«И ДЛЯ ЗАПАДА, И ДЛЯ НАШИХ ВЛАСТЕЙ ВСЕ ПОЛУЧАЕТСЯ ОЧЕНЬ УДАЧНО»

— Александр Владимирович, впервые в новейшей истории Запад так плотно взялся за Россию, использовав как формальный повод сомнительную историю с отравлением Скрипалей. Затем последовало веерное выдворение наших дипломатов, санкции США, события в Сирии. Что же на самом деле является причиной «загонной охоты на Россию»? Чего именно хотят «охотники»?

— Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, что, на мой взгляд, уровень конфликтности России и Запада несколько преувеличен. Если смотреть на публикации, выступления журналистов и целого ряда экспертов, на то, как это воспринимается в общественном сознании, то похоже, что мы находимся в состоянии чуть ли не худшем, чем во времена СССР. Если же посмотреть на реальные процессы, то, за исключением некоторых демонстрационных актов типа закрытия консульств, высылки наших дипломатов и допинговых скандалов, другие шаги носят очень и очень выборочный характер. Излишне агрессивно не проявляют себя ни одна, ни другая сторона. Причина же этой искусственно создаваемой атмосферы заключается в том, что она работает на достижение определенных внутренних результатов и идет благодаря этому на пользу как одной, так и другой стороне.

Запад, разогревая антироссийскую истерию, в определенной степени снимает внутреннее напряжение и вопросы: почему растет социальное неравенство, куда исчезает средний класс, почему новое поколение живет не лучше, а иногда даже хуже тех, кто жил 20, а то и 40 лет назад. Это, в частности, одна из ключевых проблем современных США. Что такое финансиализация и почему 1 процент населения получает прибыль, сопоставимую с доходом остальных 99 процентов, и так далее. Все эти ключевые вопросы будируются. И если мы посмотрим оппозиционные, социально-ориентированные западные издания, то там вопрос России мало кого волнует. Там главные вопросы зарплаты, бесправие, внутренние репрессии, вешание лапши на уши местными СМИ. В этих условиях мегавраг в лице «русского медведя», несущего угрозу всему чистому и светлому, что есть у западной цивилизации, для тамошних властей очень выгодная страшилка. Тем более что придумывать особо ничего не надо. Все ложится на старые идиотские мифы, которые делают аудиторию еще более восприимчивой к раздуваемой истерии.

— Из России эта история воспринимается иначе.

— В России это тоже работает на создание атмосферы, когда мы в кольце врагов, все должны и просто обязаны сплотиться вокруг одного единого центра. В данном случае символом этого сплочения становится президент. Любой, кто выступает с оппозиционными лозунгами, уж тем паче действиями, раскачивает лодку и льет воду на мельницу наших врагов. В общем, довольно известная риторика, которая берется на вооружение всякий раз, когда напрягается внутренняя ситуация. В этих условиях часто еще прибегают к маленькой победоносной войне. У нас вместо нее были «Крым наш!» и противоречивая, но в целом непровальная операция в Сирии.

Поэтому и для Запада, и для наших властей все получается очень удачно.

«Когда мы в кольце врагов, все должны и просто обязаны сплотиться вокруг одного единого центра. В данном случае символом этого сплочения становится президент» «Когда мы в кольце врагов, все должны и просто обязаны сплотиться вокруг одного единого центра. В данном случае символом этого сплочения становится президент» Фото: kremlin.ru

«РОССИЙСКИЙ КАПИТАЛ НЕ ПУСТИЛИ НА РЫНКИ ЦЕНТРА. ОТСЮДА ИМПУЛЬС: ДАВАЙТЕ НАЧНЕМ ДРАТЬСЯ»

— То есть, по-вашему, реального конфликта нет?

