Альберт Гильмутдинов Фото: Ирина Ерохина

«МАСШТАБ ЗАДАЧ ШИРЕ, ЧЕМ ПРЕДОСТАВЛЕННОЕ ФИНАНСИРОВАНИЕ»

— Альберт Харисович, звание «Национальный исследовательский» дается вузу пожизненно или на определенный срок?

— Статус «Национальный исследовательский» имеют только 29 университетов из нескольких сотен вузов России. Этот статус мы получили в 2009 году, выиграв очень серьезный конкурс в числе 12 первых. Годом позже была вторая волна конкурса, который выиграли еще 17 университетов, в том числе наши коллеги из Технологического университета. Статус победителям дается на 10 лет, и у нас он истекает в конце следующего года. Что будет после 2018 года, вопрос пока открытый, в том числе для нашего учредителя — минобрнауки РФ.

— КАИ все эти 10 лет тестировали? Я знаю, что все учебные заведения отчитываются каждый год, но, может быть, вас с особым пристрастием проверяли, по особым критериям?

— Есть и особые критерии, и особые пристрастия. Этот пул из 29 элитных университетов, конечно, мониторится отдельно. Показатели частично перекликаются с теми, на основе которых министерство оценивает все вузы страны, но наши показатели гораздо более жесткие. Мониторинг ежегодный. Мы сдаем отчеты, которые тщательно проверяет специальная организация, выигравшая это право по конкурсу, защищаем эти отчеты, затем они представляются министерству для окончательного утверждения.

— Какие оценки вам выставляют?

— Пока все хорошо.

— Этот мониторинг по бумагам проходит или визитеры сюда приезжают и с учеными, со студентами беседуют?

— Штатная проверка —  это по нашим отчетам. Кроме этого, за эти 10 лет раза три серьезная комиссия к нам приезжала, смотрели ситуацию изнутри, какие лаборатории созданы, какие образовательные программы разработаны, как они реализуются и т. д.

— Национальные исследовательские вузы общаются между собой, опытом обмениваются?

— Есть ассоциация ведущих университетов России, есть ассоциация технических университетов. Кстати, полгода назад меня избрали вице-президентом ассоциации технических университетов России и СНГ, это достаточно почетный статус.

— На какие проблемы технические вузы обращают внимание в первую очередь?

— Несмотря на то что по программе национально-исследовательских университетов были выделены очень серьезные деньги, все равно масштаб задач, которые ставятся перед техническими университетами, шире, чем предоставленное финансирование. Современный технологический комплекс приобрести очень дорого. Поэтому возникают вопросы финансирования, как внедрять свои разработки в промышленность, как осуществлять международное сотрудничество. Перед нами были поставлены задачи разработать принципиально новые образовательные программы. Как их реализовать? Можно организовать сетевое взаимодействие, когда часть образовательной программы реализуется в одном национально-исследовательском университете, а один семестр, допустим, студенты обучаются в другом. Вопросов очень много, встречаемся, обсуждаем.


ОБУЧАЮЩЕЕ ПРОИЗВОДСТВО ПО-КАЕВСКИ

— Производственники всегда жалуются на вузы: не тех готовят и не такого качества. А вузы говорят: «Нам не дают задания. И материально надо помогать, если хотите, чтобы современное оборудование было для обучения». Сегодня в Татарстане хоть какой-нибудь консенсус найден, практическое взаимодействие есть?

— Процессы идут, и ситуация постепенно меняется в лучшую сторону. Я думаю, та старая сентенция, что якобы вузы готовят не тех, потихоньку остается в прошлом. Промышленность и технические вузы начали двигаться навстречу друг другу.  Во всяком случае, в КАИ мы эти сдвиги видим очень ясно. Конечно, и проблем еще много, не все так просто и быстро, как хотелось бы. С нашей точки зрения, наилучшая форма взаимодействия с предприятиями — это создание базовых кафедр, когда образовательный процесс на заключительной стадии осуществляется прямо внутри предприятия. У нас таких кейсов много, и они начинают реально работать. Это должно быть, как мы говорим, обучающее производство на базовой кафедре предприятия. Таких кафедр мы создали более десятка, и эту систему мы продолжаем развивать.

