Георгий Цхвирава Георгий Цхвирава Фото: kamalteatr.ru

«С КАЗАНЬЮ У МЕНЯ ОСОБАЯ ИСТОРИЯ»

— Георгий Зурабович, уже 10 с лишним лет прошло, как вы покинули пост главрежа казанского ТЮЗа, поставили «Хануму» в театре имени Камала. И вновь работаете в столице Татарстана. Возвращаетесь на «место преступления»?

— Просто так получилось в жизни... Режиссеры, как военные, очень часто меняют и города, и театры. С Казанью у меня особая история, потому что, во-первых, у меня сын окончил Казанский технический университет, женился, здесь живет, и внук здесь растет. Поэтому у меня корни здесь есть (смеется). И потом нас связывает дружба с Фаридом Рафкатовичем Бикчантаевым, мы с ним оба кнебелевцы (Мария Осиповна Кнебель (1898 - 1985), советский театральный режиссер, педагог, доктор искусствоведения, народная артистка России — прим. ред.) и симпатизируем друг другу, театр имени Камала я очень люблю. Поэтому как-то все совпало, и я здесь оказался.

— Все эти годы предложений что-то поставить в Казани не было?

— Дело в том, что я «женился» на Омском академическом театре драмы, и особенно первые 8 лет тяжело было вырваться. Есть свой театр, есть какие-то обязательства, то есть ты не свободный художник. И потом все эти поездки, перелеты, прямого же рейса Омск — Казань нет. Да, и приходится жить на два дома, я же петербуржец, у меня еще в Питере дом. Но я вообще сейчас много ставлю помимо своего театра. Вот в Риге только что поставил спектакль, в прошлом году — в Воронежском камерном театре...

— В Казани вы сделали довольно рискованный выбор, потому что когда режиссер по фамилии Цхвирава (или Иванов, или Рабинович) берется за татарскую классику, то априори часть национальной культурной интеллигенции, причем достаточно активной и шумной, будет под лупой смотреть, что из этого получится.

— Когда тебя приглашают в национальный театр, то всегда возникает проблема выбора репертуара. Когда в свое время возникла «Ханума», то мы долго с Фаридом Рафкатовичем говорили, долго думали. Потом нашли точки соприкосновения, когда грузинская «Ханума» вдруг легла и на темперамент, и на местный менталитет. Достаточно долго шел этот спектакль.

И сейчас такая проблема стояла, но я решил ее очень просто. Я уверен, чтобы ответить на вопросы существующие и заглянуть в будущее, надо посмотреть в прошлое. Поэтому в своем театре я недавно поставил «Бег» Булгакова, а последняя моя премьера — это «Мария» Бабеля, где действие происходят в Гражданскую войну в Петербурге. Такая необычная пьеса Бабеля, она очень редко ставится в России, чуть ли не первая постановка у нас в Омске. Что сейчас в мире творится? Мне кажется, что ситуация очень опасная, тяжелая. И когда социальная ненависть и прочие вещи доведены до каких-то степеней, надо заглянуть в прошлое. Так появилась пьеса «Без ветрил» Карима Тинчурина, я ее прочитал, она мне очень понравилась, потому что идет в том ряду спектаклей, которые я делаю в последнее время. Действие пьесы начинается в 1910 году, а заканчивается в 1926-м...


Фото: kamalteatr.ru

«В БОРЬБЕ ЧАРНОТ И ХЛУДОВЫХ С КРАСНЫМИ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМИ ПОБЕДИЛИ КОРЗУХИНЫ»

— Вы согласны с определением, что «Без ветрил» — это татарский «Бег»?

— Эти пьесы, конечно, отличаются, но написаны в одно и то же время и про то же самое — про становление государственности, про революционную ситуацию. И там, и там — 8 картин, в «Беге» тоже 8 картин.

Для меня главный смысл «Без ветрил» заложен в самом названии, «без ветрил» — это как «без царя в голове». Когда нет каких-то ограничений, каких-то вещей. Всегда есть борьба идей, есть белые и красные, которые воюют за идею. Но всегда есть Корзухин, который в это время ворует меха. Мне кажется, что это есть и Булгакова, и у Тинчурина. Про это уже говорил тысячу раз и повторяю, что в борьбе Чарнот и Хлудовых с красными главнокомандующими победили Корзухины. Они и в мире победили.

