Идрис Газиев: «Что-то переделать в сегодняшней татарской эстраде уже невозможно!»

Идрис Газиев: «Я все равно буду служить татарскому искусству, татарскому народу, изучать историю татарской музыки, продолжать свою любимую тему — грамзаписи татарской музыки первой половины ХХ века» Фото: «БИЗНЕС Online»

«У ТУКАЯ БЫЛА БЕСПОЩАДНАЯ ЧЕРТА — ОН НЕ БОЯЛСЯ КРИТИКОВАТЬ, ОБИДЕТЬ КОГО-ТО»

— Идрис Мударисович, вас номинировали в 2020 году на премию имени Тукая, лауреаты которой станут известны на следующей неделе, за сольные программы из произведений татарских композиторов и народных песен.

— Это уже моя третья номинация на премию. Я не очень хотел: опять как фанера над Парижем пролетишь (смеется). Но всемирный конгресс татар настоял и выдвинул мою кандидатуру от своего имени. У меня есть госпремия Башкортостана имени Юлаева, звание народного артиста двух республик… Если не получу Тукаевскую премию, для меня это не трагедия. Самое главное, что я все равно буду служить татарскому искусству, татарскому народу, изучать историю татарской музыки, продолжать свою любимую тему — грамзаписи татарской музыки первой половины ХХ века.

— Эта работа выльется в какой-то проект? Записи оцифрованы? Можно будет послушать их в интернете?

— Что-то оцифровано, обработано, пропущено через программу, но не все, потому что, бывает, пропускаешь оригинал, где все шипит, голос едва слышен, через программу, а после обработки тембр меняется. Лучше оставить этот шип, чтобы через него естественный голос исполнителя был услышан.

Но работа идет. Мы вместе с Инсафом Хамитовым трудимся, он создал сайт «Татар винил», возможно, там это появится. У меня, к сожалению, на все не хватает времени. Сначала нужно опубликовать, научно закрепить, а потом уже выставить в интернет. Чтобы все это сделать, мне нужны технические помощники. Конечно, хотелось бы, чтобы подобное стало достоянием общественности. Народ должен знать и свою музыку, и свою историю.

Я очень увлекающийся человек, мне интересно народное творчество. Фольклористы это исследовали — по видам, жанрам, татарское песенное искусство разобрано по косточкам. Но кто исполнители? До нас дошли дастаны, но это же распевная манера пения, а на какие мелодии все исполнялось? Сторона исполнительства не исследована. Я и в своей диссертации, когда был соискателем в Казанской консерватории, выбрал тему «Формирование вокальной культуры волго-уральских тюрков-мусульман», мой руководитель Земфира Сайдашева помогла мне определиться. Тема даже охватывала напевный профессионализм в чтении книг, мы взяли особенности чтения Корана у татар — на какой мотив, распев идет рецитация у того же Камиля Мотыйги-Тухватуллина.

— На недавней научной конференции, посвященной современному состоянию татарского песенного искусства, вы даже дали послушать собравшимся в его исполнении азан — призыв на молитву.

— Он был записан в 1911 году. Вообще, когда я впервые в национальной библиотеке у своего друга Айрата Загидуллина прослушал первую дореволюционную пластинку Мирфайзи Бабаджанова (в прошлом известный певец, у него высокий контратенор — до революции была широко распространена такая практика пения, высокие, альтовые, сопрановые голоса, похожие на женские), я сразу оцепенел: надо же как пели 100 лет назад! Мне это стало настолько интересно, что я начал копать. В итоге добрался до того, что отыскал такие материалы и пластинки. Удивительно, но все двери открываются, приходишь куда-то, говорят, мол, есть пластинка. Сами пластинки коллекционировать невозможно, а записи с них — пожалуйста.

— Каким годом датируется самая древняя запись в вашей коллекции?

— До нас дошла запись 1906-го, это женский голос в сопровождении скрипки и гармоники. Там две песни, одна из них протяжная. И есть сведения, что первая татарская запись осуществлена в 1901 году — в июне в Казань приезжали эксперты компании «Граммофон» и везде-везде, в кабаках, трактирах, искали татарских исполнителей. Тогда ведь ничего не было: ни концертных залов, ни «Шарык клубы» («Восточный клуб» — прим. ред.).

— Кстати, сам Габдулла Тукай не очень хорошо отзывался о татарской песне через граммофон…

— Он не только татарскую, но и европейскую песню не воспринимал через граммофон, говорил: «Что это такое? Стоит и орет как бык». Но это Тукай и его отношение, нам остается только наблюдать, делать для себя какие-то выводы, воспринимать все за чистую монету не нужно. Поэт критикует и того же самого Камиля Мотыйги-Тухватуллина — современника, который пел и его песни.

— Они ведь еще и друзьями были…

— Да, но к этому времени у них, видимо, пошел разлад, потому что в записях 1913 года Мотыйги-Тухватуллин уже не записывал произведения на стихи Тукая. Что-то у них случилось, обида какая-то. Взаимоотношения там непростые, да и сам поэт являлся весьма сложным человеком. У него была беспощадная черта — он не боялся критиковать, обидеть кого-то.

«Тукай являлся весьма сложным человеком. У него была беспощадная черта — он не боялся критиковать, обидеть кого-то» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ОТ ПОДДЕРЖКИ ИЛЬГАМА ШАКИРОВА ВЫРАСТАЛИ КРЫЛЬЯ»

— Вы ведь еще и снимали кино?

— Это цикл музыкальных телевизионных фильмов под названием «Идрис Газиев тәкъдим итә» («Идрис Газиев представляет») — картины про Салиха Сайдашева, Баки Урманче, Тукая, Фарита Яруллина, Александра Ключарева и так далее, а также лента «Татарская песня 100 лет назад». Канал «ТНВ-Планета», кстати, буквально недавно закончил показ цикла из 9 картин.

