Эльвира Набиуллина: «Банковская система активно обслуживала теневую экономику»

Эльвира НабиуллинаФото: kremlin.ru

ЦЕЛЬ — ЧЕТЫРЕ ПРОЦЕНТА

— Денежно-кредитная политика сейчас в центре дискуссий о способах преодоления стагнации. Насколько сильно давление на вас ваших оппонентов, предлагающих стимулировать рост экономики за счет денежной эмиссии?

— Не чувствую большого давления, честно говоря. Может быть потому, что не отношусь серьезно к этим предложениям. Мне кажется, у нас у всех хватит здравого смысла не принять их на вооружение. Потому что, если попытаться реализовать политику по массированной накачке экономики деньгами, это приведет только к негативным последствиям. По-моему, предлагая такие легкие рецепты и не стараясь глубоко разобраться в причинах нашего экономического спада, некоторые коллеги забывают наш собственный опыт 1990-х гг., когда попытки с помощью денег стимулировать экономический рост ни к чему, кроме финансовой нестабильности, не привели. Аналогичный опыт есть и у других стран. Наш анализ показывает, что причины замедления экономического роста, начавшегося еще до снижения цены нефти, были вызваны исчерпанием модели роста тучных лет, когда экономика росла благодаря не столько высоким, сколько постоянно растущим ценам на нефть. Когда после кризиса 2008–2009 гг. восстановительный рост исчерпал свое влияние, выявились структурные ограничения, которые стали сдерживать экономику. И один из показателей того, что снижение темпов роста является следствием структурных ограничений, — это рынок труда, где, несмотря на рецессию, безработица достаточно стабильна и высокий уровень загрузки мощностей. В этих условиях денежная подпитка приведет только к росту инфляции и к оттоку капитала.

— Но вот есть предложение небольшой эмиссии — 200–300 млрд руб. в год — и ее балансировки за счет сокращения на ту же сумму другого кредитования, что вы думаете о таком варианте?

— То есть вместо того чтобы давать всем одинаковые деньги, кому-то дать более дешевые и более длинные, а всем остальным — подороже и покороче, да? (Смеется.) К тому же не думаю, что 200–300 млрд руб. могут серьезно повлиять на инвестиции и темпы экономического роста, это около 2% всех инвестиций. У нас приблизительно на эту сумму и предложены специальные инструменты как раз по приоритетным направлениям — несырьевой экспорт, производственный малый и средний бизнес, проектное финансирование. И эти деньги не в полном объеме выбраны. Это показывает, что у нас недостаток высокоэффективных проектов, которые можно финансировать в том числе такого рода инструментами.

— Еще аргумент ваших оппонентов — что низкая инфляция сама по себе не является такой уж ценностью, она почти всегда была высокой — и все к этому привыкли и что, может, пусть она и будет чуть повыше, но зато важные отрасли получат денежную поддержку.

— Действительно, нас очень беспокоит, что низкая инфляция не является ценностью. Мы все — предприятия, граждане — привыкли жить в условиях инфляции 6–8%. Но это очень высокая инфляция. Если говорить о подходе инвесторов, да и даже семей, планирующих свой бюджет, то нужна инфляция не просто низкая, а стабильно низкая. Высокая инфляция обычно еще и волатильна: у нас были периоды инфляции около 5–6% в течение короткого времени, потом она снова уходила вверх. Сама по себе низкая инфляция не вызовет инвестиционного роста, мы прекрасно отдаем себе в этом отчет. Одной только макроэкономической стабильности и низкой инфляции для этого недостаточно. Но это необходимое условие. Недостаточное, но необходимое для того, чтобы был устойчивый экономический рост. Когда предлагается — ну, ослабьте чуть-чуть свое стремление снизить инфляцию, пусть она будет не 4, а 5–7%, зато экономический рост будет на 0,5% выше, — это, на мой взгляд, очень опасное предложение. Потому что в следующем году у нас инфляция будет уже не 5–7, а 7–9%, а еще через год, чтобы поддержать 0,5% роста, нам надо будет иметь инфляцию 11% и т. д. При этом инфляция будет все выше, а влияние на рост все меньше. Это и есть способ войти в инфляционную спираль. Если же мы хотим таким способом только на один год простимулировать экономический рост, то эффект будет кратковременным и нам все равно придется возвращаться к решению тех проблем, которые и являются причиной низкого роста на самом деле. Это структурные ограничения, инвестиционный климат, гибкость рынка труда и т. д.

— Вы сказали, что достижение низкой инфляции не гарантирует роста экономики. Если вам удастся достичь цели в 4% в 2017 г. и ничего не произойдет — роста экономики, инвестиций, — вы будете считать, что ваша миссия выполнена?