— Как это работает?

— Допустим, студент, поступает на четырехлетнюю бакалаврскую программу. Первые два года он получает общенаучную подготовку в стенах университета: высшая математика, физика, философия, иностранные языки и т. д. На третьем году обучения начинается общетехническая подготовка, а начиная со второго семестра третьего курса мы приступаем к специализации. Четвертый курс — это уже сугубо специализированная подготовка конкретно по этой специальности. Так вот по нарастающей: студенты с третьего курса проводят на предприятии сначала один день в неделю, потом два, три, потом четыре дня в неделю. И дипломная выпускная работа — это решение какой-то конкретной задачи этого предприятия, пусть небольшой — как разработать этот узел, как улучшить эти технологии, как оценить этот экономический эффект конкретно по цеху этого предприятия. И студенты уже зачислены в штат этого предприятия, естественно, на какие-то младшие позиции — техниками, лаборантами.

— Зачислены, еще будучи студентами?

— Да, будучи студентами, при этом они получают заработную плату. Это реальные случаи из жизни.

— Это массово или все-таки единичные случаи?

— Это на базовых кафедрах. Они получают пусть небольшие, но реальные деньги, за реальную работу в интересах данного предприятия. С утра они получают традиционное академическое образование в специально оборудованных и оснащенных аудиториях, а после обеда спускаются в цех, и то, что они изучали утром в теории, воплощают на практике реально в цеху. Вот это мы это и называем обучающим производством. После этого студент, решив какую-то производственную задачу, защищает диплом и продолжает свою работу на предприятии.  Это абсолютно готовый специалист, идеально вписавшийся в их кадровую потребность.

— Очень важно обучать студентов на современном оборудовании. Оно на наших предприятиях есть? 

— Оборудование как на наших предприятиях, так и у нас в университете по большинству направлений подготовки суперсовременное, говорю это ответственно. Ни в чем не уступает мировым аналогам пусть не 100 процентов, но по многим ключевым направлениям. Нам как раз программа национально-исследовательского университета очень помогла. И люди, которые не были в университете буквально четыре-пять лет, приходят к нам сегодня, говорят: «Мы не ожидали такого. КАИ стал совершенно другим».

— Это в университете, а на предприятиях как дела с модернизацией?

— Возьмите вертолетный завод, «ПОЗиС», судостроительный завод имени Горького, КАМАЗ, быстро модернизирующийся авиационный завод и многие другие предприятия нашей республики — везде на большинстве ключевых линиях стоит самое современное оборудование, радикально переоснащаются последние 5 - 6 лет. Конечно, далеко не все так благостно. Я бы не хотел, чтобы у нашей аудитории сложилось неправильное впечатление...

— Да не поверят!

— И правильно сделают. Проблем по-прежнему много. Но правда в том, что далеко не все так плохо, как нам казалось буквально три-пять лет назад. Очень сильные изменения произошли у нас в университете и на предприятиях. Вот конкретные примеры. Совсем недавно я был на заводе «Бетар» в Чистополе (там располагается один из наших филиалов), который выпускает счетчики воды, газа, электричества. Они занимают почти половину рынка России, а это гигантский рынок, без преувеличения! Оборудование на заводе, как это все обустроено, как технологические процессы выстроены, культура производства — это Европа. Как «ПОЗиС» организовал производство холодильников — тоже Европа. КАМАЗ завершает строительство нового завода по производству кабин — там будет стоять оборудование, которого вообще пока нет ни у кого в мире. Таких примеров много, это становится типичным для многих наших предприятий.