Потому что те человеческие качества, которые были в Чарноте, в Хлудове, совесть... С точки зрения современного человека они просто идиоты. Ты главнокомандующий армией, ты понимаешь, что все проиграно, к тебе приходит человек, которому нужно провести эшелон с мехами, скажи ему «50 на 50» и будешь обеспеченным человеком, будешь спокойно жить в городе Париже всю оставшуюся жизнь. У тебя же власть, а у него меха...

У меня есть сборник Булгакова, в котором собраны все варианты пьесы «Бег» и все переделки какие-то. Он тоже был многострадальный человек, его давили со всех сторон, потому что Станиславский требовал переделок, власти требовали переделок. Но он все время между Сциллой и Харибдой пытался проскочить. И вот там есть момент, когда Корзухин уже прыгает на корабль и говорит: «Да будь ты проклята, проклятая РСФСР, отныне и во веки веков. Аминь». У него нет понятия родины, он говорит, я — гражданин Франции. К сожалению, сегодня к России относятся как к доходному месту. Здесь копают, а живут все в Лондоне. Доходное место.

Мне кажется, что эта же тема есть и у Тинчурина, хотя мне труднее говорить про «Без ветрил», потому что мы только недавно начали работу. Но и в «Без ветрил» победил Зайнетдин. То есть по пьесе тинчуринской 1926 года победил Сунгат, но мы-то сидим в 2016-м и понимаем, что где эти Сунгаты сейчас, где эти большевики все?

— Сейчас многие разговоров о том, что следующий год — год 100-летия Октябрьского переворота — может стать переломным для страны, находят в этой дате что-то мистическое. А по-вашему, носится в воздухе что-то подобное, тревожное?

— Я и беру пьесу «Без ветрил», потому что знаю, что следующий год будет 2017-й. Я думаю, что, если бы люди заглянули в прошлое и внимательно изучили Французскую революцию, может быть не было бы Октябрьской революции. Повторение один к одному. Сначала капиталистов и проклятых буржуев долой, потом друг друга. Ничего хорошего этот октябрь нам не принес. Я в этом глубоко убежден. Просто отстали от другого мира на 70 лет.

Поразительные мысли порой в голову приходят: почему так устроен мир? Значит, это тоже наш менталитет. Есть Германия, но исторически она делится пополам, и у нации есть альтернатива во времени, чтобы понять: вот Восточная Германия, а вот Западная Германия, вот Корея — Северная и Южная. Есть альтернатива. Почему в России Колчак не остановился на Урале? Сейчас была бы другая Россия. Была бы альтернатива какая-то.

— Вы думаете, что 100 лет назад за Уральскими горами мог появиться реальный «остров Крым»?

— Я считаю, что это был бы огромный выход. Вот, представьте, вся эмиграция, которая уехала, была бы в России...

— Но патриоты вам могут возразить, что Россия может быть или империей, или ее не будет.

— Опыт исторический опять-таки показывает, что все империи распадаются, потому что соединительный клей недостаточно прочный.


Фото: kamalteatr.ru

«ТЕАТР — ЭТО ПОПЫТКА ПОЙМАТЬ ВРЕМЯ ЗА ХВОСТ»

— Возвращаясь к вашей большой режиссерской биографии, которой уже пошел четвертый десяток. Вы как постановщик сильно поменялись за это время? Нашел на просторах сети рецензию на вашу «Триумфальную арку» в конце 90-х в питерском театре на Литейном. Там написано: «Вот и Цхвирава стремится к простым решениям, надежным, как хлеб». Сейчас о вас говорят как о постановщике, который очень бережно относится к первоисточнику, где-то, возможно, даже подавляет свое режиссерское эго в этом уважении. А начинали вы как экспериментатор?

— Я вообще считаю, что театр — это попытка поймать время за хвост. Потому что время, вот мы с вами сидим, оно уже не повторится, оно уже прошло. Поэтому театр — это попытка поймать время за хвост и увидеть то, что происходит там.

У меня вообще есть теория такая. Делаешь спектакль на 500 мест — будь добр, чтобы он был полным. Но можешь делать спектакль и на 20 мест или просто поставить два стула для зрителей. Это зависит от материала, от каких-то вещей.

Недавно делал «Марию» Бабеля, спасибо директору, что он на это пошел. В огромном Омском театре драмы у меня сидит прямо на сцене 80 зрителей, а действие происходит здесь же на сцене и в зрительном зале. Это, конечно, большие финансовые затраты, но мне показалось, что этот материал настолько элитарен...Зато аншлаги, на каждый спектакль невозможно попасть, даже невозможно лишнего человека посадить, там влезает ровно 80 мест. Сложнейшие декорации построены. Получается практически кино, открывается какое-то поле, тут же еще какой-то мир. Получилась такая мистерия про Гражданскую войну.