О том, какой вклад в создание этих фильмов внес композитор Ренат Еникеев, я уже рассказывал. Закиров Шамиль Зиннурович, легендарный директор Камаловского театра, тоже сыграл в моей жизни очень важную роль, особенно в период создания фильма «Татарская песня 100 лет назад». Он так трепетно относился к Сайдашеву, Мансуру Музафарову, Загиду Хабибуллину. Удивительный был человек. Вроде бы директор должен заниматься хозяйственными и финансовыми делами, но у него внутри настолько кипела могучая любовь к своему народу, искусству, Шамиля Зиннуровича всегда беспокоило наше наследие.

Когда мы снимали фильм о Сайдашеве, Закиров мне бесплатно помогал: «Иди в костюмерную, бери то, что нравится». Некоторые картины мы вообще снимали на сцене театра имени Камала. Он специально для того вызывал монтировщика, украшали сцену, давали задание костюмерам… Это же все равно расходы — и время, и люди! Помню, мне нужен был костюм городского татарина начала ХХ века. Зашли с костюмером, перемерили все варианты — и наконец-то костюм Искандера Хайруллина мне подошел. 

Музыканты, оркестр, запись в студии — все это мне предоставили бесплатно! С легкой руки Ильдуса Тарханова — тогдашнего министра культуры Татарстана — выделили хорошее финансирование: все артисты получили ровно столько, сколько просили.

— Где можно посмотреть фильмы? Они есть в интернете?

— Нет.

— Расскажите об этих картинах.

— Все закрутилось с 2001 по 2007 год, появилось 9 лент. Самое главное там — оригинальная музыка, то есть та, которую я сам выучил, спел, записал в сопровождении симфонического, камерного оркестра, инструментального трио, государственного струнного квартета, скрипки-баяна. На скрипке — Шамиль Монасипов, на баяне — покойный уже Рустам Валеев. На каждый фильм у нас пришлось 8–9 записей и 35 минут чистой музыки. Оригинальной! Не просто из фондов взяли, не на подборе, а именно мое прочтение, отношение. Для себя я считаю, что создание цикла данных фильмов — это одна из моих удач в жизни, потому что я общался с таким богатым миром татарской культуры, татарского мира, с такими личностями!

Я же брал интервью у тех людей, которым тогда было за 90 лет, их уже давно нет в живых, но рассказы остались. Марьям Карамышева — исполнительница роли свахи — танцевала в первом спектакле «Шурале»! Представляете! Она еще жива была, уже в постели лежала, но все равно рассказывала о Фариде Яруллине. Тогда ей было 92 года. Зайнаб-апа Хайруллина — старейший музыковед. Она в начале 1930-х годов на радио в прямом эфире вела концерт Газиза Альмухаметова! Ей тогда было 16 лет. Представляете, с каким человеком я общался! Я беседовал с Усманом Альмеевым, он вошел в фильм про Фарида Яруллина — они вместе учились и в училище, и в оперной студии в Москве. Фарид как композитор, он как певец. Мирсаит-абый Яруллин рассказывал, Хашим Мустаев — наш знаменитый танцор в Уфе. Его уже тоже давно нет в живых. И благодаря этим фильмам я успел с ними пообщаться, зафиксировать их истории. Мустаев, например, рассказывал, как в 1930-е годы он еще был мальчишкой, им в Уфе преподавал композитор Султан Габяши. Мы зашли в это здание, где в те годы располагалось музыкальное училище, потом там был роддом, сейчас — специальная музыкальная школа. И вот Мустаев ходил и показывал: в этом классе учились, в другом еще что-то. 

В деревне Челкак Бураевского района, где Габяши провел свои последние годы жизни, я встречался с теми бабушками и дедушками, которые успели у него поучиться. После того как композитора выгнали из Уфы, он преподавал в деревне Челкак. Габяши только-только получил квартиру, я даже знаю, где она находится, успел пожить там всего несколько месяцев — и его забрали, в течение 24 часов выселили из Уфы и отправили в район. Удивительная трагическая судьба. В деревенском музее хранится плетеный стул, который он сам сделал, мандолина, на которой играл. И тех старушек уже тоже нет… А в этих фильмах все они есть.

Ильгам-абый Шакиров рассказывает о Музафарове, и мы с ним гуляем по бульвару около бывшей филармонии на улице Гоголя в Казани. Шакиров вообще сыграл большую роль в моей жизни. Он с детства, как и у многих певцов, был моим кумиром, уже в студенческие годы я с ним познакомился. Осуществилась моя детская мечта, чтобы ко мне уже артисту на концерт пришел Шакиров и подарил цветы. Во такая была у меня идиотская детская мечта (смеется).

— Подарил?

— Да, в 1992 году он пришел на мой сольный концерт, поднялся на сцену и подарил огромный букет цветов. Даже в «Вечерней Казани» вышла статья под названием «И Ильгам Шакиров подарит цветы…». Он мне и ноты с автографом подарил, и книги. Принял как певца, как профессионала. Ему импонировало то, что я начал работать над циклом фильмов, и артист меня всегда поддерживал в этом. Я чувствовал его заботу, у меня от слов Шакирова, его поддержки вырастали крылья.

«В первую очередь я остаюсь певцом, а петь любил всегда» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Я ВЕЗУЧИЙ ЧЕЛОВЕК»

— Вы признанный артист, но сейчас очень редко появляетесь на телеэкране. Куда пропали?