«В «КАИ-Лазер» вложены очень серьезные государственные средства по федеральным грантам минэкономразвития, и, конечно, президент и минэкономики РТ ожидают гораздо большей финансовой отдачи» Фото: prav.tatarstan.ru

«ЛАЗЕРНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ ПОЙДУТ, НО ДОЛЖНЫ ПРОЙТИ СВОИ «9 МЕСЯЦЕВ»

— Рустам Минниханов недавно раскритиковал работу «КАИ-Лазера». Что можете ответить ему по существу? Почему компания так и не начала работать? Может быть, потому, что в «Алабуге» так и не наладили выпуск станков «ИРЭ-Полюс», ведь «КАИ-Лазер» и создавался как обеспечение этой компании? Кстати, «ИРЭ-Полюс» планировал и строительство своего центра в кампусе КАИ. Что с этим проектом? (Тимур)

— Критика президента абсолютно справедлива. В этот центр вложены очень серьезные государственные средства по федеральным грантам минэкономразвития, и, конечно, президент и минэкономики РТ ожидают гораздо большей финансовой отдачи. В прошлом году финансовые показатели центра были откровенно слабыми, в этом году они будут гораздо лучше, на следующий год — еще лучше, и к 2019 году мы ожидаем серьезный прорыв.

— Почему такая раскачка долгая?

— Немногим более трех лет назад мы с нуля, с чистого листа начали внедрять эти лазерные технологии. До этого никто в Татарстане промышленными лазерами не занимался, это была абсолютно новая тема. Мы эти сложнейшие комплексы развернули, обучили кадры, освоили технологии. Конечно, это требует времени. Сегодня квалификация специалистов в «КАИ-Лазере» очень высокая, это начинают признавать все специалисты. Мы можем решать практически любые задачи, связанные с использованием лазерных технологий.

А причина слабых финансовых показателей в следующем. Упрощенно говоря, есть два типа предприятий: малое/среднее предприятие и крупное предприятие. Одна из ключевых задач «КАИ-Лазера» — помогать МСП, и мы им помогаем. За эти три года к нам пришли, без преувеличения, сотни малых и средних предприятий — с реальными договорами и деньгами. Но дело в том, что у малого предприятия и заказ маленький — на 50 - 100 тысяч рублей. Допустим, в этом году к нам пришло 50 таких предприятий, что очень много. Но это дает всего 3 - 4 миллиона рублей заказов. Поток работ огромный, а деньги небольшие. Мы им все равно будем помогать, это наша задача. Значит, нужно обращаться к крупным предприятиям. А как происходит работа у крупных предприятий? У них отлаженный технологический цикл, который жестко закреплен регламентами. Если, скажем, вместо обычной сварки какого-то узла внедрить лазерную, то придется не только отработать эту технологию, но и провести полный цикл испытаний (статических, динамических, на усталость, на разрыв, на изгиб, на кручение и т. д.). Но это полбеды. Далее эти результаты должны быть перепроверены и согласованы головной организацией этого предприятия, внесены соответствующие изменения в конструкторскую документацию, изменены внутренние регламенты работы предприятия. На все это нужны месяцы и годы. И мы сейчас этот необходимый цикл проходим.

Из крупных татарстанских предприятий очень плотно работаем с КАМАЗом, Зеленодольским судостроительным заводом, «ПОЗИСом», вертолетным и авиационным заводами, начали активную работу с ЕлАЗом, вместе с «Мелитой-К» разработали новую технологию изготовления направляющего аппарата для двигателя вертолета. Много обращений из-за пределов нашей республики, например, только что завершили 5-миллионный договор с ВИАМом, головным разработчиком авиационных материалов в стране. Запускаем международные проекты: к нам несколько раз приезжали специалисты из Индии, которых интересует восстановление лопаток турбин методом лазерной наплавки. В проработке договор с «Сименсом» — их заинтересовала наша новая аддитивная технология. Свою нишу постепенно формируем. Лазерные технологии обязательно пойдут, но, как у любого проекта, должны пройти свои «9 месяцев»...

