Владимир Акимов: «Я неоднократно был художником года, живописцем года и получал какие-то 5 или 6 тысяч рублей»

«ХУДОЖНИК НЕ ИМЕЕТ ПРАВА ПРОЙТИ МИМО ЖИЗНИ»

— У вас красивая мастерская. Такие помещения, кажется, в советское время специально строили для художников на верхних этажах жилых домов...

— Да, такие дома с мансардой строились специально в 1982 году. По проекту здесь должны были располагаться мастерские для художников, которые занимаются творчеством и помогают оформлять город. В 45-м комплексе еще три таких дома с мансардой.

— Вы родились в Самарской области. Почему решили переехать в автоград?

— Когда я приехал в Челны, мне было 32 года, я уже был женат, родился ребенок. Мое семейное положение сыграло роль в том, что я оказался здесь — в этом городе жилье было получить намного проще. Специалистам давали его в первую очередь. Я как раз закончил Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры имени Репина, хотел перебраться Казань, но там негде было жить. Тогда я переехал в Челны. В то время тут уже сформировалась группа молодых художников, окончивших институты Питера, Москвы, Харькова.

— Художники в то время были востребованы?

— Очень! Меня в Челны направил отдел культуры обкома Татарстана — здесь нужно было расписывать много школ, детских садов, поликлиник. Сам я художник-орнаменталист, оформляю интерьеры и экстерьеры. Со временем потребность оформлять социальные объекты росписями пропала.

— Какие объекты были оформлены вами в городе?

— Их было много, но, к сожалению, сохранилось мало. В последние годы все безжалостно уничтожается, потому что объекты переходят из рук в руки: приходят новые собственники, у которых новый бизнес, новые организации, им старое оформление уже не подходит. Так, исчезли росписи в Доме татарской кулинарии, в БСМП, в нескольких школах. Первая детская художественная школа перешла в разряд садиков, там тоже были росписи — не знаю, сохранились они или нет. Люди меняются, вкусы меняются, идеология тоже.

— Откуда вы черпаете вдохновение?

— Вдохновение — это птица, которую ты можешь поймать или не поймать. Вдохновение приходит тогда, когда я начинаю работать. Но в любом случае источником является окружающий мир, сама жизнь. Вот, например, эта картина (показывает картину — прим. авт.). В деревне моей был такой дядя Яша, и прозвище у него было Кино. Потому что он любил показывать «кино». Это были далекие 50-е годы, в деревнях ничего не было: ни радио, ни телевизоров. А у него были актерские задатки. Частенько он идет по улице, увидит детей и начитает скоморошничать. Рассказывает всякие байки, прибаутки. А дети, развесив уши, слушают, как он сочиняет очередную сказку. У него было много всяких сказок — про то, как он пас овец, заснул, проснувшись, обнаружил, что ворона на голове у него свила гнездо и птенцы в нем уже кричат. Или как он ездил в райцентр и увидел там огромную элеваторную вышку — он на нее залез, распустил свой плащ и полетел. Эдакий сельский барон Мюнхгаузен. Я часто разговариваю со своими коллегами из других районов России — все, кто вырос в селе, говорят, что у них был такой же человек.

«Яшка-Кино», 2008

— В вашем творчестве часто присутствует тема деревни...

— Эта тема мне очень близка. Я часто бываю в своей деревне Ендурайкино, встречаюсь с людьми. Поэтому у меня и возникло желание отразить этот мир, это время. Есть у меня и городской цикл работ, который называется «Отверженные» — о совершенно брошенных, никчемных людях. Например, у меня в подъезде неделю или две жил бомж. Он спал на старом матраце возле мусорного бака — человек совершенно и полностью спился. Он там жил, пока мы с соседями как-то раз не собрались и не прогнали его. И таких людей достаточно много не только у нас, но и в других городах. Жизнь разнообразная, и я считаю, что как художник я не имею права пройти мимо нее.

— По-вашему, художник обязательно должен откликаться на проблемы современности?

— Я считаю, что должен. Если художник не отражает этот мир, а живет одним только желанием коммерческого успеха, он не совсем честен перед своей профессией. Художники в чем-то похожи на журналистов — они тоже должны отображать жизнь. Я написал много портретов сельских жителей и просто людей, которые мне нравятся. Конечно, мы можем закрыть глаза на то, что происходит вокруг, надеть очки и видеть только одну сторону. Можем жить так, как будто вокруг только красивые женщины и мужчины, а остального просто не замечать — это право любого из нас.

— Вы хотели бы что-то написать о той политической ситуации, которая сложилась сейчас?