— А массовому российскому театральному зрителю вообще нужны подобные разговоры о серьезных вещах?

— Я один из самых кассовых режиссеров в тех театрах, в которых работаю. В Омске у меня идет «Чертова дюжина» Аверченко, хочу его уже снимать, потому что спектаклю больше 10 лет, но полный зал всегда. Я умею делать кассовые спектакли. Но бывают моменты, когда нужно высказаться, соединить какие-то вещи. Поэтому в этот раз я сразу сказал дирекции театра имени Камала, что «Без ветрил» будет некассовым спектаклем.

Что же до массового зрителя, то у нас в Омской драме есть «ложа Колчака». Там сделаны такие зановесочки бархатные, а за ними стоит стол, который накрывают, чтобы выпить во время спектакля, закусить. Люди приходят в театр развлечься, провести время. Он все больше и больше становится местом, где человек думает: «Устал, работал, ну что мне на какие-то проблемы, мне хочется развлечься, отдохнуть». А в кино нужно идти с попкорном, зальчики теперь маленькие стали. Мне кажется, что это большие потери того советского кино или того советского театра, которые были. Потому что театр и кино в советское время — это было немножко больше, чем кино или чем театр. И это печально, мне от этого грустно. Потому что я помню, еще как костры жгли около Таганки, чтобы попасть на спектакль, как в БДТ стояли в подъезде и грелись...


Фото: kamalteatr.ru

«ПРОФЕССИЯ РЕЖИССЕРА — ЭТО ПРОФЕССИЯ ОБИЖАТЬ ЛЮДЕЙ»

— Вы говорите, что умеете ставить кассовые спектакли. Но, помнится, что когда с вами не продлевали контракт главрежа в казанском ТЮЗе, то одна из претензий звучала так: Цхвирава делает слишком умные постановки, которые непонятны зрителю.

— Я уже не помню, честно вам скажу. Знаю одно, что благодарен и этому городу, и тому периоду, и этому театру. Я же пришел туда после пожара, театр сгорел и его как раз восстанавливали, стройка шла полным ходом. Это были счастливые годы, а плохое забылось, конечно.

Понимаете, у режиссера страшная профессия. Меня как-то художник спрашивает: а как вы работаете? Я отвечаю: очень просто, садись, рисуй. Он начинает, я бью его по рукам. Он ругается, начинает по новой. Я его опять по рукам, он говорит: «Я тебя сейчас убью!» Я отвечаю: «Вот видишь — это моя профессия». Профессия режиссера — это профессия обижать людей, к сожалению. А особенно это профессия главного режиссера.

Вы представьте на секундочку, творческие люди сидят, умные, талантливые актеры. И каждый из них мечтает сыграть Мольера и Шекспира. А приходит режиссер Цхвирава и говорит, что будет ставить Чехова. Артист думает, боже мой, наверное, я дядя Ваня. А ты говоришь: нет, ты будешь играть Соленого или Вафлю. Поэтому проще работать в театре, в котором ты собираешь команду. Приходишь в театр, сам приводишь артистов, тогда это все, конечно, по-другому. А в стационарных театрах у всех есть самолюбие. Поэтому неизбежно, что через какое-то время ты начинаешь обижать людей. Иногда это накапливается у людей, и, естественно, они объединяются в стаю, потому что по одному им тебя сожрать невозможно, так как ты лев. Они собрания любят, когда бросаются на тебя, и тогда в тебя тоже летят косточки и т. д., и т. д. Это закономерная вещь.

Мой один знакомый, хороший артист, сказал: знаете, как спасаются от зыбучих песков? Надо все время бежать. Вот и я так делаю — я все время бегу. И ни секунды не пожалел, что ушел из казанского ТЮЗа. Мы прошли этот путь вместе, я очень благодарен ребятам, потому что на самом деле там были интересные работы, и ТЮЗ для Казани имел какое-то значение. Вот и Фарид Рафкатович вспоминает меня, уважает. Для меня это дорого. Потому что я профессиональный режиссер, и меня уважают за какие-то вещи. Но я пошел дальше.

— Но «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», номинированный на «Золотую маску», это знаковый в вашей биографии спектакль?

— Да, это спектакль, который, конечно, занимает отдельное место, он не собирал полные залы, но я знаю людей, которые по 12 раз его смотрели. Там была замечательная сценография Булата Ибрагимова, которого я мальчишкой привез. Это был хороший период. Я был намного моложе...

