Геннадий Шмаль Геннадий Шмаль Фото: ©Максим Блинов, РИА «Новости»

«ОЖИДАТЬ КАКИХ-ТО РЕВОЛЮЦИОННЫХ РЕШЕНИЙ ОТ ОПЕК НЕ ПРИХОДИТСЯ»

— Геннадий Иосифович, каковы ваши ожидания от встречи ОПЕК, которая пройдет 2 июня в Вене?

— Во-первых, надо сказать о том, что ОПЕК теперь не та, чем была 40 - 50 лет назад, когда только создавалась, когда действительно играла большую роль, в том числе в установлении цены, квот. Сегодня уже организация, конечно, такой роли не играет. Недавно Игорь Иванович Сечин (глава «Роснефти» — прим. ред.) заявил, что, дескать, ОПЕК умерла. Я считаю, что все-таки хоронить ее рано: все же на долю стран, которые объединились в свое время, за последние, наверно, лет 20 приходится от 39 до 41 процента мировой добычи, а если говорить о мировой торговле, то думаю, что эта цифра будет еще больше. На нашу долю приходится примерно 20 процентов мировой торговли, а на долю ОПЕК — от 60 до 70 процентов, потому что американцы добывают, но не торгуют.

Но всегда возникал вопрос взаимоотношений стран внутри ОПЕК, я имею в виду в первую очередь две главные страны, которые были, есть и будут, — это Иран и Саудовская Аравия. У них всегда были очень серьезные противоречия, в первую очередь религиозные (сунниты и шииты). Это одна сторона. А вторая — Иран всегда считал и считает, что он должен быть лидером среди стран Персидского залива. А Саудовская Аравия, учитывая ее мощь (она сейчас первая по добыче нефти), считает, что она должна быть первой, тем более у нее есть ближайшие союзники — тот же Кувейт, который они поддержали, Катар, некоторые другие страны и т. д. Не говоря уже о том, что многие страны не подчиняются: квоты устанавливаются, но сама Саудовская Аравия нарушает их, как и другие государства.

Поэтому говорить сегодня о том, что они пойдут на какое-то сокращение добычи, довольно сложно, тем более что у них порядок такой — должен быть консенсус, то есть все должны быть за. Иран в этих условиях не будет за, поскольку он только что освободился от санкций и, конечно, ему хотелось бы занять то место на рынке, которое он занимал 15 - 20 лет назад.

Ожидать каких-то революционных решений от ОПЕК не приходится, не надо себе даже башку забивать этими ожиданиями, тем не менее работать надо. Сам факт таких встреч — явление, безусловно, положительное, потому что, помимо квот, есть и другие проблемы, которые нужно обсуждать, в том числе как будет развиваться дальше весь нефтяной рынок, в каком направлении, куда, как надо заниматься вопросами шельфа. Непосредственно с этим связаны и вопросы климата: выбросы вредных веществ в основном производят предприятия ТЭК, причем очень много у Китая — более 23 процентов мировых выбросов, на нашу долю приходится около 5 процентов.

«Всегда возникал вопрос взаимоотношений стран внутри ОПЕК — это Иран и Саудовская Аравия. У них всегда были очень серьезные противоречия, в первую очередь религиозные»Фото: kremlin.ru

«АМЕРИКАНСКИЙ СЖИЖЕННЫЙ ГАЗ НИКОГДА НЕ БУДЕТ ДЕШЕВЛЕ НАШЕГО, ДАЖЕ ЕСЛИ ЕГО ДОТИРОВАТЬ»

— А насколько сегодня значим фактор сланцевой нефти? Почему Россия этим не занимается?