— Если мы достигнем цели по инфляции в 4%, то возможен постепенный выход экономики на потенциальный уровень роста — 1,5–2% в год, и без структурных изменений она не будет расти более высокими темпами. Если только, конечно, снова не вырастут цены на нефть, но тогда мы можем попасть в ту же ловушку, в которой находимся сейчас, — в зависимость нашего экономического развития и выполнения социальных обязательств от цены нефти. Когда достигнем цели по инфляции, то далее достаточно сложная задача поддерживать ее на этом уровне. И если темпы экономики будут ниже потенциала, тогда нам надо будет смягчать денежно-кредитную политику, чтобы обеспечивать цель в 4%. Так как мы не имели такого низкого темпа роста цен, то кажется, что меньше 4% быть не может. Может. Но для нашей экономики более низкий таргет — это нехорошо.

— И насколько дефляционная угроза реальна? От чего это зависит?

— Пока нереальна, пока больше инфляционных рисков. Но можно предположить, что через несколько лет могут возникнуть и дефляционные риски, — это зависит, например, от сильного укрепления рубля/национальной валюты, от сильного замедления экономики (например, из-за внешних факторов). И задача ЦБ — поддерживать инфляцию на том уровне, который обозначен в качестве цели. Эта цель выше, чем у развитых стран, — там она около 2%, и эти 4% выбраны не случайно: именно такой уровень позволяет экономике с таким соотношением цен, как у нас, подстраиваться к происходящим изменениям.

НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ С БЮДЖЕТОМ

— ЦБ постоянно упоминает, что один из главных рисков для инфляции — неопределенность бюджетной политики, однако она не помешала ЦБ снизить ставку. Что вы имеете в виду под неопределенностью — отсутствие параметров доходов и расходов или, например, какие-то системные вопросы по возможному изменению ставок налогов?

— Под неопределенностью бюджетной политики мы имеем в виду отсутствие на данный момент принятой среднесрочной стратегии бюджетной консолидации. Каким образом, в каких объемах, какими темпами будет снижаться бюджетный дефицит, какая будет политика расходов, в первую очередь направленных на поддержание потребления и на поддержание инвестиций, потому что разные типы расходов имеют разное влияние на инфляцию. И, конечно, сам объем дефицита бюджета и, соответственно, объем структурного профицита ликвидности — все это оказывает влияние на наш прогноз по инфляции и, соответственно, на проведение нами денежно-кредитной политики.

— Определенность с бюджетной политикой вряд ли появится ранее октября, когда принимать бюджет будет уже новый состав Госдумы. Значит ли это, что ЦБ до осени на паузе?

— Бюджетная политика — фактор важный, но не единственный, хотя он действительно становится все более значимым. Когда мы принимаем решение, мы рассматриваем все тенденции — в экономике, на рынке труда, на финансовых рынках, — которые могут повлиять на инфляцию. И таким образом выстраиваем прогноз для того, чтобы принимать решения по денежно-кредитной политике, которые бы нас приводили к цели по инфляции в 4%. При этом у нас есть некоторое понимание траектории ставки — как она будет снижаться по мере снижения инфляции. Если неопределенность бюджетной политики будет сохраняться долгое время, мы просто будем чуть медленнее снижать процентную ставку, чтобы избежать реализации рисков. Мы, кстати, поэтому достаточно аккуратно и осторожно подходим к снижению процентной ставки — сейчас очень важна стабильность и предсказуемость в процентной политике. Мы, когда принимаем решение, сравниваем: что произойдет, если ситуация улучшится и риски не реализуются, и, наоборот, если мы недооценим риски — какую нам придется проводить политику тогда? И для нас очень важно, чтобы в случае, если какие-то риски реализуются — будь то бюджетные или со стороны нефти, — мы тем не менее могли продолжать последовательную политику и не прибегать, например, к повышению ставки, потому что это дезориентирует участников рынка. Лучше мы будем медленнее снижать ставку, чем то снижать, то повышать. И для нас, и для участников рынка это более предпочтительная траектория.

— По поводу траектории: вы сказали, что недавнее снижение ключевой ставки считать началом цикла смягчения денежно-кредитной политики нельзя. А что вообще считать таким циклом — снижение ставки на каждом заседании?