— А вы помните все свои спектакли, которые поставили за 30 лет? Сможете, например, по памяти воспроизвести сценографию казанских «Дяди Вани» или «Тойбеле и ее демон»?

— Конечно. Какие-то спектакли, естественно, забываешь, ты же человек. Но какие-то вещи... Мне до сих пор нравится идея «Дяди Вани». Мы не до конца довели ее, но она мне нравится. Это потрясающая идея, которая нигде не делается, а она очень простая. Там есть карта Африки. Если вы помните, Астров там составляет картограмму уезда: леса, утки... У него цветные картограммы, и Африка — это тоже цветная картограмма. И когда приезжает Елена Андреевна, то там появляется цвет, все расцветает. А когда она уезжает, то опять все становится черно-белым. Поэтому, мне кажется, что цвет у «Дяди Вани» имеет колоссальное значение. Цвет — это как начало жизни, как молодость.

В России вообще все черно-белое, меня больше всего потрясает это. Когда едешь на поезде, ты поражаешься черно-белости домов, людей, особенно в пасмурный день в Петербурге, когда смотришь на прохожих. Все любят черные, серые цвета, да и машины все время серые и т. д. Приезжаешь за границу, а там все цветное. Дома покрашены обязательно, крыши.

Я очень часто в Финляндию езжу, у питерских жителей такие есть бессрочные визы. У них нет природоохранных норм, там строят дома ровно в пяти метрах от водоемов, но нет ни одной бутылочки, баночки, фантика. Ты приезжаешь, тебе хозяйка дома говорит: «Вот этот бак для органических отходов, этот для золы». Золу надо выносить! Там стыдно бросить фантик. Чистота необыкновенная. Я вот ехал в Казань на машине, остановился по дороге в мотеле, хозяйка мне говорит: там есть озерцо, сходите, с собакой погуляйте. Я пошел гулять и чуть не заплакал. Загажено так... Ну почему мы так не любим родину, не любим наше место! Это все про то, что мы какой-то новый народ породили, мы поубивали цвет нации. Мы уничтожали в XX веке все. И это печаль.

«ВЫ ЗНАЕТЕ, Я УЖЕ С ЯРМАРКИ ЕДУ...»

— Возвращаясь к вашей работе в Омске. Встречал в интернете несколько раз за последний год информацию, что вы покидаете пост главного режиссера.

— Думаю, что я на уходе уже, но пока работаю. Причины? Во-первых, я хочу быть больше в Петербурге. Мне уже 60 лет, я пенсионер. Во-вторых, я устал делать вводы в спектакли. Потому что все равно очень многие из Омска едут в Москву, в Петербург. Все равно артисты уезжают за лучшей жизнью. Вот здесь все-таки у татарского национального театра текучки нет. Потому что для артистов это столица, и это как бы пик их карьеры. А из Омска у меня ушли недавно две актрисы. Одна замуж вышла в Израиле, а другая с мужем переехала в Петербург. Пришлось делать 37 вводов! Потому что они играли все. Естественно качество спектаклей становится другим, и это просто тяжело. А ведь мы, помимо этого, должны выпускать новые спектакли. Получается, что ты плывешь вперед, латая дыры.

И в-третьих, время все-таки меняется, и надо понимать одну простую вещь. В Омске был такой легендарный директор Ханжаров Мигдат Нуртдинович, татарин по национальности, это великий директор Омской драмы, который в 60 лет встал и сказал: все, вот вам директор Мездрич. И сам сел и уехал жить в Ростов-на-Дону. И потом, когда ему сообщили, что он умирает, вскочил на самолет, там умер и там похоронен. Надо вовремя уходить и понимать, что главный режиссер — это такая профессия... Я очень устал, потому что ты занят с утра до ночи. Я здесь в Казани себя чувствую как безработный, две репетиции в день, и все...

Много вещей. Чисто материальная сторона непростая, потому что время сменилось, немножко упал евро, ушел губернатор, пришел другой. Там должен прийти кто-то молодой, кто попробует повести людей куда-то дальше.

— То есть хотите сосредоточиться на разовых проектах, больше не хотите быть главным режиссером в принципе?

— Пока да. Вы знаете, я уже с ярмарки еду...

— Но Льву Додину за 70, а он продолжает поражать критиков и зрителей своими новыми работами...

