«С КРУПНЫМИ ПОЛОТНАМИ РЯДОМ ДАЖЕ ПОВЕШЕНЫ ИНСТРУКЦИИ ПО РАССТЕГИВАНИЮ ПАЛЬТО»

В центре современной культуры «Смена» во второй половине февраля открылась выставка основателя и идеолога этой институции известного казанского художника Ильгизара Хасанова. Выставка называется коротко — «Женское». Несмотря на краткое название, содержание у проекта объемное, насыщенное, концентрированное. Высказывание художника небуквальное, повествует не столько о женщине, о ее гендерной роли и сущности, оно раскрывает более объемную тему: через вещественную среду, окружавшую советскую женщину, Хасанов создает образ времени, с которым постоянно работает, — это 50 - 60-е годы, на которые пришлось детство художника.

Выставка «Женское» программная. С одной стороны, она подводит итог многолетних экспериментов художника в области живописи в сочетании с объемными формами. С другой, она первая часть трилогии проектов, задуманных Хасановым. Выставка по качеству пластических решений, по силе воплощения образов значительно отличается от проектов предыдущих лет, выполненных им совместно с близкими по духу художниками. В качестве куратора и участника Хасанов в конце 2000-х - начале 2010-х провел несколько выставок, в которых живописные произведения сочетались с объектами («Муха», «Черное озеро», «Моя Япония», «Удар»), но в них замысел автора идеи, при всей оригинальности и изобретательности подачи, не был выражен столь объемно и сильно, как в данном проекте.

В «Женском» — и серии живописных работ, и серии фотографий, и ряд зрелищных скульптур, и блоки остроумных ассамбляжей — единые и по формату, и по языку воплощения, последовательно раскрывают тему женского. Для каждого «мыслеобраза», проработанного последовательно во всех практически известных на сегодня видах визуального искусства, Хасанов нашел свой «ключ», свой прием. Экспозиция «Женского», по сути, гипертекст, наполненный перекрестными ассоциациями, значениями и т. д., смысловой коллаж. Разные образы, мысли, предметы имеют тем не менее связывающий и женщину, и время общий «знаменатель». Это ткань реальная, одежда скульптурных персонажей («Балет», «Клава»), ткань нарисованная («Выбор ткани», «Синяя рубашка», «Воротник», «Гладильщица»), ткань сфотографированная (серия с девушкой, шьющей платье на швейной машинке). Почувствовав еще в детстве, что ткань для женщины является почти что сакральной субстанцией, Хасанов через этот образ сумел выразить женское максимально убедительно.

Например, в живописных полотнах-тондо, в которых композиция вписана в круг, очень зрелищных, ярких, зритель без труда определит эротическую составляющую, где, несмотря на названия «Зеленое пальто», «Порядок надевания», по сути, на всех полотнах запечатлена сцена раздевания. С крупными полотнами рядом даже повешены инструкции по расстегиванию пальто. Скульптурная композиция «Падение советской женщины» даже названием своим намекает на пикантную ситуацию, не говоря уже о реальной своей форме, — торчащие из стены нога в спущенном, отстегнутом чулке и рука с сумкой на отлет завершают сцену физического и морального падения.

Предметы, составляющие женский гардероб, — маленькие сумочки-клатчи, панталоны с начесом, разнообразные по форме пуговицы — детали объектов и ассамбляжей, проникнутых настроением иронии («Космос») или светлой грусти («Выбор пуговиц», «Женское»). Необыкновенное чувство юмора, присущее художнику, проявляется и в объектах — огромных спичечных коробках, на этикетках которых изображена сильная советская женщина: в одном случае — борющаяся с пьянством, в другом — покоряющая космос.

В этом проекте Хасанов соединил многое — и печаль об ушедшем времени, и понимание сложных, порой не то что драматических, а трагических моментов советской истории, дополнив картину эпохи смешными репликами. И сделал это мастерски, очень тонко, точно и художественно. Но так ли просто это было сделать, как кажется со стороны?

«АРХЕОЛОГ ЧЕРДАКОВ»

О том, как создавалась выставка «Женское», как трудно ограничить себя как художника, обладая массой вещей из любимых 1950-х, «БИЗНЕС Online» поговорил с самим художником.

— Ильгизар, большинству казанских зрителей, даже со специальным образованием, неведомо видовое деление современного искусства, им отличить объект от скульптуры очень сложно. И поэтому все попросту называют подобные произведения инсталляциями, не очень-то утруждая себя размышлениями. А вы что можете сказать на этот счет?