— Да, в последнее время нечасто, есть ряд объективных причин, которые зависят не только от меня, но и, в частности, из-за загруженности в педагогике. Конечно же, в первую очередь я остаюсь певцом, а петь любил всегда. Я учился в Уфимском училище искусств, потом в институте искусств у профессора Миляуши Муртазиной, ее именитые ученики сегодня украшают сцены лучших оперных театров мира, нашей страны. Назову лишь братьев Абдразаковых — Ильдара и Аскара, мы с ними в очень хороших отношениях, поддерживаем связь. Вообще, тех, кто учился у Миляуши Галеевны, называют «муртазинцами». Класс «муртазинцев» — знак качества, который говорит о том, что мы обязательно должны быть состоявшимися артистами и оставаться таковыми всю жизнь. Школа Муртазиной — это не только школа вокала, Миляуша Галеевна дала нам школу жизни, 27 мая ей исполняется 94 года, она по-прежнему всем интересуется.

— До сих пор обучает?

— Сейчас нет, но преподавала до 90 лет, приходила, занималась с ребятами. И в этом плане Муртазина дает нам пример того, как надо любить свое дело, быть преданным выбранной профессии. С 17 лет я по сей день общаюсь с ней. После деятельности в филармонии, где я проработал 25 лет, меня пригласили на кафедру вокального искусства, сегодня я являюсь профессором института искусств имени Исмагилова. Так вот, я трудился там вместе с Миляушей Галеевной, и у меня всегда был мандраж в ее присутствии, даже сейчас. Она настолько проницательная, с одного взгляда понимает, что ты делаешь, как ведешь ученика, как работаешь на кафедре…

Радик Гареев тоже ученик Муртазиной. Он был старше меня на 4 года, это выдающийся исполнитель с красивым голосом, вытащил нашу песню на такие высоты — Александра Пахмутова посвящала ему свои произведения, являлся любимцем многих российских актеров. С Радиком мы записывали пластинки, диски. В 1983 году вышла пластинка с песнями Рима Хасанова: на одной стороне пять моих композиций, на другой — Гареева. Потрясающий певец и выдающийся организатор театрального дела. При нем Башкирский оперный театр возродился, начали проводить фестиваль «Ирина Архипова приглашает», Шаляпинский и Нуриевский в Уфе он стал организовывать, был директором оперного театра, но, к сожалению, ушел из жизни в 40 лет. Как огонь, метеор, пролетел и сгорел.      

Да, в моей жизни было очень много событий, встреч с известными личностями, я везучий человек, мне повезло на хороших, умных людей, тех, на кого я равнялся всю свою жизнь: и композиторы, и поэты, и писатели, и музыканты, и актеры. Но в первую очередь я, конечно, ориентируюсь на своих родителей, они всегда пример для нас — у меня были педагогами. 

— Вы преподаете академический вокал?

— Да, в то же время у нас существует кафедра эстрадно-джазового исполнительства, там у меня есть эстрадники. Два года назад у нас открыли магистратуру, я являюсь руководителем направления по академическому и эстрадно-джазовому пению. В магистратуру люди приходят осознанно, кто-то работает солистом, кто-то преподает. Это уже не студенты, а подготовленные личности, с ними тоже интересно взаимодействовать.

«С МУСТАЕМ КАРИМОМ РАЗГОВАРИВАЛИ НА ТАТАРСКОМ ЯЗЫКЕ»

— С кем еще из известных вы работали?

— Мне очень везло на людей. С самых первых моих шагов на профессиональной сцене это Хасанов. Я года два работал солистом при кинотеатре. Раньше перед каждым сеансом фильма играл оркестр и давали 20-минутные концерты. Меня туда пригласил пианист Равиль Каримов: «Идрис, у нас есть русский певец, он поет две вещи, давай, ты тоже две башкирские песни исполни». Мы сделали оркестровку и аранжировку на музыку моего любимого композитора Хасанова, я каждый вечер прихожу, играю в перерыве перед сеансом. Сначала Володя Тимошенко поет, потом я, затем оркестр — и вот так минут 20–25 идет концерт. Это был для меня огромный опыт: зрители же приехали в кино, а не на концерт, они проходят мимо, едят мороженое, наблюдают за тобой, а ты поешь. Зарабатывал я тогда хорошо, мне платили 160 рублей, по тем временам неплохие деньги.

А в свое время руководителем оркестра там был Хасанов. В один прекрасный день нам сказали, что придет комиссия из министерства культуры, будут проводить тарификацию оркестра, кто как играет, и солистов. Хасанов там и увидел, как я пою его песни. И как-то летом в общежитие позвонили, говорят: «Идрис, беги быстрее к телефону». Это был Рим Махмутович, он сказал: «Приходи в союз композиторов, там пообщаемся». Я приехал — и с этого времени с ним. Много было спето песен, много записей, поездок и в Казань, Питер, в Москве в Колонном зале я выступал с большими оркестрами, в 1984 году стал лауреатом на Сочинском конкурсе.

Загир Гарипович Исмагилов — основатель нашего института. Ректор очень трепетно, как к своему сыну ко мне относился. Когда спел его песню «Былбылым» («Соловушка»), а я в своем варианте ее немножко поменял, он послушал и сказал: «Вот так пой!» Исмагилову так понравился этот вариант, что все последующие годы на его юбилейных концертах он всегда говорил: «Пусть „Былбылым“ споет мой друг Газиев». Ректор очень поддерживал меня в студенческие годы, помогал.

Ну и, конечно, Мустай Карим. Я со студенческих лет пел песни на его стихи, участвовал в авторских вечерах. Это был удивительно мудрый, внимательный, интересующийся человек. У меня есть его автографы, пожелания, где он написал: «Моему любимому певцу Идрису. Оставайся таким, какой ты есть». Мы всегда общались, особенно в последние годы. Мог набрать мне с утра: «Идрис, уятмадыммы?» («Идрис, не разбудил?») Однажды позвонил в 7 утра, но я же не могу сказать Мустаю Сафичу, что сплю: «Вы меня разбудили». Он просил прослушать его стихотворение и, если понравилось, найти хорошего композитора. Я как раз Резеде Ахияровой отправил «Таң әтәчләре кычкыра» («Утренние петухи кукарекают»), получилась очень философская песня. Было мероприятие, посвященное 100-летию Карима, его дочь Альфия Мустаевна (мать Тимербулата Каримова — зятя Игоря Сечина — прим. ред.) попросила меня исполнить композицию.