— Додин — это особый мир. Он не просто учит, он учит про себя, для своего театра. У него каждый курс как молодая кровь для МДТ, которая входит и каждый раз появляется новый репертуар. Поэтому появляется и Лиза Боярская, и Данила Козловский, появляется новое поколение. Поэтому он всю жизнь строит свой дом, он живет дома.

А я все время скачу: то свердловский ТЮЗ, то казанский, то Омская драма. Я все время прихожу в какие-то театры, поэтому не могу сказать, что это мои дома, я не могу сказать, что казанский ТЮЗ был моим домом. Вот Фарид Бикчантаев может сказать, что Камаловский театр — это его дом, и так оно и есть. Он здесь вырос, выучился, играл в спектаклях, был очередным режиссером при Салимжанове. Это вот другой разговор. Мне немножко в Омске этого и не хватает.

«ВЫСШЕЕ ПРОЯВЛЕНИЕ КОНФЛИКТА — ЭТО РАВНОДУШИЕ»

— Как главреж разных театров как вы решали и решаете дилемму: сколько должно быть в репертуаре спектаклей, которые делает главный режиссер, а сколько — приглашенные постановщики?

— Я к этому отношусь очень просто. Там внизу в афише написано: главный режиссер театра такой-то. Это мое кредо, многие этого не понимают, не признают, но я ни к одному режиссеру ни разу в жизни в спектакль не влез. Никогда. Это принципиально. Потому что ты позвал человека, значит, ты ему доверяешь. Были провалы? Конечно. Но я никогда не влезаю, не помогаю и считаю, что это правильно.

А ответ на ваш вопрос — бывает по-разному. Иногда могу сделать много спектаклей в сезон, иногда мало. Я считаю, что труппа становится мобильнее, если работает с разной режиссурой, с разными художниками. Все же по-разному репетируют, по-разному играют.

— В афише Омской драмы есть очень яркие режиссерские имена: Анджей Бубень, Роман Феодори и др. Их приглашение — это ваша инициатива?

— Моя. Я всегда говорю: если спектакль хороший — это моя заслуга, если плохо — отвечает режиссер (смеется). Я никогда не боялся людей талантливее себя. Если Лев Додин приедет в Омский театр ставить спектакль, буду только счастлив! Потому что всегда приглашаю все, что есть хорошего и на что хватает денег. Хотя сегодня, сами понимаете, это все коммерческие проекты, и просто так никого не пригласишь. Но нам в этом смысле, конечно, повезло, мы пока что получаем президентский грант. Не так много театров в России их получает, вообще единицы.

Но мы и на гастроли всегда привозили лучших, были и театр «Комеди Франсез», и МДТ Додина, мы дружим с этим театром, они у нас часто бывают на фестивалях. И тот же Фокин с Александринкой, и тот же МХТ. У меня есть и благодарственные какие-то письма, где они к нам, к нашему театру относятся очень трогательно.

— Как вы относитесь к критическим оценкам ваших спектаклей?

— Я давно-давно взял за правило, Чехов писал так: «Когда хвалят — приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе». Поэтому у меня есть правило — я никогда ничего не читаю. Ни хороших, ни плохих рецензий. Вообще не читаю, и все. Я живу какой-то своей жизнью, иду и репетирую. Ну зачем тратить время на чтение? Я буду расстраиваться.

Поэтому я не вступаю ни в какие конфликты, не отвечаю, стараюсь не отвечать — это уже что касается жизни внутри театра. Цепляют всегда. Если цепляют, значит, ты что-то делаешь. Вообще, высшее проявление конфликта — это равнодушие, я в этом убежден. Идут два человека по коридору, один другому говорит оскорбительную фразу, другой оскорбительно отвечает. И ни одного из них это не задевает — это ужасно. Это равнодушие. Поэтому если какой-то дым идет, значит, ты что-то делаешь.

«ОЧЕНЬ ЧАСТО ПРИХОДИЛОСЬ НАСТУПАТЬ НА ГОРЛО СВОИМ ТВОРЧЕСКИМ АМБИЦИЯМ»

— В Казани часто жалуются, дескать, культура финансируется по остаточному принципу, зато у нас очень много спорта и очень много на это тратится денег. И в Омске есть знаменитая хоккейная команда «Авангард». У вас там нет подобного ощущения?