— А что с «ИРЭ-Полюс»?

— Наши стратегические партнеры — это «ИРЭ-Полюс» и их материнская компания из Соединенных Штатов. Они вложили в «КАИ-Лазер» около 200 миллионов рублей живых денег и владеют в ПАО «КАИ-Лазер» долей более 20 процентов. Они действительно подписали соглашение и сделали начальные вложения, что будут строить производство в ОЭЗ «Алабуга» и инженерный центр внутри нашего университета.  Документы официально подписаны, и партнеры не говорят, что собираются отказываться от этих планов.

— Почему же не строится завод?

— Это же чисто бизнес-структура, они экономику прежде всего считают. У них сейчас завершаются новые разработки, которые они хотели бы локализовать на этом заводе. То же самое по нашему инженерному центру. Два проекта как бы связаны друг с другом, нужно кадровое и технологическое обеспечение этой площадки.

— Что означает «кадровое обеспечение» этой площадки?

— Если у вас на новом производстве будут 200 человек работать, откуда их взять? Это же очень сложная технология.

— А где предполагается их готовить? В КАИ?

— Да, в том числе в КАИ. Всего три года назад мы открыли прием на специальность «лазерная техника и технологии». В этом году к нам пришли абитуриенты со средним результатом ЕГЭ более 88 (!) баллов. Это действительно очень много. По этому направлению готовят в десятках университетов России, в том числе самых сильных, но я думаю, что у нас самый высокий балл по стране по данной специальности. Пятеро из абитуриентов — призеры всероссийских олимпиад, причем многие приехали из-за пределов Татарстана. Примерно такая же ситуация была и в прошлом году. Самые сильные выпускники школ выбирают лазерные технологии, и тоже в немалой степени благодаря «КАИ-Лазеру». А ведь уже через три-четыре года они выйдут на работу.

Кроме этого, у нас есть и серьезные научные результаты, опубликованные в ведущих журналах мира, и новые прикладные разработки, подтвержденные патентами. Финансовые показатели, конечно же, важны. Но такие масштабные проекты, как «КАИ-Лазер», имеют гораздо более широкое значение.


«КАИ-КОМПОЗИТ» — РЕДКИЙ ПРИМЕР УСПЕШНОЙ РЕАЛИЗАЦИИ ГЧП»

— Что произошло с «КАИ-Композитом»? Все работавшие там сотрудники КАИ уже более полугода выдворены с территории КБ Симонова, где располагается оборудование, закупленное через КАИ на деньги минобра РФ. На каких условиях КБ Симонова использует это оборудование? Есть ли договор аренды? Руководство КАИ не может или не хочет вернуть в университет дорогостоящее оборудование? (Владимир)

— Есть технические сложности, связанные с тем, что срок одного договора заканчивается, нужно заключать новый, и в переходный период требуется проработать детали. Естественно, каждый хочет немного побольше получить, как и в любом партнерстве, но ситуация рабочая.

— На каких условиях КБ Симонова использует ваше оборудование?

— Это редкий пример успешной реализации государственно-частного партнерства в сфере высоких технологиях, но, к сожалению, он омрачился вот этими последними слухами. Я всегда с гордостью об этом говорил, но, видимо, сглазил. У нас есть суперсовременное оборудование, есть сильные специалисты, которые умеют на этом оборудовании работать. Оборудование тяжелое, громоздкое, в КАИ его локализовать очень сложно, поэтому нам нужен был промышленный партнер. И мы его нашли в лице КБ «Сокол», которое сегодня называется КБ Симонова. Мы вложились оборудованием и людьми, а они для нашего оборудования построили с нуля комплекс зданий. По сумме это примерно одинаковый вклад.