— Значимость сланцевой нефти измеряется в цифрах. Еще 5 лет назад американцы добывали всего 320 миллионов тонн в год, а в прошлом году — примерно 480 миллионов, то есть они за 5 лет прирастили годовую добычу в 160 миллионов. Даже мы, когда занимались Западной Сибирью всерьез, не каждый год давали такой прирост, а за счет сланца они на такую величину и поднялись. И если раньше они покупали большое количество нефти и на Ближнем Востоке, и в Венесуэле, и в Мексике, то сегодня они уже говорят: «Надо и нам тоже продавать нефть».

Кроме того, сенат США одобрил, во всяком случае, разрешил продавать примерно 50 миллиардов «кубов» газа (в год). Но это больше политика, потому что мы продаем только в Европе 150 миллиардов «кубов», иногда чуть больше. И потом этот американский сжиженный газ никогда не будет дешевле нашего, который мы даем по трубе. Ведь надо сначала построить завод по сжижению, надо его привезти, тут из СПГ сделать обычный газ (так называемая регазификация), потом еще построить сети для снабжения. Поэтому американский сланцевый газ, я готов голову дать на отсечение, никогда не будет дешевле российского, даже если они его будут дотировать. Тем не менее факт остается фактом, они и по газу добавили существенно: долгие годы мы были первыми по добыче газа, а сейчас — американцы, мы уже на втором месте.

Американцы, вложившие за это время более 30 миллиардов долларов в технологию добычи сланцевого газа и сланцевой нефти, сумели создать технологию, перед которой любой инженер может снять шляпу. Однако во многих странах, в частности во Франции, запрещено говорить о сланцевом газе. Почему? Сама технология добычи требует бурения, большого количества скважин. Во-вторых, обязателен гидроразрыв пласта, когда в горизонтальную скважину, пробуренную по пласту, под высоким давлением нагнетается вода, пропан или крупнозернистый песок, причем в большом количестве. Вода и песок — это ладно, но кроме того добавляются реагенты, их удельный вес, может, и невелик, но они очень вредные, в том числе такие, которые могут приводить к заболеваниям. А учитывая, что все эти пласты или залежи сланцевых нефти и газа лежат не очень глубоко, вполне возможны проливы. Если скважина не очень глубокая, может быть прорыв в водонасыщенные горизонты. Неслучайно показывают фильмы, когда человек включает водопроводный кран, а оттуда идет газ.

«МЫ ИМЕЕМ СЫРЬЕВУЮ БАЗУ, А ХИМИИ НЕТ»

— На каких ролях сегодня Россия в нефтяном мировом раскладе?

— Я вам сказал, что 20 процентов мировой торговли нефтью — это мы. В добыче поменьше, где-то 11 - 12 процентов. Потихоньку тоже растем: в прошлом году 534 миллионов тонн добыли, хотя все говорят о рекордах. Никаких рекордов нет, в советское время Россия в нынешних границах добывала 572 миллиона тонн (это был примерно 1986 - 1987 год). Поэтому говорить, что мы уже бога за бороду взяли, не стоит, но вопрос не в этом.

К сожалению, у нас никто в стране не может сказать, сколько нам нефти надо. Я вообще считаю, что мы неправильно распоряжаемся нашими богатствами. Если бы мы с вами всю нефть, которую добываем, перерабатывали у себя — и не в бензин-керосин, а в продукцию с высокой добавленной стоимостью, — то наш ВВП был бы совершенно иным. В качестве иллюстрации: Китай за последние 30 лет построил серию нефтехимических комплексов, и у них в прошлом году продукция химического сектора составила примерно 1,4 триллиона долларов — это 20 процентов ВВП КНР, который значительно больше, чем у нас, раза в четыре. А продукция нашего химического сектора в 2014 году составила около 80 миллиардов долларов, то есть в 20 раз меньше, чем у Китая. В прошлом году определенный рост был, но был в рублях, а в долларах оказался ниже. Мы имеем сырьевую базу, а химии нет. Все гоним в Финляндию, они там делают прекрасные лаки, краски, какие-то другие изделия и продают нам. Турция, которая не имеет сегодня ни нефти, ни газа, использует наше сырье, делает пластмассовые изделия, те же лежаки на пляже, и продает нам и т. д.