— Под этим всем есть очень глубокая подоплека. Дело в том, что после распада Советского Союза произошло «асфальтирование» экономик стран бывшей социалистической системы. За счет свободного рынка, в том числе финансового рынка, и очень слабого государственного регулирования внутри каждой из этих стран более сильные мировые экономики смогли перейти к неэквивалентному обмену со странами постсоветского и постсоциалистического пространства. Где-то, как в странах Восточной Европы, это было мягче, где-то, как в ряде бывших республик СССР, бурно скатывающихся в феодализм, совсем трагично. Где-то, как в России, с противоречиями и в среднем с менее чем однопроцентным ростом за четверть века. Напомню, что, когда в 1990 году у СССР наблюдался аналогичный рост, все сказали, что Советский Союз не выдерживает ни концептуальной, ни экономической конкуренции, проваливается и социалистический проект надо немедленно закрывать как тупиковый. И если тогда однопроцентный рост был кризисом, катастрофой и крахом, то сейчас подается как счастье.

Что за этим стоит? Разрушение собственного промышленного, научно-технического и образовательного потенциала страны. Фундаментальную науку и культуру, как ни странно, разрушить удалось гораздо меньше. А вот высокотехнологичные производства разрушили практически полностью. Это было выгодно не только нашим конкурентам на мировой арене, но и внутреннему российскому капиталу, и новому государственному истеблишменту, поскольку для них целью была не победа в беге, а победа в беге в мешках. Они создали эти правила бега в мешках, и в рамках данных правил победили те, кто вовремя успел урвать куски бывшей советской экономики. Новые собственники в лице наших бывших чиновников, бывших воров и новоявленных бизнесменов пришедших из кооперативного движения, влить такие деньги в доставшиеся им активы не могли. Они были в силах найти 1 миллион, 2, 5 — не больше, и это уже были безумные богатства. Именно здесь во многом стоит искать истоки трагедии нашей деиндустриализации, и не только.

В этих условиях возникла ситуация, когда либо нужен был другой экономический курс, либо продолжение этой системы приводило к полному подчинению российской экономики Западу. И мы долгое время шли именно этим путем. Россия была выгодным и удобным партнером. Если в Америке водителю грузовика платят 3 тысячи долларов, то в России тогда платили 300 долларов, и он был счастлив. Совершенно очевидно, что обмен результатами труда был далеко не в пользу России.

— Нас отбросили на периферию.

— Да. Однако с течением времени, после высоких цен на нефть и газ, а также в результате естественных для капитализма процессов сформировались крупные группировки, сращенные с властью, новая олигархическо-бюрократическая номенклатура. Щедро орошаемая дождем из нефтедолларов, она довольно быстро создала себе плацдарм в виде корпоративных структур, по сути дела, претендующих на роль транснациональных, прежде всего в углеводородном и некоторых других сырьевых и полусырьевых секторах. Этот капитал практически сразу же столкнулся с тем, что на мировой рынок в качестве равноправного конкурента или партнера его не пускают. Попытки купить определяюще значимые пакеты акций крупных западных корпораций (включая тех, что рады были эти пакеты продать) натолкнулись на открытое противодействие политических кругов. Почему? Потому что страны периферии и полупериферии стараются не пускать на рынки стран центра.

— В общем, все закольцовано.

— Да, это система, которую я в нашей с Андреем Колгановым книге «Глобальный капитал» назвал глобальной гегемонией капитала. Это власть во всех сферах жизни, начиная с голливудского стандарта в кино, под который подстраивается любой патриотический российский фильм, и заканчивая технической политикой. Мировой рынок уже более 50 лет — это рынок стихийной конкуренции манипуляторов, рынок крупнейших сетевых корпораций, которые навязывают потребителю идеи и стандарты того, что он «хочет потреблять». Они формируют мировую потребительскую политику, настроения, вкусы и предпочтения. Производитель уже давно не приспосабливается к спросу, а формирует его и ведет за собой покупателя. Сейчас это фактически приобрело форму корпоративно-сетевого диктата. Корпорации внешне выглядят подобно паучьим гнездам с широко разбросанными вовне паутинами. Эти пауки между собой дерутся, но в целом образуют систему паутин, в которых барахтается все остальное человечество. Можно для примера взять и другой образ. Стол, на котором насыпаны металлические опилки, под которым разные игроки водят магнитами разной силы, пытаясь собрать на поверхности, над своим магнитом, как можно большую кучку опилок. В этой борьбе какая-то часть опилок может даже на какое-то время оказаться между магнитами и быть относительно независимой. Вот такой рынок. Подавляющее большинство этих магнитов — корпорации стран центра: США, Евросоюза, немножко меньше Японии, немножко меньше Южной Кореи и сейчас все больше Китая.