— С Каримом на каком языке общались?

— На татарском, с нами он по-татарски разговаривал. Очень любил Казань, как к своему младшему брату относился к Ренату Харису, его очень уважал, у них имелись близкие отношения. Буквально недавно я был у Хариса, и он прочел мне свою новую поэму. Мне всегда везет, когда я приезжаю в Казань, Ренат-абый читает мне свой очередной шедевр. Он написал «Татар атлары» — потрясающая поэма, настолько она проникнута татарским духом, гордостью и любовью, я думаю, что она обязательно выйдет. Харис мне как старший брат, друг и советчик.

Специально для меня они с Резедой Ахияровой написали вокально-симфоническую поэму «Белое полотенце». Это же тоже символ татар, у нас везде белое полотенце — вручают победителям на Сабантуе, когда рождается человек, заворачивают в белое, умирает — тоже в белое. Белый цвет у татар — это символ бесконечной чистоты, любви и преданности. Я исполнил песню с камерным оркестром La Primavera.

Из башкирских композиторов я работал с Салаватом Низамутдиновым, Нуром Даутовым, Альбиной Имаевой — с ней вместе мы сделали много душевных композиций, песен-монологов. Это произведения, которые отвечают моему внутреннему миру, мировоззрению… Я всегда серьезно относился к репертуару, у меня никогда не было песен-однодневок. Я не люблю композиции с банальным текстом про бесконечную родню, дни рождения, застолье. Есть более значимые вещи. Все, что на сцене, должно быть возвышенно. Даже твои мысли должны быть чистыми, искусство — высоким, и, конечно, я всегда ратовал за профессионализм, чтобы это было сделано добросовестно, до конца во всех смыслах.

Кроме того, в любой песне можно найти сюжет или его выстроить своей фантазией, голосом, ритмом, динамикой, меня всегда подобное интересовало. Не зря у меня тяга к режиссуре, мое второе образование — режиссер музыкального театра, я учился в Москве, моим мастером был Николай Иванович Кузнецов — режиссер Большого театра. Мы обсуждали с ним, как создавать программы, песни, как надо работать над романсами и, естественно, спектаклями разного направления.

«Салават талантлив в том плане, что у него есть чутье на зрителей, общение с ним, репертуар, он не бесталанный человек» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ТО, ЧТО В ШОУ-БИЗНЕСЕ РАБОТАЮТ НЕДАЛЕКИЕ ЛЮДИ, ОБМАНЧИВОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ»

— На той же научной конференции в АН РТ, которую мы уже упоминали, когда одна из выступающих сказала, что сегодня для некоторых эталоном исполнительства является Салават Фатхетдинов, вы бурно отреагировали, мол, для вас он не эталон. 

— У нас разные плоскости. Во-первых, надо было сразу оговорить, для кого данный певец — эталон, выступающая уже потом добавила: «Для некоторых». Дело не в этом, у Салавата свой зритель, у каждого исполнителя есть своя ниша, кто-то дворцы спорта организует, кто-то — 500 человек, кто-то и 50 собрать не может. Каждый имеет право на существование, высказать свое мнение через песню. А эталон или нет — это уже вопрос вкуса, воспитания певцов. Салават талантлив в том плане, что у него есть чутье на зрителей, общение с ними, репертуар, он не бесталанный человек. Когда певец появился, таких не имелось, он был первым в этом жанре и задал тон. Но Рифат Фаттахов, выступая на конференции, правильно сказал, что наследие, которое годами, десятилетиями создавали Рашит Вагапов, Шакиров, Хайдар Бигичев, с приходом Салавата совершенно исчезло. И началась его эпоха.

— А сейчас говорят, что наступила эпоха Элвина Грея…

— На нынешней эстраде есть свои ориентиры. Вопрос вкуса, воспитания певцов — это долгая, кропотливая работа. С другой стороны, извечная тема — конфликт между старшим и младшим поколением, уступать или нет.

— Буквально на следующий день после того, как Элвин Грей сказал о том, что споет песню на слова Иосифа Бродского, члены союза писателей Башкортостана выступили с заявлением, где запрещали ему это делать.

— А как они могут запретить? Мы, артисты, — люди, у которых есть свое мнение, видение. Мы не принадлежим кому-то. Для нас нет границ, мы как птицы. И у музыки границ нет. Если исполнителю хочется, пусть хоть на китайском поет.

«Элвин Грей — парень-то грамотный. Мы же не знаем, может, он читает хорошие книги» Фото: «БИЗНЕС Online»

— Они имеют в виду, что Бродский — это искусство, а Элвин Грей — самодеятельность.

— То, что в шоу-бизнесе работают недалекие люди, обманчивое впечатление. Элвин Грей — парень-то грамотный. Мы же не знаем, может, он читает хорошие книги. У нас много таких артистов, которые знают всю мировую литературу, но имидж у них другой. Как Сергей Шнуров, например. Он же умный мужик! Но на сцене ведет себя как рубаха-парень, готовый всех разорвать, и матерится. Однако умнейший мужик! А если у него такой образ, это не значит, что ему нельзя прикасаться к классике.

И потом, еще раз: кто и кому что может запретить? Тогда Элвину Грею вообще ничего не нужно петь, если на то пошло. Давайте запретим ему открывать рот. Нам иногда не хватает терпимости, грамотности, культурности. Отсюда идет невежественность. Но, конечно же, артист несет ответственность, вседозволенности не место, рамки должны быть, тем более в татарской эстраде, порядочность, это в нашем менталитете. 