— Я отразил ее в картине «Армагеддон», которую закончил в прошлом году. События на Украине тогда только начали развиваться. Эта картина — мой ответ на все, что происходит вокруг. Конкретно писать о том, что творится сейчас на Украине, я считаю неправомерным. Нужно мне самому быть там, видеть ситуацию изнутри. Но то, что так жестоко уничтожается и карается собственное население, не укладывается в голове. Поэтому писать об том реальную картину очень сложно, да и вряд ли она вызовет у кого-то интерес.

«Армагеддон»

— У этой картины непростая история. Вы работали над ней в общей сложности 27 лет.

— В 80-е годы у меня была поездка в Германию, там я побывал в Бухенвальде. Когда я посмотрел на эту машину смерти, на чудовищную фабрику уничтожения и истязания людей, я не смог поверить, что все это делали нормальные здравомыслящие люди. Когда я оттуда вернулся, я решил написать картину, которая отразила бы мои размышления. Я начал писать «Армагеддон» в 1986 году — тогда война палестинцев с израильтянами была в самом разгаре. Подумать только, сколько лет они воюют!

Первый раз я выставил «Армагеддон» в Москве, второй раз — в Казани. Формат этой картины — 3 метра на 375 сантиметров. В ней я развивал тему борьбы добра и зла. Я считаю, что эти два начала бесконечно борются в мире с появлением самого человека. Мне хотелось разобраться, в чем корень зла.

В центре изображен символ зла (показывает картину — прим. авт.) — Армагеддон в образе человека, он организатор всех злостных деяний. За его спиной уничтожена уже и египетская цивилизация, и греческая культура. Тут изображены и представители религий, а рядом военный, который как бы говорит: а не пошли бы вы подальше. Потому что, когда затеваются войны, религия молчит, она ничего уже не может сделать. Но здесь есть еще и художник, который зачем-то напоминает обо всех этих ужасах. Он вышел на пленэр и должен написать лежащий перед ним пейзаж — деревню (кстати, это моя родная деревня, я даже изобразил конкретный пейзаж и дом родителей). Но почему-то художник пишет картину о войне, ведь война никогда не прекращается, она все время где-то идет. Пастух — это напоминание о Христе, он тоже пастырь. А пастырь должен вести и воспитывать стадо. Каждый правитель также должен управляться со своей паствой, чтобы не было распрей.

— Вы долго никому не показывали эту картину — может, и сейчас у вас есть такие работы, которые «ждут своего часа»?

— Сейчас такого нет. Сейчас можно выставлять все что угодно. По-моему, сегодня никого ничем не удивишь. Зритель уже на все насмотрелся, всем искушен. В принципе, я и сам не собираюсь никого удивлять. Не удивлять нужно зрителя, а заставить сопереживать. Сопереживать тому, что тебе интересно, чем ты взволнован.

«Я НЕ ВЕДУ СЧЕТ СВОИМ РАБОТАМ»

— Вы выставляли свои работы в разных странах. Замечали ли вы, на что лучше реагируют иностранцы? Какие темы больше находят у них отклик?

— Чисто созерцательно искусство все воспринимают одинаково. Для изобразительного искусства не нужно переводчика. Как музыка не требует дополнительных объяснений, так и живопись позволяет каждому размышлять над произведением самостоятельно. Я считаю, что сейчас средний уровень начитанности и образованности людей в разных странах примерно одинаковый. Может быть, наши российские зрители более тонко и эмоционально воспринимают мое творчество, потому что эти бабушки и дедушки на картинах — они все российские.

— Вы часто изображаете козликов на ваших картинах. Год назад вы даже вынашивали идею сооружения памятника козлу в каком-нибудь сквере Казани. Что такого интересного в этом животном?

— Образ этого животного как-то вкрался в мое творчество (смеется). Был как-то случай: я в деревне на пригорке однажды пас овец, был в стаде и один козлик. Когда наступил обед, мне захотелось поспать — я лег и задремал в теньке. Просыпаюсь и вижу: стоит надо мной козел, жует мой хлеб из сумки — наглый такой, ничего не боится. Я достал из сумки листок бумаги, карандаш и начал зарисовывать. Так он не боялся, позировал мне. А потом как-то зимой от нечего делать я стал разглядывать этот рисунок и решил написать живописный портрет. Потом выставил этот портрет на своей персональной выставке в Казани. На выставку пришел Шаймиев — он тогда был президентом республики. Он над этим козлом долго смеялся. Сказал, что этот портрет нужно бы выставить где-нибудь в Госсовете, чтобы многие депутаты видели, на кого они похожи, какие они бывают упрямые. Козел — это хитрое, умное, высокомерное животное. В истории искусств в образе козла ничего благородного никогда не изображали — все каких-то сатиров, вакхов. У меня остался один вариант портрета этого козлика в Германии, другой — в Америке, третий — на Украине.