— В «Женском» действительно и объекты присутствуют найденные, и мной сотворенные, как спичечные коробки, эти большие и скульптурные изображения женщин, одетых в реальную одежду. Но это скульптура хитрая — я, будучи по образованию бутафором, никогда в жизни в театре при этом не работал, но имел навыки, а главное — желание, создавать объемные вещи. И вот начал работу над подобными скульптурами лет 10 назад, начал резать из дерева головы разных персонажей сначала, а потом и полностью на фигуры перешел. Материал выбрал этот потому, что хотел, чтобы работы подольше сохранялись: сейчас ведь художники современные с материалом очень интересно работают — с поролоном, пенопластом, притом совершенно не учитывая, что через какое-то время их произведения могут исчезнуть, что в технологическом плане этот материал несерьезный. И получается так, что, выбирая дерево как основу, я как бы замахнулся на вечность. Дай-ка, думаю, покрепче сделаю что-нибудь, чтобы у человека от работы моей были странные ощущения, обманчивые: издалека скульптура воспринимается как реальный живой человек, а вблизи оказывается, что это манекен.

При этом почти каждая скульптура связана с реальным образом: вот «Автобиография», например, портрет такой необычный моей учительницы истории и географии. Это человек, который на уроках истории мне рассказал кое-какие вещи об истории, которых в учебниках-то не было: про Сталина рассказала, про репрессии. Вероятно, она сама пострадала в то время. Рассказала мне, потому что доверяла. Вообще, она ко мне относилась тепло, видимо, потому что я был послушным мальчиком среди всего хулиганского окружения. И закончилось тем, что она выбрала меня в качестве оппонента, собеседника. То есть в результате, когда ты к прошлому обращаешься как художник, у тебя появляются потом в качестве скульптур конкретные живые люди, которые на тебя произвели то или иное впечатление.

Ну и кроме прочего, когда задумывал эту выставку, думал, как ее обыграть в пространственном смысле, ведь я ее специально для «Смены» делал. И не только в формальном плане, но еще и в идейном. Ведь это галерейное пространство, практически музейное — красивое по архитектуре, по другим всяким признакам, XIX век, интерьер такой сложный, технический, без всякой привычной «красоты» — вот сюда взять и вставить эстетику музея — объекты, типологические вещи, которые в том времени функционировали. Но не как в музее сухо историю рассказать, а как-то эмоционально и пластически выстроить экспозицию так, чтобы это производило тягостное или какое-либо другое впечатление. Я даже в книге отзывов посмотрел — люди очень реагируют на атмосферу, у них есть ощущение пространства, их впечатляет и сам зал, и вот то, что я хотел, — живой музей, он случился. Не мертвый, скучный традиционный музей, а совсем другая история. Так что, то, что я хотел, отчасти получилось.

«ЭТО ЧТО, НА ФОТО — ВСЕ ХОЗЯЙКИ ЭТИХ КЛАТЧЕЙ?»

— Сколько времени создавался проект?

— Я ведь всем уши прожужжал уже давно про него, но предполагал другую выставку, более традиционную, живописную, без жесткого такого концепта выставки. А потом в процессе, когда я увлекся этой темой, стал рисовать картинки, из которых ни одна здесь не присутствует, причем предназначались для этой выставки, после пяти-шести работ я понял, что надо искать какой-то другой ход, что надо себя ограничить, не надо «тащить» все мои любимые образы и предметы подряд. Когда начинаешь увлекаться чем-то, остановиться бывает очень трудно. Еще Рашид Тухватуллин заявил несколько лет назад, что я археолог чердаков: у меня накопился приличный объем предметов, я уже стал специалистом по материальной культуре в рамках того периода, с которым работаю — 1950 - 60-е годы. И вот эти предметы с блошиного рынка меня переформатировали, они задали более точную систему. Вот, например, концептуалисты очень жестко привязаны либо к тексту, либо к предмету, и у них выразительность ограничена, и я решил придерживаться примерно этого метода.

— Кстати, в связи с концептуалистами и их работой с предметом: у зрителя неподготовленного существует стереотип, что если художественное произведение выполнено в форме объекта или инсталляции. то это политическое, социальное высказывание. Вы можете это прокомментировать?