— Среди выступлений на той же конференции поступило предложение — обучить популярных исполнителей петь старинные татарские песни, чтобы молодежь, услышав их, начала интересоваться нашей песенной культурой.

— Это все ерунда, нереально, ну как можно Элвина Грея заставить исполнять протяжные песни? Не потянет он. Но, если обратится ко мне, может быть, чему-нибудь я его смогу научить, какой-нибудь протяжной песне (смеется). Здесь не нужно быть категоричным — у каждого своя ниша. Есть певцы, которые работают в области академического традиционного пения, они должны преданно трудиться, и не надо вести войну. Просто каждый должен заниматься своим делом и выполнять работу честно, по совести. Не нужно смотреть, сколько человек придет на концерт. Если говорить о процветании татарской песни, то тут должен быть другой подход.

— Почему тогда на академические концерты людей не загнать, школьников заставляют ходить, какой-нибудь Стас Михайлов набирает тысячные залы, а люди отдают за билет свои последние деньги?

— Классика никогда не являлась массовой, зритель должен быть подготовленным, и его нужно готовить.

— А сейчас не готовят?

— Система музыкального образования немножко хромает. Многие музыкальные школы закрыты, многим не хватает инструментов, наблюдается дефицит кадров — скрипачей, баянистов мало. А что дальше будет? Да, проблема существует, она связана с финансированием, но в детей нужно вкладывать, ведь бывает такое, что ребенок очень талантливый, а у родителей нет денег, значит, надо дать ему бюджетное место, поддержать, взрастить, мало того, он должен пройти этапы — музыкальная школа, колледж, институт. Академическое образование есть академическое образование, в любой науке нет такого, чтобы оно было каким-то ширпотребом. То, что мы загоняем в концертный зал детей, плохо, но воспитывать надо. У нас в Уфе, например, прекрасно работает музыкально-литературный лекторий, где трудится моя супруга Венера — ведущий музыковед филармонии. И там настолько вкладывают в детей, детскую аудиторию свою силу именно по воспитанию будущих зрителей — для филармонии, академических концертов. С детьми, школьниками, студентами должна вестись систематическая работа. 

«С современной точки зрения это кажется смешно, наивно, но вот нашим ориентиром являлись Вагапов, Шакиров, Фарида Кудашева, а у них же никого не было» Фото: «БИЗНЕС Online»

«НАШИМ ОРИЕНТИРОМ являлись ВАГАПОВ, ШАКИРОВ, ФАРИДА КУДАШЕВА, А У НИХ НИКОГО НЕ БЫЛО»

— Как вы думаете, традиционные татарские напевы на основе пентатоники исчезнут? Ведь сейчас звучит больше европейская музыка.

— Кстати, 100 лет назад было то же самое, появились русские интонации, а это освоение новых жанров, в пентатонике меняется лад, возникают польские мелодии, западные. Не только Мотыйги-Тухватуллин использовал подобное, период был такой — освоения современного языка. С современной точки зрения это кажется смешно, наивно, но вот нашим ориентиром являлись Вагапов, Шакиров, Фарида Кудашева, а у них же никого не было. На кого они должны были ориентироваться? Потому происходило освоение русского, а через него европейского песенного искусства. Музыка Сайдашева, Музафарова — это же воспоминание о музыке, которая звучала в начале XX века. Там тоже было освоение ансамблевой игры, а здесь появляется двух-, трехголосие, что несвойственно татарской музыке. Сайдашев, например, стремился освоить новые жанры, фокстрот, какие-то гротесковые вещи, танцевальные ритмы. Все это идет оттуда, от городской музыки. Когда я слушал его музыку, поймал себя на мысли, что где-то похожее уже слышал, вернулся к себе, включил граммофонные записи, там Марьям Искандерова еще с оркестром и хором в 1908 году записывает песню, оркестр играет композицию в сайдашевском стиле — так похоже. Неужели Сайдашев это слышал? Конечно же, да, если он был человеком музыкальным. Например, я такой, хочу обогатиться, меня привлекает все новое в звуках, и, если появился граммофон, неужели я не буду его слушать? Или то, как Габдулла Кариев читает стихи, или комика, рассказывающего историю бедолаг, уехавших на Нижегородскую ярмарку искать приключения, или тех певиц, про которых Тукай говорил, что они проститутки? Вот так и появился сайдашевский стиль городской музыки. Это же не деревенский стиль, не фольклор, а именно городская татарская музыка.

— Насколько востребован сегодня тот же Сайдашев?

— Это классика. В советские времена было все по-другому, совсем иное воспитание. В то время на него уделялось огромное внимание, все эти лекции-концерты. Я пришел в филармонию в 1986 году и застал, когда еще были детские концерты, для юношества — все охвачены. Мы ведь не пели самодеятельность, а только классику: русских, татарских композиторов. Нужно воспитать слушателей, а это трудоемкое, затратное дело. Попсе такого ничего делать не надо: пошел на концерт Михайлова — и он тебя полностью удовлетворяет.

— Поговорим о моң. Некоторые считают, что он есть только у татар, а вот знаменитый Мингол Галиев утверждает, что у татар и башкир моң общий. Вы как житель Башкортостана что можете сказать?

— Башкирские народные песни более протяжные, в башкирской лирике сохранилась традиция Зауралья, на которую повлияла инструментальная пастушья культура, инструментальная музыка — курай. Он повлиял и на вокал.

— Курай — башкирский инструмент?

— Который там, тростниковый, без мундштука — это башкирский курай, а в татарском есть мундштуки. Наверное, самый распространенный в мире инструмент, он отличается только деталями — из какого материала сделан, сколько дырок. Шел человек, отрезал тростник, сделал дырки, заиграл, получился удивительный моң.