«Козел из деревни Ендурайкино»

— Ваши работы находятся в нескольких музеях и частных галереях России, а также во многих частных коллекциях и галереях различных стран. Вы скучаете по тем картинам, которые отдали?

— Да, скучаю. Порой я делаю авторские повторы, но они никогда не бывают копией того, что я сделал ранее. Копировать самого себя — неинтересно, смысла нет, да и все равно копию не создашь лучше, чем оригинал. Преимущественно мои картины — в частных коллекциях за рубежом. Не могу даже пересчитать всех городов: Москва, Казань, Чебоксары, Петербург, Париж, Берлин, Вена, Нью-Йорк. Я не веду счет своим работам, их где-то около тысячи. У Шаймиева примерно 10 моих работ находится. В Челнах у одних коллекционеров — 35 работ, у других — 25 работ, у третьих — 15.

— Вы зарабатываете только творчеством?

— Все, чего я добился в жизни, я добился творчеством. Я не могу назвать себя бедным человеком — я уже в годах, но все, что необходимо в жизни, у меня есть. В роскоши я не живу. Кроме этого, я преподаю в местном институте на кафедре дизайна, но там получаю смешные копейки. Мне даже стыдно сказать, что как профессор я зарабатываю 7 тысяч рублей — такие уж у нас условия для преподавателей. Система образования сейчас претерпевает сложный процесс ломки и переделки — увы, не в лучшую сторону. Может, все утрясется через года три-четыре.

— Какие настроения сейчас царят среди молодых художников?

— Пусть это будет сказано жестко, но ни в КамПИ, ни в Камском институте искусств и дизайна настоящих художников пока не состоялось и в ближайшем будущем не состоится, к сожалению. Потому что процесс обучения там направлен на подготовку узких специалистов. В пединституте готовят только учителей рисования и черчения. В КИИДе готовят дизайнеров — специалистов по оформлению интерьеров и экстерьеров. Уровень преподавания живописи и истории искусств очень мал, на этой почве художнику вырасти невозможно. В неделю всего 4 часа живописи! Я прошел Чебоксарское художественное училище, где 4 года занимались по 12 часов живописью — это в 3 раза больше. В Институте имени Репина было еще больше часов, там еще больше было отведено времени для развития художника. Здесь же студенты получают знания на ознакомительном уровне. Есть единицы, которые делают попытки, пишут неплохие пейзажи. Но они состоятся не в ближайшем будущем, не скоро.

«ЗВАНИЯ ПРАКТИЧЕСКИ НИЧЕГО НЕ ДАЮТ ХУДОЖНИКУ»

— Вы часто пишете портреты на заказ?

— Этот вопрос мне очень часто задают. С XVII - XVIII века повелось, что художник должен писать для себя. До этого времени живописец для себя просто не писал, практически всегда на заказ. Я недавно перечитывал воспоминания Джорджо Вазари — был такой художник и писатель, который описал жизнь всех деятелей искусства XVI века, его современников, которыми были Боттичелли, Мазаччо, Леонардо да Винчи, Микеланджело. Они все писали картины на заказ — в основном для церкви или какого-то вельможи, который хотел увековечить себя в картине. Если вспомнить нашу российскую историю искусств: Левицкий, Боровиковский, Серов, Рубин, Репин — они все писали под заказ. Когда сегодня художники работают на себя, я в этом ничего плохого не вижу. Вопрос, на каком уровне он это делает и насколько он подчиняется воле заказчика и сохраняет при этом способность отражать свое видение.

— Вы стали первым челнинским народным художником. Буквально в апреле вы получили грант в номинации «Искусство» за цикл персональных выставок «Мифы и байки о вечном». Скажите, как вы относитесь к разного рода званиям и грантам?

— Звания практически ничего не дают художнику. Многие думают, что со званием «Народный художник» и картины твои стоят дороже, и покупаются лучше — ничего подобного. Для потенциального заказчика, а уж тем более для музейных работников, которые покупают картины в коллекцию, никакой разницы нет. Это звание — какой-то анахронизм чисто российского плана. После перестройки, помню, их даже хотели отменить. Но потом люди поняли, что если даже это отменят, то искусство у нас будет полностью брошено. Потому что в западных странах нет званий, но есть другие рычаги и способы, которыми государство помогает художникам. У нас этих способов и рычагов нет. Как народный художник я не имею никаких привилегий для приобретения моих картин, никаких скидок на мастерскую. Никто в первую очередь не бежит и не покупает мои работы. Единственный плюс — к моей пенсии есть 850 рублей надбавки как заслуженному работнику культуры.