Условия такие, что у КБ Симонова есть свои задачи по разработке композитных технологий, и, конечно, им критически важно иметь это оборудование. Наши студенты, аспиранты постоянно там работают. Мы получаем прямой доступ, во-первых, к финансовым ресурсам, потому что они за эту работу платят; во-вторых, к самым реальным задачам из жизни.

— Они вам платят за аренду оборудования?

— Нет, мы им платим за аренду помещений чисто символическую плату, но за это мы решаем их задачу на возмездной основе. КБ Симонова эти работы, которые мы делали для них, все равно делали бы. Им нужно было бы купить оборудование, обучить людей, ведь без этого «самолет не полетит». Но они сэкономили много денег за счет того, что мы туда вошли с уже готовым оборудованием, готовыми людьми и технологиями. И они платят нам только за работу. Вот это государственно-частное партнерство. Но, как всегда в жизни бывает, сначала все идет хорошо, а потом где-то споткнулись, и это начинает раздуваться... Это действительно удачный пример, как должно быть построено сотрудничество государственных структур с частными компаниями в сфере высоких технологий, и это реально работает.

— Напомните, пожалуйста, это оборудование было получено или куплено, это из гранта какого-нибудь?

— Это целый комплекс. Министерство образования и науки РФ поддерживало создание инжинирингового центра внутри университета, и на самой первой волне мы выиграли федеральный грант на создание центра инжиниринга композитных технологий. Кроме этого, у нас уже было свое оборудование, вот мы и объединили. Получился реально мощный промышленный технологический центр композитных технологий.

— Сколько стоит это оборудование?

— Более 100 миллионов рублей.

— В центре композитных технологий КАИ сейчас работают над полимером, способным заменить авиационные сплавы. Что за материал? Каковы перспективы? (Латыпов)

— Авиационные сплавы заменяют не полимер, а композитный материал — углеродные нити, очень прочное волокно, которое заливается матрицей типа эпоксидной смолы. При затвердевании получается очень прочный материал, который и называется композитным. Особенностью нашего университета является то, что мы умеем разрабатывать конструкции и технологии их изготовления для промышленного применения, в том числе в авиастроении, судостроении, космосе. Например, можно делать композитными лопасти турбины, где очень высокие нагрузки. Композиты никогда не корродируют, значит, они гораздо долговечнее, они более легкие и более прочные.

— Производство композитных лопастей будет дешевле или дороже?

— Производство будет дороже, потому что сам материал более дорогой. Но когда вы посчитаете все, то в итоге эффект окажется очень большим и позитивным за счет улучшенных характеристик изделия и увеличенного ресурса его службы.


ПРЕКРАСНЫЕ УЧЕНЫЕ И ИНЖЕНЕРЫ, НО ОЧЕНЬ ПЛОХИЕ КОММЕРСАНТЫ

— Раньше при КАИ было немало малых предприятий. Что сейчас с ними? Почему о них ничего не слышно? (Ильин)

— Малых предприятий у нас порядка 20, и, как в жизни, кто-то успешен, кто-то не очень, кто-то — откровенно провальный. Малые предприятия создавались как стартапы. Суммарно годовой оборот по нашим сетям малых предприятий около 40 миллионов рублей. Нормально живут, работают.

— Их возглавляют преподаватели?

— Это точно наши сотрудники, но не только преподаватели, есть инженеры, научные работники. В любом малом предприятии присутствует наша интеллектуальная собственность, это необходимое требование. Поэтому наши люди со своей интеллектуальной собственностью создают какое-то малое предприятие для коммерциализации этой работы.

— Знаете ли вы, что означает процесс капитализации технологий и как он в действительности связан с вопросом коммерциализации? Я не встречал пока ни одного российского ученого, знающего на него верный ответ. Очень надеюсь, что вам правильный ответ нужен. (Алексей Кругов)

— Я полагаю так: коммерциализация технологий — это процесс, направленный на капитализацию технологий. Допустим, я разработал технологию создания высокотемпературного связующего. Мне нужно его капитализировать, то есть за него получить деньги. Для того чтобы получить деньги, что мне нужно сделать?