— Необязательно на каждом, но как минимум на опорных заседаниях — у нас их четыре в год, т. е. половина заседаний, — когда мы делаем обновление по всем параметрам прогноза, доклад о денежно-кредитной политике. Переход к политике, когда мы основные решения по ставкам будем принимать именно на опорных заседаниях, был бы более благоприятен, так как давал бы больше предсказуемости участникам рынка. Но так как в последние годы было очень много факторов неопределенности и большие движения на рынках, мы принимали решения — и не исключаем это на будущее — и на так называемых неопорных заседаниях совета директоров. Говорить о начале цикла снижения ставок можно было бы, если бы мы были уверены, что точно будем снижать ставку на ближайших опорных заседаниях, у нас пока такой уверенности нет. Мы можем взять паузу, потому что мы должны быть уверены, что никакое развитие ситуации не приведет к тому, что мы серьезно отклонимся от нашей цели: 4% к концу 2017 г.

— А если бы уверенность была, вы бы так прямо и заявили, что будете снижать ставки на каждом втором заседании? Гринспэн сказал: «Если вам кажется, что я выразился достаточно ясно, значит, вы меня неправильно поняли». А вы считаете, ЦБ должен быть предсказуем?

— Да, это классическая фраза. (Улыбается.) Мне кажется, что сейчас позиция центробанков меняется, они стараются быть более понятными и прозрачными в принятии решений. Мы пытаемся объяснить, на основании анализа каких факторов, каких рисков мы принимаем решения, чтобы участники рынка больше понимали нашу логику. Но при этом, естественно, есть факторы, которые могут меняться, и поэтому прогноз дает нам некоторый коридор, диапазон для принятия решений. Наша уверенность выразилась бы в наших действиях, и однозначно мы не хотим быть менее прозрачными — мы хотим быть более понятными и давать более четкий сигнал о направлении наших будущих действий.

— В каких максимальных масштабах вы ожидаете профицита ликвидности? И как долго он может сохраняться — потому что, например, отсутствие стремления выпускать облигации Банка России (хотя вы и заявляли, что готовите пробный выпуск) некоторые связывают с тем, что профицит недолго продлится, так как резервный фонд скоро кончится.

— Во второй половине года мы можем переходить из дефицита в профицит и обратно, это будет зависеть от динамики спроса на наличные деньги и спроса на ликвидность для выплаты налогов и от того, какими темпами будут тратиться средства резервного фонда. Расходы бюджета обычно неравномерны, а из-за повышения цены нефти бюджет получит больше нефтегазовых доходов и траты резервного фонда будут меньше, чем мы ожидали. Поэтому устойчивого перехода в профицит до конца этого года мы не прогнозируем, а вот в 2017 г. это может произойти. Его максимальный объем будет сопоставим с общими тратами из резервного фонда. Но после того, как они завершатся, для уменьшения структурного профицита ликвидности надо, чтобы Минфин опять начал накапливать фонды, иначе профицит будет сохраняться. Поэтому то, какими темпами он будет сокращаться, зависит от того, будет ли принято бюджетное правило. Хотя на это еще влияет, конечно, изменение объема наличных денег и продажи нами активов, например ОФЗ.

— Правда ли, что ЦБ является сторонником финансирования дефицита бюджета за счет ОФЗ и что вы постоянно уговариваете Минфин замещать расходование резервов займами?

— На наш взгляд, должна быть сбалансированная пропорция финансирования дефицита бюджета резервным фондом и внутренними займами. Потому что если, предположим, Минфин не будет занимать, а будет быстро тратить резервы, то на рынок заимствований выйдет ЦБ. Соответственно, ЦБ точно так же будет изымать средства у частного сектора, предлагая облигации, — либо мы это будем делать, либо Минфин. Но я считаю, предпочтительнее, чтобы занимало Министерство финансов, оно обычно занимает на более длительные сроки. Мне кажется, было бы неразумным сначала потратить все резервы, а потом занимать на внутреннем рынке. Должна быть пропорция, какая — не готова говорить, это скорее вопрос к Минфину.

ОСЛАБИТЬ, УКРЕПИТЬ ИЛИ ОТПУСТИТЬ?

— Когда Минфин тратит валютные резервы, ЦБ же может продавать эту валюту на рынке. Почему выбран вариант эмиссии?

— Мы считаем, что в нынешних условиях это оправданно. Иначе будут снижаться золотовалютные резервы страны в целом. Они делятся на активы Минфина и на активы ЦБ, и если активы Минфина будут сокращаться и мы будем продавать валюту на рынке, то сократятся и ЗВР. Но так как наша экономика находится в условиях повышенной внешней турбулентности, то, чтобы обеспечить финансовую стабильность, нам нельзя уменьшать ЗВР и по мере возможности нужно их даже увеличивать, хотя по всем международным меркам они у нас достаточны. Это первое, почему мы так не делаем. Второе — даже если мы не зеркалируем операции Минфина, т. е. не продаем валюту на рынке, то эмиссия, которая происходит, обеспечена активами — это активы Минфина, которые переходят в активы ЦБ. Для того чтобы избежать инфляционного влияния, мы абсорбируем избыточную ликвидность. Поэтому здесь нет прямого влияния на инфляцию и сомнений в обеспеченности такой эмиссии тоже.