Курай ведь негромкий инструмент, он тихий, тростниковый. Настоящий травяной курай очень мягкий, бархатный, и рядом с ним нельзя петь громко, оперным голосом. Сам звук курая располагает к затаенному пению, притом к большому диапазону. Более того, башкирские песни, протяжная лирика — это же вековые истории, они связаны с историей башкирского народа, башкирских героев, даже элементарно с ландшафтом Уральских гор. Про башкир говорят: «Что вижу, то пою». В их песнях присутствует импровизационность: башкир увидел красивую гору, беркут пролетел — он об этом поет.

В башкирской песне диатоники больше, чем в татарской пентатонике, там есть скачки, огромный диапазон — до 2,5 октавы. Композиция «Буранбай», в которой 2,5 октавы, — это вершина башкирской песни. Если артист исполняет ее, то считайте, что он стал певцом. Не всякий может, я, например, не пел.

— Диапазон Димаша Кудайбергена — 5–6 октав…

— Он берет фальцетом и в большей степени фокусничает, хотя и одаренный парень, ничего не скажешь. Бог дал глотку и чутье, ну это уж Бог дал, подобному не научишь. Есть такие вещи, которым невозможно научить, и я при работе со студентами обращаю на это внимание.

Моң — то же самое. Моң — это значит «чист душой», если перевести на русский, моң — движение души прежде всего, не только голосовые качества. Они никуда не денутся, у нас имеются. Татарский менталитет, татарский язык, фонетика, конечно же, влияют на звучание, образование звуков, но моң я воспринимаю как движение души. Это как созерцание, как грусть. Определение моң как мелодики татарских песен меня не греет. Мне больше нравится моң как состояние, внутренние ощущения, а не просто воспроизведение звука.

«ЕСЛИ ТЫ НЕ СЧИТАЕШЬ ИХ ЗА ЛЮДЕЙ, ПОЧЕМУ ДАЕШЬ ИМ СЦЕНУ ТАТАРСКОЙ ФИЛАРМОНИИ?»

— Татарская эстрада нуждается в реформировании? И достиг ли своей цели фестиваль «Үзгәреш җиле», оказал на это какое-то влияние?

— На меня — нет. Хотя я консерватор. Притом все новое оправданное принимаю. Но есть такие вещи, которые нельзя трогать, фольклор, например. Имеется масса других вещей, которые можно аранжировать, «джазовать», грубо говоря, экспериментировать. Но есть такие однозначные, капитальные вещи в музыкальном наследии, которые должны звучать традиционно. Например, азербайджанец никогда не поменяет мугам на эстраду. Мугам остается мугамом, как наша протяжная песня. У нас ведь тоже существуют традиции исполнения протяжных песен, и не надо «Гөлҗамал» аранжировать новым образом, нужно оставить как есть. Здесь наоборот. Открывается другая линия — именно сохранение традиционного исполнения. В этом плане ведь у нас ничего не делается. Нет такого направления и специалистов, которые могли бы преподавать народное пение, воспитать таких исполнителей. Пусть их будет немного, но нам они нужны. Нам надо сохранить традиции. У нас сегодня традиция исполнения протяжных татарских песен на очень низком уровне.  

— И все-таки что делать с татарской эстрадой? И нужно ли вообще с ней что-то делать?

— На сегодняшний день — ничего. Сейчас необходимо просто взять и начать готовить новых певцов. Новое поколение с новым отношением. Бороться нельзя, это бесполезно и не надо. Что-то переделать в сегодняшней татарской эстраде уже невозможно! Каждый педагог, менеджер или продюсер должен поставить такую цель. Нам нужно воспитать своего зрителя и не надо гнаться за цифрами — собрать 500 зрителей или стадион. Необходима и поддержка руководства Татарстана, потому что если республика не поможет, то никто не поддержит — никому в этом мире, кроме самих татар, татарское не нужно. Подобного не сделают ни в Чувашии, ни в Башкортостане, ни в Челябинске, ни в Оренбурге. Это можно осуществить только здесь.   

Недавно я участвовал в концерте «Татарча солянка», который прошел в татарской филармонии. Иногда я люблю участвовать в таких мероприятиях, несмотря на то что я там самый старый. И на следующий день на вечере памяти Шамиля Зиннуровича директор филармонии мне сказал: «Кого-кого, а тебя я никак не ожидал увидеть на этом концерте среди тех исполнителей». Я говорю: «Ну ты приглашай, я с удовольствием спою с оркестром Шутикова, вашим джазовым оркестром». Потом мы разошлись и я подумал: дело ведь не в том, с кем пою, я композиции певцов не исполняю, а выхожу со своим репертуаром. Мне важно увидеться с публикой, а ее не надо за дурака считать. Сидит полный зал, люди пришли на «солянку», но я выхожу и пою свою традиционную протяжную татарскую народную песню без аккомпанемента из репертуара Урманче. Сделал все как надо, если бы комар в зале пролетел, то его было бы слышно. Зал взорвался и устроил мне овации. И только одна песня! Это ведь наше традиционное татарское исполнение, но сегодня оно воспринимается каким-то исключительным случаем! Почему подобное должно быть таковым? Это обязано стать традицией. Она должна всегда звучать. Вот ради такого я выхожу! Ради этого я даже бесплатно приезжаю из Уфы.

А то, что «не мое место»… А что же ты тогда пускаешь таких в свою филармонию? Если ты не считаешь их за людей, за искусство, для чего ты даешь сцену татарской филармонии таким исполнителям? Меня это сначала задело, но потом я успокоился, потому что прав. Я не отказываюсь от участия в таких концертах, потому что говорю себе: «Идрис, ты должен хорошо спеть, сделать от души, чтобы народ знал, что это тоже есть».