— Продать куда-нибудь.

— Продать. Это и есть коммерциализация. Вот примерно мое понимание такое. Разница есть, но это как бы две стадии решения одной общей задачи.

— Я думаю, вопрос про то, что ученые не умеют этим заниматься. Вот что-то придумать — это да, а продать — этого ученые не умеют...

— Да, это проблема. Для построения инновационной экономики нужны три составляющие: научные исследования, техническая разработка идеи и ее коммерциализация. Со времен Советского Союза мы были и остаемся прекрасными учеными и отличными инженерами, но мы очень плохие коммерсанты, которые могли бы продавать это на рынок. И это действительно очень плохо. Но эта компетенция сейчас достаточно быстро нарабатывается.

— У вас есть экономическое отделение?

— У нас целый институт есть.

— Технари с менеджерами еще не скрестились?

— Я бы сказал так: они в процессе скрещивания.

— Мотивировать их надо.

— Процесс идет. Вот с этой третьей составляющей не только у нас, но в целом в стране компетенция отстает. Мы не умеем, к сожалению, достаточно грамотно коммерциализировать свои очень сильные технические решения. Но мы быстро учимся.

— К вопросу о коммерциализации: в Казани немало авиастроителей, которые на своем опыте прошли и огонь, и воду, и медные трубы, например Виктор Степанович Ярмоленко. И есть выпускник КАИ Владимир Райхлин, который сейчас живет в Германии и двигатели успешно делает. Вы не хотите их приглашать преподавать у вас? Или они не хотят такими делами заниматься?

— Хотим, конечно. У нас есть рабочие контакты с обоими коллегами, которых вы назвали, мы хорошо друг друга знаем. Райхлин даже вывел нас на технический университет в Ахене. Кстати, со следующего года мы планируем открыть с этим университетом совместную магистерскую программу в рамках ГРИНТ, а это один из лучших университетов Европы. С Ярмоленко два года назад мы серьезно готовили проект по разработке малого пассажирского самолета к конкурсу, который, к сожалению, проиграли. Его выиграл КБ Новосибирского завода.

— Помнится, КАИ занимался ветроэнергетикой. Сейчас это модная тема. Не собираетесь ли к ней вернуться? (Мансуров)

— Ветроэнергетика чрезвычайно важна, потому что ключевое ее преимущество в том, что она возобновляема. Рано или поздно запасы нефти и газа будут выбраны, и придется обращаться к ветроэнергетике, к солнечной энергетике и т. д. Но поскольку Россия щедро наделена запасами нефти, газа, руд, угля ...

— Жареного петуха ждут...

— Конечно. Поэтому у страны это не первый приоритет, и пока у нас будет огромное количество доступных энергоносителей, для нас эта тема вряд ли будет сверхактуальной. Сделать серьезную разработку стоит огромных трудов, но если не видишь какой-то отдачи, конечно, это демотивирует. Ни шатко ни валко эти работы у нас идут.


СОЗДАЛИ КВАНТОВУЮ СЕТЬ И ПРЕДЛОЖИЛИ ГРЕФУ ЕЕ КОММЕРЦИАЛИЗИРОВАТЬ

— Вы предложили Грефу объединить отделения Сбербанка в Казани квантовой сетью. Какова судьба идеи? (Ильдар)

— Тихо-тихо, но в КНИТУ-КАИ совершили маленькую революцию — создали первую в России квантовую сеть. В квантовых технологиях носителем информации является не электрон, а фотон, то есть это уже не электроника, а фотоника. Квантовые компьютеры будут в тысячу, в миллиарды раз быстрее, чем обычные. Телекоммуникации тоже станут квантовыми коммуникациями. Кстати, работа нашего квантового центра идет при прямой поддержке президента РТ, он ежегодно приезжает, принимает его работу. Квантовый центр как раз создан для развития, разработки этих абсолютно конкретных прикладных квантовых технологий.