— Покупать валюту, вы говорили, начнете при нефти $50/барр., она уже там. Собирается ли ЦБ возобновить покупки?

— Нет, мы так никогда не говорили, это нам приписывают некоторые эксперты. Наше решение о возможном возобновлении валютных интервенций не зависит ни от цены нефти, ни от уровня курса. У нас нет количественных критериев. Решение скорее зависит от качественной оценки ситуации, уверенности в том, что валютный рынок стабилизировался в долгосрочном плане и наши операции не приведут к повышению его волатильности. Пока в краткосрочной перспективе мы не видим возможности пополнять ЗВР.

— Исследование департамента ЦБ недавно выявило, что крепкого рубля хотят все, даже экспортеры. Это ваш ответ сторонникам ослабления курса?

— Мы это делали не для того, чтобы кому-то ответить. (Смеется.) Мы можем отвечать только плавающим курсом. Мы проводили такой опрос, чтобы понимать, как реальный сектор относится к курсу, к валютным рискам. И действительно, значительная часть предприятий отметили, что им интересен более крепкий рубль, потому что они хотят модернизироваться, они заинтересованы в новом оборудовании, часто импортном. Я лично не ожидала таких результатов, потому что публично бизнес обычно говорит, что рубль надо ослабить.

— В ЕС как раз есть идея фискальной девальвации — снижения ставок социальных взносов и повышения НДС, за счет чего сокращается импорт и растет чистый экспорт, так как выигрывают от такого маневра экспортеры, а импортеры и потребление проигрывают. У нас эту идею тоже обсуждают, а насколько она, по-вашему, применима к российской экономике?

— В странах еврозоны валютный курс единый и определяется экономикой всей зоны, а не отдельной страны. Поэтому фискальными методами можно пытаться корректировать соотношение стоимости импорта и экспорта в разных странах. У нас такой проблемы нет, у нас курс плавающий, и он берет на себя решение этих проблем, и нет необходимости использовать налоговую политику в похожих целях.

«ПРОБЛЕМА TOO BIG TO FAIL ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СУЩЕСТВУЕТ»

— В последние годы процесс консолидации на банковском рынке очевидно усилился, появилась совершенно новая категория игроков — крупные частные группы, которые заметно усилили свое влияние. Они приобретают банки, берутся за их оздоровление, таким образом, их активы растут высокими темпами. Как регулятор относится к этой категории игроков, которые уже too big to fail, но с совершенно другим аппетитом к риску?

— Во-первых, к консолидации в принципе в банковском секторе мы относимся хорошо — банковскому сектору нужны крупные игроки, желательно не один-два, а большее число банков, которые не будут в том числе ограничены риском на одного заемщика, когда кредитуют крупные предприятия. У нас часто заемщики предъявляют гораздо большие требования к размеру кредитов, чем могут предоставить банки. Консолидация проходит по двум направлениям. Первое — это рыночная консолидация, когда банки покупают других игроков, иногда это просто объединение, иногда банк, который чувствует себя более сильным, покупает более слабого игрока. Второе — консолидация через механизм санации. Для нас важно, чтобы консолидация приводила к повышению финансовой устойчивости санируемых банков, а не к появлению новых рисков.

Что касается too big to fail, эта проблема действительно существует, но я не думаю, что ее наличие должно мешать консолидации банков. Эту проблему нужно решать с помощью дополнительных мер регулирования и надзора. Крупным банкам нужно не давать возможности накапливать риски. К системно значимым кредитным организациям предъявляются дополнительные требования по капиталу, по ликвидности, у нас существует за ними более плотный надзор — чуть более двух лет назад был создан специальный департамент, который практически в режиме онлайн следит за многими их операциями.

В вопросах консолидации через санацию нас беспокоило то, что мы видели некоторые тенденции, когда банки-санаторы пытались на санируемые банки перебросить проблемные активы, недосоздать резервы, потому что банкам на санации мы давали отсрочку по формированию резервов. Но эта проблема решена: мы сейчас предъявляем требования к санаторам, которые не позволяют недорезервированные активы санатора переводить в санируемый банк. Мы, конечно, хотим избежать проблем, когда банк-санатор не справляется со своими функциями.

— Какая категория рисков у этой группы банков беспокоит сильнее всего? Речь идет о крупных частных группах, включающих в себя не только банки, но и страховые компании, пенсионные фонды и проч.