Российский капитал, когда достиг размеров магнита, тоже решил туда прорваться. Его в ожидаемых масштабах не пустили. Естественный ответный шаг какой? Создать государственную систему, которая позволит прорвать блокаду. Отсюда импульс: давайте развивать военно-промышленный комплекс и давайте начнем драться с западным капиталом.

Плюс к этому возник реальный мотив к тому, чтобы Россия показала зубы. Этот мотив — 20-летнее унижение людей, народов, культур России, гражданского самосознания, тех, кто победил фашизм, создал великое государство, тех, кто создавал и создает великую культуру. Протестный потенциал — а мы люди, мы великая страна — был огромен.

«Производитель уже давно не приспосабливается к спросу, а формирует его, и ведет за собой покупателя» «Производитель уже давно не приспосабливается к спросу, а формирует его и ведет за собой покупателя» Фото: «БИЗНЕС Online»

«МЫ ВЫБРАЛИ ПУТЬ ЗАИГРЫВАНИЯ С ПОЛУФАШИСТСКОЙ ЧАСТЬЮ ПОЛИТИЧЕСКОГО СПЕКТРА ЕВРОПЫ И США»

— То же самое было в раздавленной и униженной Германии после Первой мировой. Немцы готовы были поддержать любого, кто поднимет национальную самооценку и заставит уважать страну на мировой арене.

— Совершенно верно. Поэтому, как ни странно, интересы этого корпоративного сырьевого капитала и интересы граждан на каком-то историческом промежутке совпали. Совпали в довольно печальном направлении: а давайте-ка мы помашем оружием и попробуем отвоевать кусок пирога. Неожиданно в результате в ряде случаев получились не самые плохие действия. В том же Крыму: эта территория, что бы там ни говорили, все годы своего существования в составе Украины во многом жила по законам культуры и традиций российского пространства. Когда люди на референдуме там голосовали за то, чтобы стать частью России, они голосовали за Советский Союз, особенно в Севастополе. Там у меня очень много друзей, и практически все они были настроены на то, что возвращаются в Советский Союз. Такое ощущение было. Вернулись они в олигархическо-бюрократическую, да еще изрядно коррумпированную капиталистическую систему современной России. Разочарование большое. Но в любом случае люди понимают, что иначе была бы война. Мужики-отставники Черноморского флота действовали бы гораздо жестче, чем активисты в Донбассе, — там было кому, чем и как. Это была бы полноценная, полномасштабная война с возможным вмешательством НАТО и так далее.

В Сирии Россия попыталась сказать: ребята, не только НАТО диктует правила игры в мире. За это Россию возненавидели во второй раз. Первый — не суйтесь на наши рынки, знайте свое место, смотрите голливудские фильмы, покупайте наше барахло и не лезьте никуда. Второй — Россия проявила субъектность. Вместо одного полицейского в мире вдруг появился второй. Пусть маленький, слабенький, но со своим судом и со своей дубинкой. И появилось противостояние.

В этих условиях, чтобы сохранить избранный путь к мировой субъектности, нам нужна, во-первых, мощная экономика и реальная, а не фиктивная консолидация общества внутри. Не от страха, а основанная на совместном созидательном порыве. И во-вторых, нужны друзья вовне. Их там у нас может появиться довольно много только в том случае, если мы предложим что-то альтернативное власти транснационального капитала. И в этом смысле единственный шанс России получить друзей — это опора на левую оппозицию. Вместо этого мы выбрали путь заигрывания с националистической, правой, если не сказать полуфашистской, даже не оппозицией, а частью политико-экономического спектра западной Европы и в меньшей степени США. Это печально. Для страны, победившей фашизм, с многовековыми общинными, левоориентированными традициями, это тупиковая линия либо линия, которая может привести к страшным трагическим последствиям.