Сегодня без химии никуда: возьмите холодильник — половина пластмассы, возьмите машину — 40 процентов пластмассы. Сегодня мы говорим о том, что надо строить подводные лодки из композитных материалов. Но где их взять? Мы же их сами не производим и опять попадем в эту зависимость. Поэтому, конечно, развитие химии могло бы дать совершенно иной толчок, а мы пока только убеждаем. Хотя надо отдать должное правительству Башкортостана, они пытаются привлечь внимание нашей власти к этим проблемам. Вот уже пятый или шестой раз прошел форум «Большая химия». К сожалению, уровень людей, которые там есть, — заместители министров. А вообще говоря, было бы неплохо и председателю правительства приехать, послушать, о чем народ говорит, посмотреть и принять соответствующие меры. Люди, которые у нас принимают решения, а таких людей немного, в силу своего воспитания, образования, своего жизненного опыта не могут ощущать реально, какое звено надо ухватить, чтобы вытащить всю цепь.

У нас сегодня есть прекрасные примеры Татарстана, Башкирии, Самары, где созданы неплохие нефтехимические кластеры, но они, к сожалению, не обеспечены в полной мере сырьем. Но если мы еще немного помедлим, то будет, как говорил один японец, когда посмотрел наши химические предприятия: «Мы думали, что вы от нас отстали лет на 15 -20. Нет, вы отстали навсегда».

— Печально.

— Печально. Но что делать? Кстати, на форуме большое внимание уделялось малотоннажной химии, когда не нужны огромные объемы, а всего нужно 100 тонн. Из-за этого отдельный завод строить не будешь, поэтому это может быть сопутствующим производством на большом заводе. В общем, это та тема, которую надо все время теребить.

— А как вы оцениваете перспективы Татарстана в нефтехимическом и нефтяном секторах?

— Они этим хорошо занимаются, создали целый ряд кластеров, свободную зону. Я считаю, что в экономическом плане Татарстан и Башкортостан являются лидерами, причем они не замыкаются только на нефти или газе, но химия — здесь, машиностроение (тот же КАМАЗ) — здесь, другие вещи. Сейчас построили мощный завод «ТАНЕКО» — единственный за последние 40 лет нефтеперерабатывающий завод. Я считаю, Татарстан развивается очень хорошо. Более того, Казань преобразилась, хорошо использовали даты тысячелетия города, Универсиады, первенство мира по водным видам спорта. Молодцы! Использовали, чтобы город стал красивым.

Но я начал говорить, что те же татарстанские заводы не загружены. Почему? Потому что все сырье у нас на севере: на Ямале, в Ханты-Мансийске.

— Татарстан же тоже нефть у себя добывает.

— Добывает 32 миллиона. Молодцы, растут, я их хвалю. Но в данном случае сырье находится далеко: это так называемая широкая фракция легких углеводородов, газовый конденсат — то, чего в Татарстане нет или очень мало. Главное, с чего начинается нефтехимия, — это этилен, причем американцы используют для этих целей газ, а мы используем прямогонный бензин, так называемую нафту, которая значительно дороже, технологичнее и т. д. Надо тут иначе подходить, тогда можно говорить о том, что мы могли бы свою экономику серьезно поправить.

— Все ищут драйвер роста экономики, а он, оказывается, вот где.

— Драйвером роста в нынешней ситуации нефть и газ быть не могут, к сожалению. Я последние 50 лет своей жизни занимаюсь нефтью и газом, кое-что и сделал, но должен признать, что они драйвером быть не могут. Почему? Сегодня дефицита нефти нет, наоборот, поэтому, как видите, цены падают, по газу тоже проблема — зима теплая, поэтому разбор маленький. А драйвером может быть только нефтегазохимия. Причем учитывая наше сырье, какие-то заделы, которые есть сегодня и в Татарстане, и в Башкортостане, можно достаточно быстро двинуть эту тему вперед. Но для этого нужна политическая воля, усилие, понимание тех проблем, которые можно решить таким направлением.

