканской газеты „Красная Татария“ (официальный орган Татарского обкома партии — прим. ред.). В заявлении от редакции, напечатанном на 1-й странице газеты, сообщалось: „Этот номер мы посвящаем нашим доблестным союзникам — Великобритании и Соединенным Штатам Америки“. Ознакомившись с ним, начальник управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), известный „партийный философ“ Г.Ф. Александров и его заместитель М.Т. Иовчук составили докладную записку на имя кандидата в члены Политбюро, секретаря ЦК ВКП(б) А.С. Щербакова, курировавшего идеологический участок партийной деятельности, в которой, в частности, говорится: „Над заголовком газеты напечатано изображение флагов США, Великобритании и СССР и, кроме того, дан приветственный лозунг на английском языке. Все материалы этого номера: передовая, многочисленные высказывания иностранных деятелей, заметки советских граждан, информации и подвальная статья „Наши союзники“ — составлены в духе безудержного восхищения мощью и доблестью Англии и США. Крайне характерны сами заголовки заметок: „На английском оборудовании“, „Успех английских и американских кинофильмов“, „Произведения классиков английской и американской литературы на татарском языке“, „Скульптура Эйзенхауэра“ (новая работа татарского скульптора С. Ахуна) и т. п. Во всех материалах газеты смазывается роль Советского Союза в деле создания и укрепления антигитлеровской коалиции, принижается значение борьбы советского народа и Красной армии против гитлеровской Германии. Выпуск этого номера газеты „Красная Татария“ является серьезной ошибкой, свидетельствующей о низком политическом уровне работников редакции, а также о слабом руководстве Татарского обкома ВКП(б) редакцией своей газеты. Управление пропаганды считает необходимым указать Татарскому обкому ВКП(б) на эту ошибку и потребовать от обкома принятия конкретных мер по улучшению руководства республиканской газетой“.

Щербаков, ознакомившись с бдительным сигналом, счел вопрос, известный позднее как „борьба с низкопоклонством перед Западом“, настолько важным, что направил документ Георгию Маленкову — второму в то время человеку в партии, который 29 июня [1944 года] наложил резолюцию: „Обсудить на секретариате“. Результатом этого обсуждения и стало упомянутое выше постановление ЦК — одно из первых звеньев в цепи, которой последовательно и поистине „железно“ сковывалась отечественная культура в годы большого послевоенного идеологического наступления на нее». И Москва время от времени напоминала о необходимости бдительности по отношению к «тлетворному буржуазному национализму». Так что будущий командир республиканской идеологии Фасеев в своей деятельности на посту секретаря Татарского обкома партии не мог не учитывать подобную «поправку на ветер».

Среди слушателей Академии общественных наук при ЦК ВКП(б). Москва,1952 год

«АНТИСОВЕТЧИЦА ЦАРИЦА СЮЮМБИКЕ»

«Подвижки» в сознании твердокаменного ленинца-сталинца Камиля Фасеева начались после XX съезда КПСС с его антисталинской направленностью. Как бы ни относились к нему и к партии, именно с этого съезда начался долгий и извилистый путь отхода общества от догматизма и тоталитаризма. И вот в эти годы — 1956–1960 — Фасеев сделал то, что позволяет выделить его из многих секретарей и заведующих идеологическими отделами обкома, работавших в те годы в республике. Почти все они были достаточно грамотными функционерами и по-своему честно защищали существующий строй, не сомневаясь в правильности всего происходившего. Но не более того.

Диплом Высшей партшколы и вкладыш с результатами экзаменов. Москва, 1944 годЧтобы увеличить, нажмите

«Именно этот период позволяет поставить Камиля Фасеева в истории татарского народа если уж не рядом, то хотя бы около таких выдающихся деятелей „национального ренессанса“ 1920-х годов в языковой и политической сфере, как Кашаф Мухтаров, Гасим Мансуров и Микдат Брундуков, — считает профессор истории Султанбеков. — Этот „ренессанс“ был жестко оборван Москвой, а большинство его деятелей поплатились потом: кто — жизнью, кто — свободой. О характере обвинений можно судить только по такому мелкому эпизоду (обвинения предъявлялись и более страшные): на партийной конференции заведующий отделом пропаганды обкома и одновременно зампред Совнаркома Мансуров и наркомпрос Брундуков были названы пособниками татарских буржуазных националистов только за то, что разрешили в отрывном календаре поместить... портрет царицы Сююмбике! Мансурова обвинили и в том, что он полагал возможным использовать мулл, признающих советскую власть, — „красных мулл“, по его выражению, — в интересах государства, особенно в просвещении и ликвидации неграмотности».