— Да нет, конечно, это зависит от художника: можно и на моей выставке вспомнить про Сталина, про трагедию советской эпохи, хотя выставка совсем не об этом, но могут возникнуть у зрителя и такие ассоциации, если, например, взять один из моих объектов фото барышни с сумочкой, мы же не знаем, что это за барышня. Вполне возможно, что она в лагере погибла, у нее судьба трагическая — нельзя этого исключать. А в целом многие художники работают в подобных формах, никак с политикой искусство свое не связывая.

Или такой вопрос возникает у зрителей в связи с инсталляцией с клатчами и фото девушек: «Это что, на фото — все хозяйки этих клатчей?» Я на первый вопрос еще дружелюбно постарался ответить, а во второй раз, когда его опять задала уже другая зрительница, не выдержал, ответил: «Ну да, эксгумация была, так и нашли эти сумочки». Так она не унялась: «Что, правда?» Ну нет, конечно же! Это же художественное произведение, а не экспонат исторического музея! К сожалению, наш казанский зритель не знает, что такая форма в искусстве существует уже 100 лет.

Я этих барышень подбирал, их фото, чтобы возникал цельный образ, чтобы они соответствовали каждая своему клатчу, можно сказать, подбирал по принципу составления фоторобота. У меня же этих клатчей больше 30 в коллекции, а здесь, в этой инсталляции, всего 16 использовано — половина из того, что есть. У меня есть еще разные суперкрасивые предметы, но я побоялся все выкладывать — пространство зала небольшое. Еще часть женской истории не задета — можно сказать, если и не гулаговская, то связанная с историей заключенных, — рубашка ночная, зэковская, которые шили в местах заключения и там же носили. И есть предметы из истории китча, из низовой культуры, когда человек из социальных низов выбирает для своего предметного окружения «красоту», сам ее формирует — все эти вышитые открытки, там много всего, у меня очень большая коллекция подобных предметов. Я хотел даже сделать комнату, камеру, наполненную этими вещами.

Но этой выставкой я из всего этого массива образно-предметного выделяю только одну тему — «Женское», я специально ее ограничил таким образом, и я ее подробно раскрываю, рассказываю-показываю в каждом объекте ее аспекты разнообразные. Тут пришлось взять какие-то обычные вещи — ткань, платье, все, чем женщина живет в материальном смысле, получает эмоции, и даже спасается этим, как мне кажется. Сам рассказ очень банальный — девушка берет ткань, шьет, это, в принципе, моя история домашняя. У меня сестра всегда сидела дома, что-то строчила, шила.

«ЭТА ТЕМА ГРАНИЦ НЕ ЗНАЕТ, ФАНТАЗИЯ ВМЕСТЕ С ПАМЯТЬЮ ПОСТОЯННО «ВЫБРАСЫВАЮТ» НОВЫЕ ОБРАЗЫ»

— Мне очень понравилась эта находка — расстегивание пальто, пуговицы нарисованные крупным планом и отдельно представленные в объектах-ассамбляжах, еще явственно эротическая линия просматривается, раздевание. Через ткань как субстанцию вы раскрываете сущность женского. И с одной стороны, вы ее раздеваете, с другой — облачаете. Это очень сильно звучит, и потом идет вся эта тема ткани в одежде, в мелочах, в быту, ткань как женская оболочка...

— Вот ты правильно поняла! Но я бы уточнил — ткань не как оболочка, а как среда женская, как небо, например. Если тот же мужик тоже в ткань одет, но его можно предположить без ткани, ну не голым, конечно, а в доспехах, например, то девушка (и до моего времени, и после) девушка и ткань — это какие-то особые отношения. Я сам этого ничего не чувствую, я не девушка. Но у меня есть понимание того, что для женщины это очень важная часть ее существования. У моей мамы была портниха, и мне, может быть, первому мама демонстрировала свои наряды (отец у меня умер, когда мне было 7 лет), сестра у меня шила сама, в детстве всех обшивала, купальники какие-то смешные из тряпок шила. У меня есть выкройки, журналы кройки и шитья, вырезки все эти смешные из журналов, можно целую выставку только из этого сделать, жуткие какие-то альбомчики 1950-х годов. Вот сегодня молодежи покажи — они просто не поймут, что это такое. Это уже чисто музейные вещи.