«СПРАВЕДЛИВАЯ ЦЕНА — 80 ДОЛЛАРОВ ЗА БАРРЕЛЬ»

— Давайте перейдем к теме цен на нефть. Они колеблются...

— Они всегда колебались. Мы помним те времена, когда один баррель стоил меньше 9 долларов. Мы мечтали, чтобы он стоил 20 долларов. Недавно мы перешагнули цену в 50 долларов — это то, что я считаю нормальным. Сегодня цифра 50 - 60 долларов за бочку была бы благоприятной для нашего бюджета. Я же считал и считаю, что справедливой ценой сегодня были бы 80 долларов за баррель.

— А 50 - 60 долларов, о которых вы говорили?

— Это то, чего для нас достаточно, но есть и другие страны. Та же сланцевая нефть стоит в Америке 50 - 60 долларов, канадские пески — 70 - 80 долларов, потому что там технология добычи очень серьезная. Поэтому сегодня упала добыча у американцев, они недавно добывали 9,8 миллиона баррелей в сутки, а сейчас меньше 9 миллионов, то же самое в Канаде. Даже наши любимые страны Персидского залива, которые создали ОПЕК, даже у них все бюджеты были сверстаны из расчета 90 - 100 и даже 110 долларов за бочку. Они же привыкли к хорошему, не могут сразу урезать все свои социальные программы и т. д. Значит, и там будет какая-то революция... «Розовая» или какая-нибудь еще.

— В интервью 5 лет назад вы утверждали, что к 2030 году цена на нефть может подойти к 90 - 100 долларам за баррель. Эту картину мы уже видели. Сейчас цена у нас 50 долларов. Каков теперь ваш долгосрочный и краткосрочный прогноз?

— Я считаю, что в этом году нефть поднимется примерно до 60 долларов, а в ближайшие два-три года вернется к оптимальной цифре — 80 - 90 долларов. Хотя тут очень много факторов. Тем не менее сегодня около 30 процентов нефти добывается на шельфе, есть шельфы глубоководные, как в Бразилии, где глубина океана до 3 километров, поэтому там скважина дорогая. Первая скважина, которая была пробурена на бразильском шельфе, стоила где-то 360 миллионов долларов, вторая — поменьше, третья — в два раза меньше. Но все равно! Вот бурили «Роснефть» с ExxonMobil разведочную скважину «Победа», она обошлась в 600 миллионов долларов. Одна скважина! Поэтому все эти вопросы не могут не учитываться. А учитывая, что на суше все меньше месторождений, хотим мы или нет, но мы и остальные пойдут в океан, на шельф, на глубоководный шельф. Но себе в убыток никто работать не будет.

«ЛЕТ 20 - 30 ШЕЛЬФОМ ПРЕДМЕТНО ЗАНИМАТЬСЯ НЕ СТОИТ»

— А какова судьба наших арктических проектов на шельфе?

— У меня своя точка зрения, которая, наверно, отличается от многих. Я считаю, что нам особенно лезть туда не следует. Почему? Во-первых, есть на суше много дел. Во-вторых, мы не готовы сегодня ни технически, ни технологически, ни экономически. Мы одну платформу «Приразломную» строили 17 лет, и стоила она 4 - 5 миллиардов долларов, а нам нужно не одну, а десятки. А где их делать и как? У нас даже нет нормативной базы для этого, ни технических регламентов, ни стандартов для работы на арктическом шельфе. Кроме нас, в арктическом шельфе никто сегодня не работает. Никто! На «Приразломной» в этом году, может, 1 миллион тонн добудут.