Применительно к Грефу и Сбербанку речь идет о том, что мы научились передавать информацию через квантовые каналы, используя обычные оптические волокна, но по технологии фотоники. Мы научились передавать информацию не просто из точки А в точку Б, как это делают многие, а создали многоузловую квантовую сеть, которая может между собой общаться. Это было создано впервые в России и официально признано. Теперь необходим следующий шаг — эту технологию капитализировать. Мы предложили Грефу ее коммерциализировать, чтобы он вошел в наш процесс, профинансировал. Ключевое преимущество квантовых коммуникаций заключается в том, что они в принципе не перехватываются. Сегодня, используя обычные технологии криптографии, как бы вы ни шифровали информацию, ее расшифровка — вопрос времени. Будущие квантовые компьютеры сделают это в два счета. То есть классическая идеология защиты информации просто перестанет работать. А квантовые коммуникации в принципе нельзя перехватить. Это фундаментальный научный закон. Это то, что делает их очень привлекательными, они фундаментально не перехватываемы: информация исчезает, если она перехватывается. Это интересно силовым и государственным структурам, банковской сфере, где вопросы безопасности чрезвычайно важны.

Поэтому для коммерциализации этой технологии мы обратились в Сбербанк. Греф знает об этих технологиях, он президенту страны о них докладывал. Шаг первый — объединить в единую квантовую сеть все отделения Сбербанка в Казани, а их около 70, используя наши технологии. Второй шаг — провести объединение в масштабах страны. Ответ Грефа был простой и ожидаемый: «Если у вас есть продукт, то это нам интересно, мы посмотрим». У нас продукт есть, мы ждем его экспертов, профессионалов.

— А цена вопроса какая?

— Это надо смотреть конкретно. Чтобы обвязать всю сеть в Казани, я думаю, надо порядка 150 - 200 миллионов рублей.

— Это же тоже волокна, их тоже надо прокладывать?

— Это тоже волокна, мы можем использовать готовые оптические каналы, по которым будут передаваться квантовые ключи. На выходе в каждом отделении будут стоять модули отправки квантовых ключей, модули получения этих ключей, генерация ключей и т. д.

— А кто «железо» будет делать?

— Мы делаем. Мы используем обычные волокна «Таттелекома», но каналы, генераторы квантовых ключей, получатели, дешифраторы этих квантовых ключей на концах, протокол — это все наше ноу-хау.

— За рубежом, наверное, тоже заинтересованы? Как далеко там ушли?

— К сожалению, за рубежом ушли дальше. Как говорят наши специалисты из квантового центра, наши подходы вполне мирового уровня, в чем-то даже превосходят, но, как всегда, там миллион нюансов. В этом направлении очень активно работают Европа, США и Китай. Уже поставили задачу соединить квантовой связью Шанхай и Пекин. Насколько я понимаю, это тысяча километров, но они это будут делать. То есть они уже перешли на стадию промышленного использования этих технологий, а мы пока находимся на стадии пилотных решений.

— Поговаривают, что тема квантового компьютера стала резко закрытой, количество публикаций упало за границей...

— Мы это тоже видим. Это верный признак того, что работы уже переходят в стадию практического воплощения. Очень скоро появится реально работающий квантовый компьютер. И тот, кто сделает это первым, получает огромное преимущество.

— Вы свою работу в этой области не секретите?

— Мы квантовый компьютер не делаем, но делаем очень важный элемент для него, это действительно наше ноу-хау. В нашем университете есть компетенции, которые являются мировыми лидерами в этом направлении. Профессор Моисеев, директор этого центра, — признанный специалист в области квантовой памяти. Но квантовая память — это малая часть квантового компьютера, хотя и важная.