И ты правильно поняла — я хотел взять все эти аспекты тактильности, более того, я хотел создать отдельную комнату-бокс, паноптикум такой, где можно было бы выставить и китч, и духи «Красная Москва» для запаха открыть, и нафталин насыпать, чтобы ощущение времени возникло. Я хотел дать возможность войти зрителю в женское лоно, фигурально выражаясь. Там и некоторые эротические фишки присутствовали бы. Эта тема границ не знает, фантазия вместе с памятью постоянно «выбрасывают» новые образы. И мне необходимо ограничивать себя, отсекать лишнее, и здесь мне помогло пространство зала: оно небольшое, и важно было выставить самое основное.

Я взял очень простые вещи, в которых женщина участвует гендерно, в одних областях женщины главные — в балете, например, а в космосе они произвели фурор, когда женщина-космонавт полетела в космос, сказали, что все, пришла новая эпоха, человечество изменилось. Но, слава богу, ничего не меняется, женское всегда вокруг нас. Даже вот взять, к примеру, школу мою — учителя у меня были все женщины, даже по физкультуре, и спрашивать меня, мол, почему ты выбрал эту тему — женское, мне кажется очень странным. Это разговор о жизни. Аналогов такому подходу, как мой, я не вижу, кроме художника Александра Петлюры, который вещи также собирает. Но я же не вещи собираю, как делают, например, сотрудники музея соцбыта, я собираю свои истории, маленькие нарративчики.

И я понял, что если я не выскажусь, подавлю в себе все это.... Это не оттого, что у меня есть цель сделать что-то, всех поразить, нет, у меня как у художника другая цель — придумать определенную режиссуру, все это выстроить, связать между собой.

И вот я хочу сказать своим проектом, что советское было разным, и я не хочу его идеализировать, или, наоборот, демонизировать. Оно было и жутким, все эти чудовищные по быту коммуналки. У нас-то, как раз коммуналка была неплохая относительно, а люди ведь некоторые мучились ужасно. Все там было в это время: и какие-то дикости в обществе, и какие-то мои влюбленности в женщин — все это происходило в одно время, в одном месте и с этим надо справиться психически, чтобы понимать, чтобы не возненавидеть все, или, наоборот, прощать, а чтобы учиться жить с этим и понимать, что жизнь из всего этого и состоит. Раньше было буквальное считывание образов, сейчас более высокая степень ассоциаций, но она возможна только тогда, когда ты знаешь первоисточник, важно знать культурные коды, и тогда ты правильно поймешь причинно-следственную связь, почему художник об этом говорит, что это художественное высказывание на определенную тему, а не какая-то белиберда непонятная.

Умный зритель понимает, когда художник знает материал, что он его пережил, что он его знаток, что ты как художник, откуда-то «вырастаешь», с чем-то серьезно связан, и это чувствует зритель через произведения, это знание художником своей темы. Это и есть честная история в искусстве. Ницше на этот счет сказал об искусстве, что это единственное оправдание человеческой жизни. Когда в искусстве ты сумеешь рассказать о человеческой жизни на основе своей жизни.

— Мне кажется, что в этом проекте как раз все сошлось: лишнее ушло, обтесалось, вы приблизились к идеальной форме, потому что предыдущие проекты, связанные с вещественной средой, — «Черное озеро», «Моя Япония», «Муха» и другие — были такие многословные и стремились объять весь мир материальный той эпохи в целом, рассказать о нем. А здесь вы берете один аспект, но очень емко выражаетесь, нашли очень удачные, новые ходы пластические. Мне очень понравилась новая живопись в кругах — тондо, кадрированные фрагменты, хотя чисто внешне и есть связь с дизайном открыток того времени, выглядят они как поп-артовские вещи.

— Да, конечно, будучи знатоком, можно по выставке ходить и проводить параллели с историей искусств XX века, но открытие здесь только мой субъективный мир, пережитый, который я отрефлексировал и выставил. Тут и живопись, и объект — это только форма. Здесь я хочу сравнить свой метод с работой кинорежиссера, который, когда снимает кино, очень много чего снимает про запас и дубли делает, а потом, при монтаже, отсекает все лишнее. У меня предметов столько, что я несколько залов могу заполнить чисто механически, но для восприятия это будет очень сложно, в том числе и в эмоциональном плане. Здесь надо соблюсти чувство меры, на сегодня этого хватит. А так у меня много чего есть. Я собираюсь делать следующую историю, и там некоторые из этих предметов появятся. В следующем проекте, правда, приоритет будет отдан документам: хочу сделать трилогию, максимально выразить время, с которым работаю. Будут три выставки, необязательно в «Смене». Тут я подчиняюсь законам жанра: если ты собрал много материала, он неизбежно выливается в трилогию.