— Вы говорите про композицию Урманче. Он и песни писал?

— Пел народные песни! Мой первый фильм в том цикле, о котором мы говорили, был как раз про Урманче. Я еще до этих картин познакомился с его женой — Флорой Вагаповной, которая являлась фольклористкой. И она дала мне послушать домашние кассеты с записями песен в исполнении Урманче. Там есть и чтение Корана, и протяжные татарские композиции, и его знаменитая песня «Онче Фәхри». Те, кто был на 90-летнем юбилейном вечере живописца, рассказывали, что в конце мероприятия он вышел на сцену и вместо заключительной речи исполнил эту композицию. Я нашел для себя удобную тональность, выучил песню, написал сценарий, и мы создали первый фильм.   

«Сейчас нужно просто взять и начать готовить новых певцов. Новое поколение с новым отношением» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ДО НАЧАЛА 1920 ГОДА РАЗДЕЛЕНИЯ МЕЖДУ ТАТАРАМИ И БАШКИРАМИ НЕ БЫЛО»

— Многие талантливые люди из Башкортостана уехали в Казань из-за того, что в свое время там была не очень дружественная политика по отношению к татарам. А вот вы и Айдар Галимов остались.

— Я никогда и не думал уезжать. Это дело тех, кто сделал так. По сути, до начала 1920 года разделения между татарами и башкирами не было. Рождение татарской оперы связано с башкирской музыкой, драматургией, и наоборот. Мажит Гафури, Альмухаметов воспевали башкир. Газис Салихович — первый народный артист БАССР, он и здесь, в Казани, работал. Габяши, который родился в Татарстане, трудился в Уфе и похоронен в Башкортостане. Ключарев на два города работал, в РБ он создавал самый первый симфонический оркестр, когда еще не было башкирских композиторов, писал симфонические произведения на тему башкирских народных песен «Урал батыр», «Сабантуй». Файзи Гаскаров на два города трудился. Он поставил в Казани балетные спектакли, жил здесь, но в то же время является основоположником Башкирского госансамбля песни и танца. Они для меня маяки, ориентиры. Для них не было границ, для меня тоже нет. Поэтому я и там, и здесь.

— Но поступали приглашения переехать в Казань?

— Да, однако появились они уже тогда, когда я был известен. Но я же там вырос, стал певцом, в Башкортостане получил звание. Тем не менее я всегда приезжал в Казань, пел, у меня даже квартира здесь есть. Но мое место там, потому что рядом родители, тогда они еще были живы.  

Для меня 500 километров между Уфой и Казанью — это как доехать из центра города до Дербышек. Я настолько привык, что не чувствую расстояния. Самый первый раз я выступил здесь, когда учился еще на третьем курсе в институте. Был такой известный театральный критик Суюндук Саитов, он организовал творческие встречи артистов башкирского театра имени Гафури в Доме актера в Казани, и они взяли меня с собой. И вот в первый раз я выступил на сцене Дома актеров, во второй, когда стал лауреатом конкурса в Сочи в 1985 году. У нас был большой тур по городам России, в том числе и в Казани. Мы жили в гостинице «Волга», выступали в ДК имени Ленина, ДК энергетиков, химиков, давали по два концерта. Тогда как раз я пел песню Хасанова на русском языке и композицию Исмагилова. Это были мои самые первые гастроли, а потом уже в 1989 году в Татарстане прошли Дни Башкортостана. Вот тогда у меня уже состоялся тесный контакт с Казанью — в декабре этого года я оказался лауреатом первой степени всесоюзного конкурса «Татар җыры».

— Из Уфы в столицу РТ уезжают не только татары. Например, башкирская интеллигенция тяжело перенесла переезд Алмаса Хусаинова в Казань. Сам он говорит, что в Уфе у него нет возможности для развития и роста. Или это частный случай?

— Да. Бог дал ему талант — там не золото даже, а бриллиант, россыпь! Да, Хусаинов — лауреат многих конкурсов, он выйдет, споет — Гран-при. Как раз исполняет протяжные башкирские песни, у него полный диапазон, Алмас рот открывает — и там все валится. «Буранбай» только так трещит! Но нужно образование, на природе далеко не уедешь. Надо учиться.

«Бог дал ему [Алмасу Хусаинову] талант — там не золото даже, а бриллиант, россыпь! Да, Хусаинов — лауреат многих конкурсов, он выйдет, споет — Гран-при» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ЧЕРЕЗ ВАШУ ГАЗЕТУ ОБРАЩАЮСЬ К РУКОВОДСТВУ РЕСПУБЛИКИ: ПОВЕСЬТЕ ДВЕ МЕМОРИАЛЬНЫЕ ДОСКИ»

— Те, кого вы назвали — Гаскаров, Альмухаметов, — внесли огромный вклад в становление современного Башкортостана, но притом их всех постигла одна и та же участь: несмотря на свое татарское происхождение, обоих переписали башкирами. Как нам с этим бороться? И нужно ли?

— Нет, как есть, так и есть, потому что невозможно бороться с непониманием. Просто надо выполнять свое дело, не комментируя. Например, Габяши похоронен в селе Челкак Бураевского района Республики Башкортостан, там ему стоит памятник. А в Казани он жил и работал — в доме на углу Карла Маркса и Лобачевского была Восточная консерватория, но там до сих пор нет мемориальной доски! Габяши — татарский фольклорист. Я уже не раз об этом говорил.