— Нас действительно беспокоит не только их банковский бизнес. Благодаря тому что ЦБ стал мегарегулятором и может проводить перекрестные и сквозные проверки, мы видим, что иногда проблемные активы кочуют из одних структур в другие. Мы уже сейчас внутри создаем совместные надзорные группы, которые анализируют финансовые группы целиком. Конечно, здесь нужны изменения в законодательстве, которые нам позволяли бы применять меры ко всей группе, т. е. чтобы консолидированный надзор был не только за банками и банковскими группами, а за финансовыми холдингами в целом, которые включают в периметр небанковские финансовые институты.

— Вы готовите какие-либо предложения?

— Да, готовим. Например, есть проблемы, связанные с тем, что некоторые организации зарегистрированы за рубежом, и нам иногда очень тяжело получить надзорную информацию. Нужно, чтобы в российской юрисдикции была создана структура, которая консолидирует финансовые активы, и тогда мы смогли бы осуществлять за ней надзор.

— А каким образом холдинговая компания будет поднадзорна ЦБ? Возникнет ли необходимость лицензирования?

— Она должна быть в российской юрисдикции, а у нас должны появиться полномочия. Это не обязательно лицензия, это возможность устанавливать требования к этой компании и получать от нее консолидированную информацию.

— Недавно АСВ отметило круглую цифру: агентство потратило на выплаты вкладчикам более 1 трлн руб. Еще больше АСВ потратило на санации — 1,5 трлн руб. с 2008 г. По прогнозу ЦБ, расчистка рынка будет продолжаться до середины 2017 г. Сколько еще государству придется потратить денег на спасение банков к этому моменту?

— Мы не можем спланировать точно, сколько банков мы решим санировать, — это невозможно сделать. Мы принимаем решения в той или иной ситуации в зависимости от состояния банка. Когда это крупный банк, мы учитываем системную значимость, последствия для банковского рынка от отзыва лицензии у этого банка или его санации.

Конечно, издержки на санацию нас беспокоят. Нынешний механизм санации заключается в том, что мы даем кредит АСВ, агентство выдает льготный кредит санатору, который берет на себя обязательство постепенно, в течение 10 лет, приводить капитал санируемого банка к положительным значениям. То есть даже после принятия решения о финансовом оздоровлении санируемый банк еще долгое время живет с недостатком капитала. Второй вопрос, который возникает, — это то, что мы даем кредит санатору на очень длительное время и нужно обязательно иметь механизмы обеспечения возвратности средств через усиление контроля за реальным улучшением ситуации в санируемом банке. Третий вопрос касается того, чтобы процесс финансового оздоровления не ухудшал ситуацию в самом банке-санаторе. Для того чтобы решить эти вопросы, мы сейчас всерьез обсуждаем переход от схемы финансирования санации через кредит к финансированию санации через капитал.

— А что мешает капитализировать банки уже сейчас?

— Некоторые санаторы действительно в состоянии докапитализировать санируемый банк быстро, но тем не менее сейчас это не является обязательством. Сейчас это вопрос их собственной бизнес-стратегии. Поэтому вместо развития бизнеса в санируемом банке его часто превращают в банк плохих активов для всей группы санатора, а значительная часть выделенных средств идет на рефинансирование активов группы (часто связанных с собственниками) льготным кредитом. Нам же важно стимулировать скорейшее восстановление капитала проблемного банка и развитие его как рыночного финансового института.

— На рынке есть устойчивое ощущение — и у действующих санаторов, и у потенциальных, — что заниматься санациями становится невыгодно. У вас нет опасений, что будут банки, которым будет необходим инвестор, а инвестора не найдется? А между тем «Российский капитал» из мегасанатора превратился во временного санатора.

— Временный санатор — это неплохая конструкция, это аналог бридж-банка во многих странах: пока не найден долгосрочный инвестор. Нам бы хотелось избежать ситуации, когда санатор просто зарабатывает, взяв большую сумму денег.

— Много таких игроков, кто просто зарабатывает?

— Думаем, что нет. Судя по тому, что вы говорите, что потенциальные санаторы жалуются, что санации могут стать невыгодными, думаю, что мы как раз нащупали момент. Наша задача — чтобы было достаточно санаторов, но при этом чтобы санаторы были адекватными. Санация — сложный бизнес, должен быть нормальный бизнес-план, как восстанавливать платежеспособность банка, а не просто брать деньги в кредит, отрабатывать доходность и докапитализировать банк. Мы бы хотели, чтобы санатор нам показывал, как санируемый банк наращивает активы, какую деятельность он развивает, какие активы генерируют доходы. Поэтому предъявляем к санаторам требования о разработке долгосрочных планов нормализации деятельности санируемых банков.