«МИНИМАЛЬНЫЙ ЛОЗУНГ — ЭТО СОЦИАЛИЗАЦИЯ КАПИТАЛИЗМА»

— В советские времена все 15 республик знали, что и как мы строим. Начиная со средних школ и далее везде подробно изучались материалы съездов партии, где было описано и концептуально-векторное движение страны, и социально экономические ступени на этом пути этого движения. Сегодня ничего подобного нет, никто толком не знает, что и зачем мы строим.

— Я сейчас скажу страшные слова. Для того чтобы наша экономика хотя бы вышла из стагнации, ей нужен план. Необходимо планирование, которое как минимум будет дополнять рынок, а в каких-то ключевых отраслях господствовать и задавать основные тренды рынка.

— Но план — это же составная часть какой-то политэкономической концепции. У нас же, складывается впечатление, вообще нет концептуальной модели развития, и все наши госорганы функционируют ситуативно, действуя подобно пожарной команде. Самодостаточно мы не генерируем ни идей, ни повестки дня (включая экономическую), ни добавленную стоимость высоких уровней переработки, ни собственного социокультурного пространства.

— Вот это абсолютно правильный и очень важный вопрос. Да, концепции действительно нет, потому что сказать народу «Друзья, мы строим систему олигархическо-бюрократического, полупериферийного капитализма, в которой нам, собственникам нефти, газа, руд, и власти, очень выгодно жить и работать, имея недвижимость и капиталы в Европе и на островах, уча детей в колледжах отнюдь не российского государства», как вы сами понимаете, нельзя. Но программа состоит именно в этом.

— А альтернатива этому есть?

— Альтернатива предполагает: мы прямо говорим, что мы должны создать другую экономическую систему, хотя бы не качественно другую, но в значительной степени видоизмененную. Минимальный лозунг — это социализация капитализма, то есть внутри капитализма побольше элементов коммунизма. В свое время Европа во многом благодаря этому избежала революционных катаклизмов.

— По-моему, мы сейчас идем, наоборот, все дальше и дальше от этого — все бесплатное и социально-ориентированное сворачивается и «оптимизируется». Человека загоняют в абсолютный рыночный угол, оставляя полностью наедине с его проблемами, которые только растут.

— Вы абсолютно правы. Это касается не только России, это касается мира. Где-то с рубежа 1980–1990-х годов (это не случайно совпало с распадом СССР и мировой социалистической системы) начался процесс дерегулирования и десоциализации. В каких-то странах этот процесс идет очень слабо. Скажем, в Скандинавии прогрессивный подоходный налог на миллионеров сократили с 53 до 49 процентов. У нас же даже КПРФ не решается сказать, что с наших миллионеров надо брать такой налог. Самые страшно правые сторонники капитализма в Швеции считают, что с миллионеров надо брать 49 процентов, в то время как у нас самые радикальные левые решаются говорить лишь о 40. Так что все относительно в этом мире. В США страшный Трамп вводит 35-процентный прогрессивный подоходный налог на богатых вместо 39, который ввел Обама.

Возвращаясь к России, мы должны прямо сказать: нам надо двигаться в сторону большей социальности — больше для человека и меньше для капитала. Капитал надо поделить на две грубо-условные части: те, кто хочет помогать идти в этом социально-ориентированном направлении, и все остальные. Первые будут нормально зарабатывать, красиво жить и становиться героями капиталистического труда. Со стороны правительства они будут иметь всяческую поддержку. И вторая группа, которая идет поперек этому процессу, заявляя: мне любой ценой нужно как можно больше, желательно в офшорах. По отношению к ним никаких репрессий не нужно. Я много раз использовал в качестве образа траволатор (движущаяся дорожка, позволяющая ускорить или облегчить передвижение — прим. ред.). Для бизнеса, который развивает высокие технологии внутри страны, содержит образование, науку, профсоюзы внутри своего предприятия, не нарушает и даже с опережением развивает экологически чистые производства, — для него, пожалуйста, место на траволаторе. Очень низкие налоги, очень дешевые кредиты, госинвестиции на льготных условиях и так далее. Но у траволатора есть направление. Встав на него, вы обязаны идти или бежать туда, куда он движется, то есть в сторону, задаваемую планами государства. Внутри траволатора конкурируйте.