— Я пришел туда при прежнем губернаторе Полежаеве, фанате хоккея и так далее. До сих пор висит у меня его портрет в кабинете. Почему? Потому что этот человек был государственный политик, мудрый. Он говорил: «Да, я хоккей люблю больше, но театру помогать буду». Он понимал, что делать это нужно. «А что театр никуда давно не ездил?» — мы говорим, мол, ну как, нужны деньги. И мы ездили на гастроли в Прагу, в Варшаву, в Софию. Мы ездили на большие гастроли, из Омска на фурах вывозили декорации. Огромный фестиваль «Академия», на который он дал деньги. Полежаев понимал это все и говорил: «Вы работайте, о деньгах не думайте». Сейчас стало, мягко говоря, труднее...

— Это политика новых местных властей или причина — общий финансовый кризис?

— Я думаю, что это и общий финансовый кризис. Потому что, когда он наступает, какие-то социальные программы нужно затыкать и т. д. Но все равно, с моей точки зрения, есть недопонимание, что такое Омский академический театр драмы. Потерять бренд очень легко. Мало помощи, мало обращают внимание на театр, и это тоже одна из причин, почему... Видите, я уже второй год оттуда ухожу, меня просто просят остаться. Я еще в прошлом году объявил, что ухожу.

— И что думаете о своем преемнике?

— Поэтому я и Феодори приглашаю, и Павловича, и еще кого-то, может, кто-то приживется. Но надо, чтобы люди совпали. Должен совпасть режиссер с труппой, должны захотеть «пожениться». Потому что на самом деле это крест-то большой и ответственность большая.

И потом режиссер отвечает за свой спектакль. Главный режиссер отвечает за театр, поэтому очень часто приходилось наступать на горло каким-то своим творческим амбициям, очень часто. Я могу дать Анджею Бубеню поставить то, что я не могу позволить себе. Вот недавно, спасибо директору, дал «Марию» поставить, как я хочу. Возник спектакль, который, как и «Розенкранц и Гильденстерн», и екатеринбургская «Чайка», этапный в моей жизни, это 100 процентов. Много экспертов «Золотой маски» приезжали его смотреть. Не знаю, что дальше со всем этим получится, но он вызывает интерес. И это тот редкий случай, когда хочется спектакль показать друзьям.

«В ИСКУССТВЕ ВАЖНО — КТО! ЭТО НЕ Я ПРИДУМАЛ»

— Но сейчас вы хотите больше ставить в Петербурге?

— Я хочу больше в Петербурге жить. Сейчас, когда смотрю на своих студентов, молодых, то говорю: у вас на десятилетия идет счет, а у меня — на годы. Надо задуматься и об этом, рассчитывать свои силы. Я педагогическую деятельность люблю. Здесь у меня курс был, в Омске преподаю. Я считаю, что они меня как-то омолаживают, узнаю через них жизнь, ту, которая на улице. Они же другие совсем. И потихонечку уже в театр ходят, в спектаклях играют. В «Марии» они просто играют, весь курс.

— И что же вы думаете об этом поколении? Там тоже Корзухины побеждают?

— Как воспитать. Вот мои ребята, я набрал 10 человек, бюджетники. Сказал, что ни одного платника брать не буду. Это, конечно, вызвало, какой-то негатив. Но я сказал, что не буду учить людей, которых не выбирал, пусть даже потеряю в зарплате.

Я их воспитываю, они сейчас на третьем курсе. Они сначала опаздывали. Я в жизни ни разу ни на одну репетицию не опоздал, так воспитан. Далеко живу, близко — неважно. Я не хожу в уличной обуви по сцене. Как учил их не опаздывать? Вот опаздывает ученик, рвется в комнату, его просто не пускаю. В следующий раз он приходит. Говорю им: «Ребята, вот смотрите, я не буду писать докладных записок в деканат, не буду вас наказывать. Что вы потеряли, опоздав? Вы потеряли четыре часа общения со мной. Вы пришли сюда учиться, вы потеряли это». Все, они не опаздывают. К третьему курсу не опаздывает никто. Они не ходят в уличной обуви по сцене.

Надеюсь, что они будут другими, они такие чистые, светлые. Они очень мне близки, эти ребятишки, они нециничные, я ими горжусь. Я им сразу говорю: даже если вы все не станете актерами или режиссерами, все равно буду гордиться вами. Ведь театр начинается с личности. В искусстве важно — кто! Это не я придумал. И стараюсь их так воспитывать.

— А что из себя представляет та молодежь, которая идет сейчас в актеры?

— Сейчас, конечно, падает престиж профессии в театре. К сожалению, в театр больше приходят характерные артисты, хотя они тоже очень нужны, но почти нет героев-любовников. Вот у нас через дорогу от театра есть банк, захожу туда, а там такие мальчики и девочки — вот они! А у нас героев нет вообще.