Сейчас многие банки на санации списывают субординированные кредиты в одностороннем порядке, ссылаясь на поправки в закон «О банках и банковской деятельности», которые вступили в силу в декабре 2014 г. Кредиты были привлечены до вступления в силу закона. Представители ЦБ в судах выступают за списание, хотя закон обратной силы не имеет, объясняя, что иначе отдавать эти средства придется из госсредств и что закон имеет императивную силу.

Субординированные кредиты включаются в расчет капитала при некоторых условиях. Одно из них — условие об удовлетворении требований по субординированным кредитам после удовлетворения требований всех остальных кредиторов. Когда банк санируют, происходит списание субординированного кредита, потому что иначе средства, выделенные АСВ на санацию, вместо удовлетворения требований вкладчиков и иных кредиторов были бы направлены на погашение обязательств по субординированным займам. Эти обстоятельства учитываются и судами. Поэтому, строго говоря, в рамках санации не имеет значения, был договор субординированного займа подписан до даты вступления в силу этого закона или нет.

— Заем «Траста» финансировали не компании, а vip-клиенты, которые, как они утверждают, не слишком хорошо понимали риск. Плюс решение о списании принималось фактически за день до вступления в силу указанных поправок о возможности списания.

— Суд определит, соглашаться с доводами банка или же держателей нот.

Исходя из этой ситуации, мы как регулятор стали увереннее в том, что нам нужно определять требования к продуктам и к их пользователям в зависимости от того, квалифицированный это пользователь или нет. Нужны нормативно установленные правила и стандарты по раскрытию информации о свойствах финансовых продуктов, причем не только банковских. В некоторых странах человек, покупающий сложный продукт, должен подписаться под каждым пунктом, где написано крупными буквами, чтобы было понятно, что он знает, какие риски несет. Что-то подобное нужно и нам.

«БАНКОВСКАЯ СИСТЕМА ОБСЛУЖИВАЛА ТЕНЕВУЮ ЭКОНОМИКУ»

— Центробанк гарантирует наполняемость фонда системы страхования вкладов своими кредитами, кроме того, он пополняется за счет того, что банкам планомерно повышают размер обязательных отчислений в фонд. Какие альтернативные идеи для наполнения фонда существуют сейчас кроме перечисленных? У нас при всем этом крайне низок процент возврата активов.

— Я согласна с тем, что надо повышать эффективность возврата средств, работы с конкурсной массой и взыскания активов. Но я исхожу из того, что эта ситуация временная, связанная с уходом множества слабых игроков с рынка. Мы даем АСВ долгосрочные кредиты, чтобы у фонда всегда были средства, для того чтобы выполнять свои обязательства перед вкладчиками. Через несколько лет поступления в фонд сравняются с выплатами. Я убеждена, что если мы будем закрывать глаза на проблемы банков, то дыры в них будут только расти. Поэтому всю эту работу нужно делать, пусть даже и в кредит ЦБ.

Наша задача по надзору — принимать решения быстрее, чтобы уменьшать разрыв между наполняемостью фонда и выплатами.

— Что вы делаете, чтобы быстрее реагировать на проблемы банков? До сих пор есть примеры, когда проблемные банки работают годами.

— К сожалению, при современных технологиях недобросовестный собственник может вывести крупную сумму и за один день. Чтобы раньше выявлять проблемы, мы проводим внутренние изменения, в том числе создаем службу оценки рисков, которая вне зависимости от того, где находится банк, будет анализировать риски по ссудам: часто один заемщик в разных банках оценивается по-разному. Эту информацию будут использовать кураторы банков, чтобы готовить надзорные решения как можно раньше.

Тот уровень махинаций, который мы наблюдали, во многом возможен оттого, что долгие годы не было неотвратимости наказания для недобросовестных банкиров. То мошенничество и фальсификация отчетности, которые мы видим с подлогом документов, — это не следствие бизнес-ошибок, это намеренные действия, поэтому нужно повышать степень ответственности собственников и менеджеров.

— Нет четкого ответа, почему с вашим приходом политика так резко поменялась. Мы видели, как происходил этот перелом, но достоверно никто не может сказать, почему он произошел. Вам дали, что называется, лицензию на отстрел?

— Назрела необходимость принимать решения в этой сфере: объем сомнительных операций, происходивших в банковской сфере, был велик, а стоимость таких операций была очень низкая. То есть банковская система активно обслуживала теневую экономику. Важно было вовремя перекрыть кран.

— Вы считаете, он был перекрыт вовремя?