Важна и экономика. Мы в свое время обсуждали тему сланцевого газа на круглом столе в ТПП и затронули проблему нашего Штокмана. Уже тогда у американцев себестоимость сланцевого газа была 180 - 190 долларов за 1 тысячу «кубов», а наш штокмановский газ — 230 - 260 долларов, поэтому он уже был неконкурентоспособен, хотя предназначался для американского континента. Поэтому все надо смотреть и считать.

А главное — экология. У всех на устах и на слуху авария в Мексиканском заливе. Но там температура воды 25 - 28 градусов, а у нас при нуле, если даже один кубометр нефти прольем, это несколько десятков гектар. А если не один «куб», то мы можем всю планету погубить, потому что если эта нефть уйдет под лед, дышать никто не будет. Ничего живого не останется.

Поэтому я считаю, что шельфом надо заниматься в плане поисков, разведки, в том числе и сейсмика, отрабатывать технологии, создавать инфраструктуру, в том числе северный морской путь, думать о создании своей промышленности, чтобы мы могли делать те же буровые платформы и, конечно, решать правовые вопросы. Вот этим надо заниматься, на перспективу. Думаю, лет 20 - 30 нам о шельфе можно только говорить, а предметно заниматься не следует.

— На расширенном заседании коллегии минэнерго в апреле министр Александр Новак выразил тревогу по поводу снижения в прошлом году на 18 процентов разведывательного бурения. Вы разделяете точку зрения, что в будущем это может негативно сказаться на объеме добычи нефти?

— Я об этом говорю уже больше 10 лет, мы мало бурим. Мы за последние годы больше 1 миллиона разведочных скважин не бурим, а в советское время бурили 7 - 7,5 миллионов, отсюда и прирост был. У нас ведь ресурсы есть, но чтобы ресурсы перевести в запасы, надо пробурить, определить дебет и все остальное, посчитать эти запасы. А мы пока считаем запасы на компьютере, исходя из коэффициентов нефтеизвлечения и т. д. Я считаю, что объем буровых работ у нас очень мал. В советское время мы бурили примерно 55 - 57 миллионов метров, а сейчас бурим вместе с разведкой и эксплуатацией 20 - 21 миллион — в два раза меньше. Американцы в прошлом году бурили поменьше, но так они бурили по 100 миллионов в год, а добывали меньше, чем мы, а если сегодня мы недобурили скважину, значит, не доберем нефти через какое-то время.

«ГОВОРИТЬ О ТОМ, ЧТО НЕФТЬ — ВОЗОБНОВЛЯЕМЫЙ РЕСУРС, Я БЫ НЕ СТАЛ, НО ЧТО МЕСТОРОЖДЕНИЯ ЖИВУТ, — ДА»

— Как вы относитесь к теории, что нефть — это возобновляемый ресурс?

— Это целое направление, в том числе ваш и мой хороший товарищ Ренат Муслимов так считает. Нефть не просто возобновляемый ресурс, а за счет совершенно разных процессов, которые происходят в земной коре, в месторождения, которые, казалось бы, выработаны, через какое-то время нефть подтягивается, потому что планета дышит, это же живой организм. А в отношении того, какие процессы происходят, то есть разные теории — органические и неорганические. Я считаю, эта теория имеет место на жизнь; во всяком случае, практика показывает, что во многих забытых месторождениях со временем появляется нефть. Это говорит о том, что какое-то движение есть. Говорить о том, что нефть — возобновляемый ресурс, я бы не стал, но то, что месторождения живут, — да. Возьмите Азербайджан: более 100 лет насчитывает нефтяная промышленность этой страны, до сих пор там есть нефть.

— А вы сами приверженец какой теории?

— Я считаю, что среди моих друзей было все же больше органиков.

«ЭНЕРГИЯ ВЕТРА И СОЛНЦА В ДВА РАЗА ВЫШЕ В ЦЕНЕ»

— Можно ли ожидать, что в будущем потребление нефти будет сокращаться, ее будут заменять какие-то зеленые технологии, какой-то иной источник энергии? Кстати, что может стать новым источником энергии, который заменит человечеству нефть?