Я неоднократно был художником года, живописцем года и получал какие-то 5 или 6 тысяч рублей. При этом расходы у художников приличные, начиная с аренды мастерской. Жить в квартире и уместить в ней все картины невозможно. Также невозможно без мастерской создать картины большого масштаба. В советское время об этом как-то заботились, строили вот эти специальные помещения и по совершенно смешным ценам сдавали нам в аренду. Сейчас аренда растет из года в год. Зимой я плачу за мастерскую, как за квартиру, 5 тысяч. Летом меньше — 1,5 тысячи. Но все равно много, если учесть, что мы пенсионеры. Я выживаю за счет заказчиков и выставок.

— Вы сами договариваетесь о выставках?

— Сейчас художники в большинстве своем сами должны этим заниматься. Они должны быть менеджерами.

— Как вы считаете, успела ли сформироваться в Челнах прослойка творческой интеллигенции?

— Сложно сказать. Мне кажется, основной слой интеллигенции создался в 80-е годы, когда в Челны приехали люди со всех концов СССР. Приехали и строители, и инженеры с образованием, и писатели, художники, артисты. Это была всесоюзная стройка — привлекали хорошей зарплатой, квартирами. Тогда был энтузиазм у молодых людей — они ничего не имели, но им хотелось что-то сделать — построить, создать, проявить себя. Мы были тогда загружены работой — расписывали здания, делали мозаики. И на одном уровне тогда были художники с высшим образованием из Москвы, Питера и Харькова и художники из училищ.

Сейчас появилась «молодая поросль» художников, которую мы, в частности, воспитали. Насколько этот уровень лучше или хуже, судить трудно. Я думаю, что он, к сожалению, не лучше. Отсутствие мощной поддержки культуры на местном уровне — это большой минус. Заказа городского или государственного значения почти нет. С другой стороны, государство и не обязано так уж сильно поддерживать любого, кто занимается творчеством просто для себя.

— В чем, по-вашему, может заключаться государственная поддержка?

— Вот есть загс — его можно было оформить великолепными произведениями искусства. Теперь ведь здания сдают — и ни одного в них художественного произведения. Сколько у нас парков, теперь еще и набережная появилась, а скульптур нет. Единственную скульптуру Тукая поставили москвичи, а не наши художники. Государство должно находить способы поддерживать художников. Почему Медичи в XVI веке стали известны всему миру и остались в истории искусств и вообще во всей истории? Благодаря художникам, которые жили в то время. Цари приходят, уходят, а произведения искусства остаются. Медичи собрали вокруг себя выдающихся художников, заказывали им очень долгосрочные проекты, и художники по четыре-пять лет отдавались этим проектам.

А сейчас дадут художнику 50 тысяч и хотят получить шедевр. Это нереально. Я вот сейчас работаю над восстановлением Орловской церкви — мы там 20 лет назад выполнили росписи, которые сейчас пришли в негодность, закоптились. Говорят, что на восстановление нет средств. Вся роспись там покрылась копотью, мы ее отмываем и заново переписываем. Но даже на это нет средств! Городу это невыгодно, а храм не потянет. При этом поговаривают, что в храм Серафима Саровского приезжали художники из Палеха и очень хорошо потрудились — на это дело потратили 30 миллионов. Почему-то считается, что в Палехе художники лучше, чем в Набережных Челнах.

— Над чем еще вы сейчас работаете?

— Почти все работы — социального плана. Но лучше любую идею сказать тогда, когда она уже претворилась в жизнь. Я придерживаюсь такого мнения. А то бывает, что скажешь идею вслух, и она как бы уже растворилась в воздухе.

— Ваши картины написаны в разных стилях. В каком направлении вы сейчас предпочитаете работать?

— Я никогда не зацикливался на этом. Когда художник задумывается над тем, как выразить свою идею, он меньше всего думает о том, в каком направлении может работать. Мне хочется найти свой собственный взгляд на давно известные вещи. Открыть новую тему сейчас практически невозможно — все темы в искусстве уже открыты. А вот найти свой стиль, свой взгляд, свое видение — это другое. Поэтому я пытаюсь в декоративном, мажорном, несколько возвышенном ключе создать свой мир, свои картины. Мир женщин, например. У меня есть картина, где изображена Флора, которая заигрывает с Амуром. Она богиня плодородия, рождения, всего красивого. Предназначение женщины — давать новую жизнь. Мое отношение к женскому образу всегда было таким, возвышенным. Не было ни сарказма, ни насмешки, разве что легкая ирония. До этого были библейские сюжеты, Адам и Ева.

Недавно у меня состоялась персональная выставка в Казани — оттуда казанский музей купил картину под названием «Золотой век». Там я попытался напомнить о мифе «золотого века», когда все жили в мире, согласии, гармонии, любви и восхищении искусством. Искусство должно нести позитивное начало, ни в коем случае не пошлость.