— Здесь сошлось очень много факторов, и сегодняшние оценки будут неточны. Что касается сомнительных операций — мы очень активно работали над их снижением, добились ощутимых результатов. По первым месяцам этого года мы видим сокращение больше чем в 2 раза по сравнению с аналогичным периодом 2015 г. И постепенное снижение объемов сомнительных наличных операций в банковском секторе. Мы знаем, что растет стоимость услуг по проведению сомнительных операций, что также может рассматриваться как дополнительный финансовый барьер для их проведения.

Но все же мы эту задачу решили не до конца и продолжаем эту работу, потому что это важно для страны: деньги, по которым не уплачены налоги, в целом разрушают экономическую и конкурентную среду. Невозможно говорить об устойчивом росте, когда есть игроки, которым правила не писаны. Это искажает стимулы работы.

Другие факторы отзывов лицензий: часть банков находилась в финансово неустойчивом положении не потому, что там выводились деньги или обслуживали теневые операции. Многие не смогли решить проблемы с качеством активов, которые начались еще в 2008 г. Анализ показывал, что если их сохранять в нынешнем виде, то возможен эффект домино, когда падение одного банка влечет за собой падение другого игрока через межбанковское кредитование и взаимные операции. И тогда спасение банковской системы в условиях турбулентности потребует гораздо больше средств, чем планомерная работа по выведению слабых игроков с рынка.

— Когда вы в 2013 г. дали согласие занять нынешний пост, вы понимали, что будете заниматься именно этим?

— Не в полной мере. В целом о состоянии банковского сектора, когда я была министром экономики, помощником, у меня было общее представление, но тогда, в 2013 г., все говорили о снижении ключевой ставки с 5,5%, и я помню, как в своем первом выступлении говорила о том, что в отличие от тех стран, которые проводят политику количественного смягчения, у нас большой потенциал для дальнейшего снижения ставки, и никто не ждал таких внешних шоков.

— Ваш предшественник Сергей Игнатьев в интервью «Ведомостям» говорил, что вывод активов из страны совершает некая группа людей, хорошо известная Центробанку. Стало ли понятно, кто эти люди?

— Я не думаю, что это одна консолидированная группа. То, что мы видели, принимая решения по такого рода банкам, так это то, что такие операции проводят не связанные между собой, разные группы людей. К сожалению, это было достаточно распространенным явлением, отдельным сегментом криминального бизнеса.

— В последнее время немало госкомпаний и фондов потеряли свои средства в банках даже не второго круга. Вы понимаете, почему они хранили и хранят средства в небольших и неустойчивых банках, при том что завышенных процентов им там не предлагают?

— Меня тоже удивляло, почему крупные [государственные] компании держат средства в слабоустойчивых банках. Мы обращались несколько раз в правительство, чтобы установить требования к размещению этих средств. Эти требования должны быть не только к размеру банков, но и к работе с банками как таковой, потому что размещение средств для госкорпорации — это сделка, для которой нужно анализировать риски контрагента. Мы видели, что госкомпании не пользовались правом запрашивать информацию о финансовом состоянии банка, которое у них было как у кредитора.

— Вы допускаете, что мог быть материально заинтересован их менеджмент? Центробанк может подробно проанализировать все платежи, проведенные рухнувшими банками, выявлялись ли такие схемы?

— Есть случаи в банках, которые вызывают у нас обоснованные вопросы. Компании держали деньги в банках даже не второго уровня, специализирующихся на выдаче кредитов техническим компаниям под достаточно низкий процент. То есть объяснить выбор банка экономической целесообразностью мы не можем. Куда в итоге пошли эти средства, наверное, могут проследить только правоохранительные органы, это требует большой доказательной работы.

— Вы взялись оздоравливать и смежные финансовые рынки: страховой и пенсионный. Ваши заместители недавно дали понять, что, пока страховщики не решат проблем с активами, говорить о либерализации тарифов ОСАГО не имеет смысла. Какие у вас нарекания к активам страховщиков и как быстро, по вашим оценкам, они решат проблемы с их качеством?

— Когда мы получили под надзор страховые компании, мы начали работу по двум направлениям: вывод с рынка тех страховых компаний, которые не в состоянии исправить качество активов, и принуждение к улучшению качества активов тех, у кого это еще возможно. Что касается рынка ОСАГО, то, прежде чем говорить о либерализации тарифов, нужно навести порядок с той ситуацией, которая сложилась на рынке. Если освободить тариф, то он в ряде регионов может серьезно вырасти, поскольку для страховщиков часть регионов сейчас убыточна. Это приведет к диспропорциям на рынке. Наша задача сейчас — сделать рынок более сбалансированным в региональном разрезе и решить проблемы доступности полисов, навязывания услуг. Рассчитываем на то, что помогут введенный недавно период охлаждения и распространение электронных полисов. Мы сейчас не рассматриваем вопрос о повышении тарифов. На наш взгляд, нынешний уровень позволяет безубыточно функционировать компаниям при правильной постановке дела.