— Я думаю, до конца века это вряд ли произойдет. Конечно, сейчас большое внимание уделяется экзотическим видам энергии, но это все очень дорого. В 2014 году Германия потратила только на дотации всем этим солнечным и ветровым видам энергии 25 миллиардов евро — больше, чем мы вложили в тот год во всю нашу нефтяную промышленность. Поэтому сегодня энергия, полученная за счет ветра или солнца, в два-три раза выше в цене, чем энергия, полученная за счет нефти, газа, угля. Но, наверно, и такие виды энергетики будут развиваться, богатые страны смогут себе это позволить. Но у нас на Земле сегодня 1,5 миллиарда людей вообще не знают, что такое электрическая энергия. В этих условиях надо думать, как обеспечить население, которое растет и дорастет со временем, наверное, до 9 миллиардов человек. Надо думать, как обеспечить их энергией — без этого же невозможно. Как-то рассказывали, когда Каддафи спросили, что будем делать, если у нас случится кризис с электроэнергией, он ответил: «Будем смотреть телевизор в темноте».

Экзотическими видами энергии, конечно, заниматься нужно в плане науки, но они нескоро выдержат конкуренцию с традиционными видами энергии. Есть еще атомная, гидроэнергетика. Сегодня в целом в мировом энергетическом балансе атомная энергия занимает 6 - 7 процентов, хотя есть отдельные страны, как Франция, где 70 процентов. Судя по прогнозам, особого роста атомной энергетики не будет, а вот гидроэнергетика может подрасти. Наверное, она наиболее интересная из всех, в том числе нормальная с точки зрения экономики.

А по ветру и солнцу надо иметь в виду, что для них нужен 100-процентный резерв. Нет солнца, тучи закрыли, ураган — что делать? Холодильник выключился, кондиционер не работает, все компьютеры отключились: все — коллапс, темнота. То же самое ветер: редко, но бывает полный штиль — что делать?

— Если заглянуть в совсем далекое будущее, что может заменить нефть?

— Думаю, водород. С точки зрения транспорта, наверное, электромобили, но для этого надо создавать такие, которые могли бы ездить без подзарядки не 100 километров, а хотя бы 500 - 600 километров. Атомная энергетика, думаю, все равно будет развиваться, появятся новые технологии, новые материалы, но это уже другая тема.

«ЭТО НЕ МИНФИН, А БУХГАЛТЕРИЯ, ГЛАВНАЯ ЗАДАЧА — СОСТАВИТЬ БЮДЖЕТ, ОСТАЛЬНОЕ НЕ ВОЛНУЕТ»

— Вернемся в день сегодняшний. Как вы относитесь к новациям минфина в сфере налогообложения нефтяной отрасли?

— Отрицательно. Это не минфин, а бухгалтерия, у них главная задача — составить бюджет, все остальное их не волнует, а минфин должен думать о перспективе развития. Ему же налоги нужны не только сегодня, но и завтра и через пять лет. Для этого надо развивать промышленность, сельское хозяйство, транспорт. А мы видим, что раз у нефтяников легче забрать, — отобрали. Но ведь они не вкладывают деньги в разведку, в освоение новых месторождений, в развитие новых технологий и т. д.

— Поэтому идея с НДПИ была плохой?

— Да, конечно. Притом это несправедливо. Вот смотрите: у вас есть месторождение и у меня. У вас месторождение, которое имеет дебет 100 тонн в сутки, а у меня — 10 тонн. Чтобы мне добыть те 100 тонн, которые вы добываете с одной скважины, мне нужно пробурить 10 скважин, а каждая из них стоит примерно 1,5 - 2 миллиона долларов. То есть вы потратили 2 миллиона долларов, а я должен потратить 20 миллионов, а НДПИ у нас одинаков с одной тонны, поэтому вы находитесь в значительно лучшем положении, чем я.