Если же вы хотите добывать нефть и газ, вырубать лес, продавать элитную недвижимость — у вас обратный траволатор. Налоги высокие, кредитной поддержки никакой, институциональной поддержки никакой, и конкурируйте между собой. Вас никто не репрессирует, государство лишь применяет выгодные для себя экономические методы стимулирования. Ну и нужны другие критерии успеха в обществе. Перед правительственными зданиями и офисами крупнейших компаний должны быть не стоянки для огромных джипов и членовозов, а парковочные места для велосипедов. И это будет знаковый пример, сигнал для общества. Кроме того, это уже другая культура в целом. Не культура глупых и хамских понтов взбесившихся денег и «ксив», а культура натурализма и естества человека. Культура липовых аллей, прекрасных парков, по которым будут ездить бесшумные трамвайчики и люди по очищенным дорожкам на велосипедах, а не культура уродских, чадящих скопищ бетона, по которым носятся кавалькады бешеных денег в металлическом исполнении. И погода в этом не помеха. В Берлине или той же Скандинавии люди прекрасно ездят на велосипедах по идеально вычищенным дорожкам, в специальных костюмах и при минус 20 по Цельсию. Это другая культура, другие межличностные отношения, другое общество. И это лишь один пример, как можно решать все существующие у нас проблемы.

Это другая модель капитализма. Она потребует существенного перераспределения собственности и власти от тех, у кого она сегодня в пользу граждан.

— И как ее запустить?

— В ее направлении возможны вполне приемлемые для всех очень мягкие шаги. Например, более активная промышленная политика, более активное стратегическое планирование, хотя бы какой-никакой прогрессивный подоходный налог, какое-никакое увеличение общедоступности образования и здравоохранения, немножко общественного контроля за государственными корпорациями (которые в реальности действуют как частные) и так далее.

Более жесткая модель — это Скандинавия. К примеру, при реализации у нас скандинавской модели перераспределения доходов (на существующем сегодня уровне валового продукта на душу населения в России) у нас минимальная зарплата будет в два раза выше, медианная зарплата — в полтора раза выше. У олигархов будет в три раза меньше.

— Ну это жуткая крамола.

— Да, это жуткая крамола. Но я ее высказываю. Высказал даже на втором канале в передаче у Соловьева. Тогда под ухмылочку, но это прошло и даже осталось в эфире.

«Каждый олигарх считает, что если его не будет, то развалится сталелитейная промышленность, нефть перестанет добываться и продаваться, а люди умрут с голода» «Каждый олигарх считает, что если его не будет, то развалится сталелитейная промышленность, нефть перестанет добываться и продаваться, а люди умрут с голода» (на фото — Владимир Лисин) Фото: ©Алексей Филиппов, РИА «Новости»

«КАК НИ ПАРАДОКСАЛЬНО, АППАРАТ УПРАВЛЕНИЯ ОТРАЖАЕТ ИНТЕРЕСЫ ПОДАВЛЯЮЩЕГО БОЛЬШИНСТВА ГРАЖДАН»