— От планов приватизировать Сбербанк пока отказались, но акции ВТБ государство может предложить инвесторам. Пакет серьезный — почти 10%. Как вы оцениваете потенциал этого размещения? Готов ли к нему рынок?

— Сейчас конъюнктура рынка не самая благоприятная для размещения акций, но это скорее вопрос к собственнику, к правительству. Это вопрос к правительству, что для них более значимо — финансирование дефицита бюджета или продажа акций на наилучших условиях. Здесь время и цена — это бюджетный вопрос.

— ВЭБ ведет с вами переговоры о продаже доли в капитале Московской биржи. Пойдете ли вы на эту сделку?

— Да, мы действительно предлагали ВЭБу погасить часть долга путем передачи Банку России акций Московской биржи. Речь о том, что этот пакет будет продан на рынке, не идет. Однако ВЭБ не подтвердил согласие с нашим предложением.

— Если говорить о проблемах с качеством активов банковской системы, то выделяется довольно значительный пласт: кредитование собственников, в связи с чем непонятно, почему так много раз откладывалось введение норматива Н25, это техническое кредитование компаний, а также аккредитивы для крупных иностранных трейдеров Cargill, Bunge и проч., которые в миллиардных объемах выявлялись в рухнувших банках. Можете ли уточнить, какая часть портфеля банков приходится на такие сделки, насколько она является проблемной сейчас и что для надзора является основным фронтом работ?

— Точную оценку по объему таких сделок и кредитов дать невозможно. Надзор работает над расшифровкой разного рода схем по кредитованию собственников, технических фирм и сделок с аккредитивами. Я бы выделила три основные проблемы, которые одинаковы по значимости для надзора. Проблема № 1 — это кредитование собственников, норматив будет введен с 2017 г., и откладывать дальше мы не будем. Тот факт, что его введение перенесено с января 2016 г. на год, связано с тем, что 2016-й был в целом для банков годом адаптации после внешних шоков, годом введения достаточно жестких базельских требований.

Вторая проблема — кредитование предприятий, не ведущих реальной экономической деятельности. Мы получили возможность выявлять их и выставлять повышенные резервы, чем активно пользуемся.

Третья тема — это фиктивный капитал. Существуют разные схемы того, как вывести деньги из банка и вложить в капитал: либо через кредитные схемы, либо страховые схемы, либо схемы с учетом в капитале начисленных, но не получаемых реально комиссий и платежей, через сделки с отложенными платежами и другие схемы. Сделки с аккредитивами — это проблема, которой мы занимаемся сейчас очень активно, заставляя банки вернуть схемно выведенные средства и корректно отразить их в отчетности. Такие темы возникают постоянно, раньше это были ЗПИФы, потом ценные бумаги в иностранных депозитариях. После того как мы устанавливаем повышенные требования по резервированию этих активов, ситуация выравнивается. По иностранным депозитариям есть единичные случаи, которые мы сейчас изучаем, но в целом и по ним ситуация выправляется — бумаги в основном возвращаются в Россию.

— Как вы относитесь к тому, что многие бывшие сотрудники ЦБ, в том числе ваши бывшие подчиненные, оказываются в советах директоров банков, где фабриковалась отчетность, выводились активы, проводились сомнительные операции? В такую ситуацию, в частности, попал ваш бывший подчиненный Сергей Голубев (работал в совете директоров банка). Будете ли вы вводить дополнительные требования для высокопоставленных сотрудников ЦБ на такую работу?

— Мне бы не хотелось обсуждать персоналии. Мне кажется, такие ситуации показывают, что попытка пригласить на работу бывших сотрудников Центробанка не позволяет банкам с некачественным управлением избежать судьбы, которая им уготована. И опять же, вне зависимости от того, какую должность занимал человек, работал ли он в ЦБ, если он должен попасть в дисквалификационный список, потому что привел банк, в котором работал, к краху, то он в этот список попадет.

— Вы пытались понять мотив этих людей, ведь подобная работа в конечном итоге оборачивается большим репутационным риском?

— Репутационный риск действительно большой. Но здесь вопрос того, что еще ты умеешь делать после многолетней работы в банковском секторе на стороне регулятора. Вероятно, сложно поменять траекторию или профессию.

— А где вы себя видите, скажем, через пять лет?

— Хотя мы всех призываем строить долгосрочные планы, для себя пока такие планы у меня строить не получается.

Татьяна Воронова, Ольга Кувшинова, Дарья Борисяк
«Ведомости», 29.06.2016