— В СМИ активно обсуждают идею, когда бы налоговая нагрузка зависела бы не от добычи и экспорта, а от финансового результата.

— Мы полностью поддерживаем тезис о том, что налог должен быть только на финансовый результат. Если мы говорим о справедливом налоге, то он должен быть только такой и никакой иной. Не нужно ничего выдумывать, весь мир так работает. НДПИ — это вообще не налог по сути, а аренда за использование недр. Когда его принимали, то говорили, что он будет временным, до 2006 года. Сейчас 2016 год — его никто не отменял, наоборот, увеличивают этот «маневр», который придумал минфин в конце 2014 года. Я считаю, это большая глупость.

— Сейчас также активно муссируется тема приватизации «Роснефти» и «Башнефти». Как вы относитесь к этому мероприятию и подходящий ли сейчас для этого момент?

— Надо все считать, взять листок, прописать все плюсы и минусы, а в конце баланс — чего больше? Если плюсы, давайте проведем, если минусов — не будем проводить. Что касается «Башнефти», то терять бренд было бы нецелесообразно. Хотя, с другой стороны, крупные компании имеют больше возможностей для маневра. В свое время мы выступали, я и сейчас так говорю, что нам нужны крупные национальные компании, как сегодня «Роснефть», для участия в международных проектах. А с точки зрения государства не факт, что приватизация улучшит что-то, хотя какие-то деньги, конечно, в бюджет попадут.

Раньше был такой порядок: хотите построить туалет — сделайте технико-экономическое обоснование, докажите, что это будет экономически, политически или социально целесообразно, а сегодня такой огромный проект, и никто не задумывается сделать серьезный анализ, что лучше. «Башнефть» сегодня и так платит деньги государству, или та же «Транснефть». Тем более государство сколько хочет, столько и может отобрать, это же его право. Какого-то однозначного ответа вам дать никто не может, а если дает, то это человек, который слабо разбирается в ситуации с экономикой, политикой, в том числе в деятельности этих компаний.

«ОНИ НЕ ПОНИМАЮТ, ЧТО ЕСЛИ СЕГОДНЯ НЕ УСПЕЛ — МОЖЕШЬ ОПОЗДАТЬ НАВСЕГДА»

— А ваш союз нефтегазопромышленников что-то делает, чтобы донести свои мысли, соображения до власти?

— Постоянно. Мы проводим массу мероприятий, используем площадку ТПП, у нас есть еще межотраслевой совет по стандартизации в нефтегазовом комплексе, я его возглавляю, есть экспертные советы. Например, когда встала проблема с кризисом, наш экспертный совет вопрос рассмотрел и на трех страницах послал предложения в правительство в антикризисный план. Также принимаем участие во всех законотворческих вещах, поэтому ни один закон, который касается нефти и газа, без нашего активного участия не проходит. Не всегда нас слушают. Они слушают, но с большим временным лагом. Например, 6 лет назад мы провели целую серию мероприятий под названием «Восточный вектор развития экономики», мы касались, конечно, нефти и газа. Сейчас все об этом говорят, но ведь 6 лет прошло.

Еще 20 лет назад я убеждал руководство нашей страны, даже Виктора Степановича [Черномырдина] в том, что надо построить газопровод в Китай. Нам говорили: нет, у нас есть Запад. Зачем нам Китай? А сейчас если бы газопровод был, то была бы совершенно иная ситуация с проблемой потребления нашего российского газа. Поэтому слушают, но с серьезным сдвигом по времени. Кроме того, они не понимают, что фактор времени — это непосредственная экономическая категория: сегодня не успел — можешь опоздать навсегда.

— Так мы уже опоздали?

— Еще не во всем. В принципе, задача нашего союза и подобных структур — научить и приучить власть слушать собственный народ. Нам же ничего не надо, мы все имеем, народ самодостаточный. У нас одна цель — жила бы страна родная.