— Отсюда следующий вопрос — о заслуженности распределения жизненных благ и восприятии этого процесса в обществе. Приведу пример. Наш список богатейших людей по версии Forbes возглавляют два металлурга: глава группы «НЛМК» Владимир Лисин с состоянием в 19,1 миллиарда долларов и председатель совета директоров «Северстали» Алексей Мордашов (18,7 миллиарда долларов). А стали Россия выплавляет меньше крошечной Японии (она плавит 104,7 миллиона тонн, мы — 71,3 миллиона), в этом сегменте на глобальном рынке мы пятые. И речь не только о данной отрасли — это общая тенденция. В текущем рейтинге Forbes значатся 102 богатейших россиянина с общим состоянием в 410,8 миллиарда долларов. Это чуть меньше всех золотовалютных резервов страны. Тем временем зависимость российской промышленности от импорта при широко разрекламированном «импортозамещении» не сократилась, а выросла до 93 процентов! Это следует из данных февральского «Мониторинга экономической ситуации в России» РАНХиГС. Мы уже не можем массово производить не только хайтек, но даже высококачественное сырье. Где «эффективные менеджеры» от бизнеса эффективнее яростно критикуемого социалистического «планового вала»?

— Управляют они хорошо и правильно, просто у них критерии успешности управления и цели управления другие. Мы все время считаем, что те, кто наверху, ставят перед собой цели процветания государства. Субъективно они так и думают. Но объективно у них цель — увеличение богатства самого себя любимого и связанных с ним коллег. Я уверен, что каждый олигарх считает, что если его не будет, то развалится сталелитейная промышленность, нефть перестанет добываться и продаваться, а люди умрут с голода.

— То же самое, очевидно, можно сказать и о госуправленцах? Наша экономика на данный момент 12-я в мире, средняя зарплата ниже, чем в еще недавно поголовно нищем Китае, а наши министры получают зарплаты больше американских и европейских коллег.

— Совершенно верно. Но тут надо еще раз подчеркнуть: платят не за ту эффективность, которую мы от них наивно ждем — платят за умение обеспечивать власть олигархического капитала и бюрократического аппарата. Если умеешь это делать, тебе платят и закрывают глаза на то, что твоя жена вдруг оказывается очень успешным бизнесменом. И все понимают почему. Аппарат управления всегда и везде представляет и защищает интересы господствующего класса, а также служит прежде всего ему. И только потом, в разной степени — в зависимости от страны и сложившейся там системы — всем остальным гражданам. В нашем случае, как ни парадоксально это прозвучит, аппарат управления отражает интересы подавляющего большинства граждан России, которые боятся быть субъектами социального творчества. Проще говоря, боятся любых перемен, которые они будут делать сами. 25 лет чудовищных трансформаций, потерь, кризисов и стагнации привели к тому, что люди, которые сейчас живут так же, как в СССР более четверти века назад, не хотят брать на себя ответственность за любые перемены.

— Владимир Путин в своем послании и недавнем обращении к нации поставил задачу увеличить производительность труда и в ближайшей перспективе войти в пятерку крупнейших экономик мира. Будет ли рядовой член российского общества в массе своей рвать жилы, чтобы повысить производительность труда?

— Производительность труда — это прежде всего более производительный станок, на котором ты за тот же час в более комфортных условиях делаешь намного больше. А когда ты на старом малоэффективном станке с инициативой и энтузиазмом даешь три плана — это интенсификация труда.

Но в этой трактовке есть некоторые неоднозначности. Мы говорили о том, геополитэкономические противостояния имеют реальную основу. Унижение народа нашей страны (не страны как аппарата, не страны как начальников, а страны — места истории и культуры людей) вызвало обратную реакцию. Не надуманный, не казенный, а реальный патриотизм. С некоторыми перехлестами, уродливыми формами, но в основе своей закономерный. Это, в принципе, могло бы стать — и отчасти кое-где иногда становится — основой для возрождения отдельных элементов реальной продуктивной экономики. Видите, как я — с кучей оговорок, и это не случайно. В некоторых сферах военно-промышленного комплекса, авиационной и космической отраслей, кое-где в медицине, даже в агропромышленном секторе усилиями отдельных людей, которых условно можно назвать «красными директорами» или похожими на них деятелями (которые себе в карман кладут относительно скромную толику, а большую часть вкладывают в производство и развитие) на волне «Крым наш!» и «мы страна, которая может показать кузькину мать», это сработало. Отсюда достижения: с тем же оружием, не везде провал в космосе, комбайны опять стали производить, трактора.