Чтобы понять суть трансформации, произошедшей с Фасеевым, необходимо рассказать о ситуации, сложившейся в высших эшелонах власти ТАССР к концу 1950-х годов. Руководитель обкома Муратов (Зиннат Ибятович Муратов (1905–1988), первый секретарь Татарского обкома ВКП(б)/КПСС с 1944 по 1957 год — прим. ред.) — человек, воспитанный в духе конца 30-х годов, когда пик репрессий прошел, но угроза их врезалась уже в «политико-генетический код» республиканских лидеров той поры, был весьма осторожен, когда дело касалось национальных проблем. Добавим, что он был первым в истории республики татарином-руководителем ее партийной организации, да еще на нем висел груз выполнения того самого постановления ЦК партии от 9 августа 1944 года о переоценке газетой Татарского обкома партии наших капиталистических союзников по антигитлеровской коалиции.

Автобиография. 1969 годЧтобы увеличить, нажмите

«В ПАЛИСАДНИКЕ КАЖДОГО РАЙКОМА ОБЯЗАТЕЛЬНО РОСЛА КУКУРУЗА»

«Необходимо учитывать и то, что Сталин хорошо помнил, что именно татарские деятели в начале 1920-х годов были главным источником „политической головной боли“. Один Султан-Галиев чего стоил (Мирсаид Хайдаргалиевич Султан-Галиев (1892–1940), видный татарский революционер и политический деятель, репрессирован, расстрелян, реабилитирован посмертно в 1990 году — прим. ред.)! Однако я не верю разного рода сказкам окололитературной и околоисторической братии о том, что якобы по приказу Сталина чуть ли не подгоняли эшелоны для депортации казанских татар, — в своем мнении Султанбеков весьма категоричен. — Чушь! Сталин был реалистом и прекрасно понимал, так же как и Берия (Лаврентий Павлович Берия (1899–1953) — один из вождей партии и советского государства, ближайший соратник Сталина — прим. ред.), неосуществимость таких грандиозных планов, если бы даже они появились в чьих-то головах. „Просто татар“, в отличие от крымских, взять да и депортировать было физически нереально: их проживало 6 миллионов человек по всему Союзу! Только на фронтах Великой Отечественной их воевало свыше миллиона!»

Камиль Фасеев. 1958 год

Но к концу 50-х годов, уже при Хрущеве, положение Муратова по ряду причин все-таки пошатнулось. Например, он недостаточно ретиво культивировал на полях и в народном сознании кукурузу как одно из главных средств построения светлого будущего. А это был тогда массовый политический психоз, когда скромное и нужное на своем месте растение превратили чуть ли не в символ веры, ладно еще в герб не успели воткнуть. В палисаднике каждого райкома обязательно росла эта царица полей, а слово «антикукурузник» звучало чуть ли не созвучно понятию «враг народа». И в 1957 году происходит смена руководства республики. Уход Муратова рядовые партийные работники восприняли с сожалением — скромность, бескорыстие, умение слушать были частью его натуры. Да и прогибаться перед начальством с особенным усердием он так и не научился. Его сменил Семен Денисович Игнатьев (1904–1983; первый секретарь Татарского обкома ВКП(б)/КПСС с 1957 по 1960 год — прим. ред.) — как сейчас модно характеризовать, «политический тяжеловес» даже в когорте тесного окружения вождя народов, последний сталинский министр госбезопасности, который после кончины генералиссимуса работал в почетной ссылке первым секретарем Башкирского обкома КПСС. С его приходом в Татарию и начался главный, наиболее драматичный период в политической карьере Камиля Фасеева.

Продолжение следует.

Подготовил Михаил Бирин

Фото: архивный сайт Госкомитета РТ по архивному делу