В Казани сохранился единственный дом, где жил Тукай, — бывшие «Номера „Амур“» на Московской улице. Не «Номера „Булгар“», от которых ничего не осталось, один новодел, а «Номера „Амур“». Перед тем как поэта увезли в больницу Клячкина, он жил на Московской. Каждый раз, когда бываю там, смотрю на это здание — его фасад, выполненный из красного кирпича в стиле модерн, еще сохранился, а внутри уже все разрушено, на первом этаже какой-то магазин модной одежды. Тоже нет мемориальной доски! Там и Фатих Амирхан в соседней комнате жил. Когда я делал передачу про Тукая, туда еще можно было попасть. А сейчас вход во двор дома перекрыли железными воротами и доступа нет. Очень интересно даже с точки зрения связи с Тукаем — заходишь во двор, а он как колодец. Там можно было бы и выставочный зал сделать, закрыть крышу и установить небольшую сцену. Комната поэта была во внутреннем коридоре, даже в воспоминаниях об этом пишут. Тукай же не просто так переехал туда из «Номеров „Булгар“». Почему он сбежал? Потому что там холодно, поэт постоянно мерз, поскольку уже болел. А здесь было тепло, во внутреннем коридоре, где он жил, сухие комнаты, поскольку там стояла печь. И Амирхан как раз рассказывает, что Тукай тут сидел и тихонько пел свои песни — «Аллюки» и другие.

Еще два года назад на одной из конференций в КФУ я высказал пожелание о том, чтобы сохранить этот дом, Разиль Валеев тогда заявил, что ведется какая-то работа по увековечиванию данного здания. Все говорят: «Да, да, надо». И всё. Но, ребята, это же единственное сохранившееся место в Казани, где жил Тукай! Там нет даже мемориальной доски! Как тут можно говорить о том, что делают башкиры? В своем царстве сначала нужно разобраться. Даже если эти две мемориальные доски появятся, я буду безмерно счастлив. 

Когда делал передачи о выдающихся татарских деятелях, я облазил всю Казань — все архивы, все дворы, исторический центр города, Татарскую слободу. Тогда еще, в начале 2000-х годов, все это было в руинах. Снесли двухэтажный дом Шигапа Ахмерова на Пушкина, где жил маленький Сайдаш, и построили современный трехъярусный элитный жилой дом. Там даже висела соответствующая доска. Что, нельзя оказалось оставить этот дом? Нужно было сохранить, потому что Ахмеров — выдающийся просветитель, он столько сделал для татар в деле просветительства в начале прошлого века. А сколько снесено домов на улице Тельмана, где жила вся интеллигенция? Памятники деревянного зодчества в одночасье снесли. Сейчас этого ничего не вернешь, но я хотя бы через вас, через вашу газету, обращаюсь к руководству республики: повесьте две мемориальные доски — на дом Восточной консерватории, где жил и работал Габяши, и на бывшие «Номера „Амур“» на Московской улице! Еще раз хочу обратить внимание: это последнее здание, где останавливался Тукай, кроме больницы Клячкина — там он умер. А здесь жил, более того, рядом с Амирханом!  

«Я ВСЕ РАВНО ПРОДОЛЖУ СЛУЖИТЬ ТАТАРСКОМУ ИСКУССТВУ И ТАТАРСКОМУ НАРОДУ»

— Нужен ли Татарстану национальный музыкальный театр, о чем сейчас часто заходит речь?

— Да, такой действительно необходим. Человеческие, творческие ресурсы у нас имеются. Есть молодежь, люди, желающие работать в данном направлении. В какой-то степени это было бы возрождением татарской музыкальной традиции — музыкальной драмы, то, что свойственно татарам в 1930-е годы, то, что создавал Сайдашев. Я не говорю, что нам надо сделать из подобного музейный экспонат. Нет. Нужно по-новому посмотреть на это дело. Тут сразу встает вопрос подготовки артистов для музыкального театра, чтобы они были не оперные и не эстрадные, а именно музыкального театра — умеющие говорить, хорошо двигаться и танцевать, чтобы у них имелось актерское начало и хорошо поставленный голос, пластика. Весь бродвейский, так скажем, арсенал. Без такого нельзя. Тогда это будет совершенно другое. А так повторять то, что есть (кусочек из драмтеатра, оперного, Тинчуринского театра), не получится. Здесь жанр сам подсказывает — и средства, и то, какие должны быть творческие направления. И уже исходя из этого — спектакли и соответствующая музыка. Молодые композиторы — Эльмир Низамов, Эльмира Галимова — в данном направлении могли бы хорошо, плодотворно работать. Чтобы это не было вторым оперным театром, или вторым Тинчуринским, или музыкальным спектаклем Камаловского.

— У вас у самого какие имеются творческие планы?

— Повторю: я все равно продолжу служить татарскому искусству и татарскому народу. Например, уже взялся за изучение пластинок не только начала прошлого века, но и советского времени. Это потрясающие 1920–1930-е, послевоенные годы, когда меняется поколение певцов. Так интересно! Одни артисты исчезают, появляются третьи, а вторые еще поют. Записи перекликаются, даже если по хронологии смотреть. А 1930-е годы вообще клондайк именно с точки зрения возрождения национального искусства. Это и открытие татарской оперной студии, а самое главное — работа татарских композиторов с певцами, после которой появились новые песни. Только-только осваивается жанр романса, возникают первые оперные спектакли и либретто — заготовки «Зульхабира» у Яруллина, помимо «Шурале», «Качкын» Назиба Жиганова, «Галиябану» Музафарова уже в планах. Весь этот период и многие вещи зафиксированы в грамзаписях.

— Приближается ваш 60-летний юбилей, услышим ли мы моң на концерте?

— В связи с коронавирусом все смещается, например, мы перешли на дистанционное обучение, но как можно учить вокалу дистанционно? 29 апреля я планировал провести юбилейный концерт в оперном театре Уфы с оркестром, название уже придумал, над сценарием начал работать, но еще до карантина у меня появилось какое-то чувство и я позвонил директору театра с просьбой перенести мероприятие до лучших времен, может, на осень. Ведь юбилейный год продолжается.