— Смотрите, какой интересный момент. Согласно результатам исследования Emerging Consumer Survey 2018, проведенного Credit Suisse, только 4 процента россиян ожидают улучшения своего материального положения в будущем. И на волне такого явного личностного пессимизма побеждает кандидат, от которого подавляющее большинство не ждет улучшения своего материального положения и, следовательно, жизненных перспектив. Как вы это объясните?

— Если бы мы предположили ситуацию, когда изменения не требовали чего-то похожего на подвиг, имели бы более-менее адекватное представительство в оппозиции (с одной стороны, не ведущее к гражданской войне, а с другой — готовое на серьезные шаги в социально-экономической сфере), мы могли бы получить другой результат. Опять же если можно было бы предположить, что на время выборов действующий президент уходит в отставку, назначает своим временным приемником Сергея Лаврова или Сергея Шойгу, чтобы страшно не было, а дальше по полторы минуты наравне со всеми собачится на дебатах, рискуя, что тебя обольют водичкой или обзовут, как обозвали Ксению Собчак. Я думаю, в этих условиях результаты выборов могли быть другими.

Молодое поколение, в отличие от проголосовавших за Путина пенсионеров, сегодня очень серьезно задумывается о левой идее. Надо сказать, на это работает очень странный набор факторов. Во-первых, они чем дальше, тем больше убеждаются в отсутствии социальных лифтов. Во-вторых, их душит. Старикам в духоте как-то скорее уютно и небеспокойно, для них субъектом являются Путин, Шойгу, Лавров, армия и так далее. Они, конечно, себя отождествляют с ними, но косвенно. А для молодежи субъектом надо быть самому, но этой возможности у них нет. Ну и в-третьих, долгое охаивание СССР на фоне отсутствия реальных достижений в современности и невольной трансляции, прежде всего культурных достижений советской системы (дискотеки 80-х, фильмы, мюзиклы, документальное кино о жизни той поры), создает ощущение: ребята, там было красиво! И у молодого поколения это не ностальгия по СССР, это запрос на ренессанс.

«Молодое поколение, в отличие от проголосовавших за Путина пенсионеров, сегодня очень серьезно задумывается о левой идее» «Молодое поколение, в отличие от проголосовавших за Путина пенсионеров, сегодня очень серьезно задумывается о левой идее» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ТАТАРСТАН В ЗОНЕ РИСКА СЕПАРАТИЗМА»

— И последний вопрос. Как вы считаете, в новом политическом цикле Путин будет продолжать «консолидировать» Россию путем дальнейшей вертикализации и закручивания гаек по отношению к региональному сепаратизму или, напротив, начнет выпускать пар, давая больше самостоятельности на местах? Кто окажется в зоне риска, а кто может рассчитывать на преференции? Как это отразится на том же Татарстане?

— У нас региональное неравенство связано в значительной степени с тем, что нет активной промышленной, социальной политики и планирования регионального развития. Дают подачки, отнимая у одних и перераспределяя в интересах других. В результате те, у кого отняли, злятся и обижаются, создавая почву для всевозможных ростков регионального сепаратизма. Те, кому дали, чувствуют себя паразитами и стремятся захапать еще больше, абсолютно не задумываясь о тех, за счет кого они паразитируют в рамках единой страны.

Альтернатива должна быть другой, когда мы понимаем, что есть совместный интерес решения общих проблем страны. Только таким образом мы можем решить многие проблемы регионов, накапливавшиеся десятилетиями.

Второй момент, на который, как мне кажется, следует обратить внимание. У нас идет ужесточение вертикализации политико-экономического единения и унификации регионов. И вместе с этим допускается расширение порой совершенно неоправданного культурного и околокультурного обособления, граничащего с сепаратизмом. В результате некоторые регионы рискуют провалиться в культурно-религиозный феодализм, а это на фоне всего того, о чем я сказал выше, грозит сепаратизмом уже полномасштабным. И этот фактор не стоит упускать из виду. К зоне риска такого развития событий я бы отнес и Татарстан.