«НУ КАК ЖЕ Я НЕ СТРЕМЛЮСЬ СОВЕРШИТЬ ПРОРЫВ В «АВИАУКЛОНЕ»?!»

— Многие эксперты считают, что сейчас неплохие условия для возрождения отечественного авиастроения. В КАИ еще пока есть носители знаний, способные обучить этому молодежь. Старая гвардия с советских времен жива пока. Но не вечна, времени мало — на подготовку нескольких выпусков. Почему вы, будучи ректором КАИ, не стремитесь совершить прорыв в возрождении в нашем университете прежних специальностей «с авиауклоном» во всех институтах? У вас и авторитет в вузе в разы возрастет, и шанс в историю России и Казани — в прошлом одного из флагманов отечественного авиастроения — вписать свое слово не малый. (Михаил Щеглов, доцент КНИТУ-КАИ)

— Ну как же я не стремлюсь совершить прорыв в «авиауклоне»?! И я это докажу не словами, а фактами. По авиастроительному направлению у нас есть пять специальностей: авиастроение, двигатели летательных аппаратов, техническая эксплуатация летательных аппаратов и двигателей, самолето- и вертолетостроение, проектирование авиационных и ракетных двигателей. Я пришел в университет в 2012 году, в то время на специальность «авиастроение» было 373 заявления, в прошлом году — 735, в этом году итоги еще не подведены, но, думаю, будет увеличение более чем в два раза. За четыре года в два раза! «Двигатели летательных аппаратов» — было 196 заявлений, стало 420, увеличение более чем в два раза. «Техническая эксплуатация летательных аппаратов и двигателей» — было 130, стало 286. В этом году еще больше будет. На «Самолето- и вертолетостроение» ситуация такая же. Интерес молодежи же не с неба падает, это же мы работаем, развиваем.

Второй критерий — это качество абитуриентов, с какими баллами студенты поступают на эти специальности. В 2012 году на «Авиастроение» принимали с баллами 57, в этом году точно больше 75, прирост примерно 20 баллов. Любой, кто понимает образование, знает, что даже 2 балла — это уже серьезное достижение, а тут 20. «Двигатели летательных аппаратов» — было 52 балла, сейчас 70. «Техническая эксплуатация летательных аппаратов и двигателей» — было 60 баллов, сейчас 73. «Самолетостроение» — было 63, сейчас более 80. «Проектирование авиационных и ракетных двигателей» — было 56, сейчас более 80. То есть мы обеспечили качество приема по этой огромной выборке, и количество молодежи, которое идет на авиационное направление, гораздо больше.

— Это такая кропотливая работа проделана КАИ, по школам ходите?

— По школам ходим и пропагандируем. И люди видят, что авиация начинает возрождаться. С 1 сентября текущего года начнется магистерская программа в нашем Германо-российском институте совместно с техническим университетом Брауншвейга, будут два профиля: самолетостроение и двигателестроение. В Европе по этому направлению магистерской подготовки работают десятки, если не сотни университетов, а магистерская программа университета Брауншвейга считается лучшей в Европе, и она будет реализовываться внутри нашего университета.

— Как удалось задружиться-то с лучшими?

— Работать надо, кропотливо работать...

— А они что взамен хотят?

— Они готовы принимать наших студентов на обучение и хотят посылать своих учиться у нас. Это четкое требование.

— А наши там же и останутся?

— Нет, не останутся. В прошлом году был первый выпуск около 50 выпускников, и все до единого вернулись в Казань. Я уверен, что и второй поток вернется.


Фото: «БИЗНЕС Online»

— Они такие патриоты или в условиях было, что они обязаны вернуться?

— И патриоты, несомненно, и условие тоже есть. Это жизнь, нужно задействовать все факторы. У них все обучение идет на английском языке, в том числе в КАИ. Три семестра обучаются здесь, немецкие профессора из партнерских университетов прилетают сюда, дают свои курсы. И каждый студент обязан полгода отучиться в партнерском университете. Естественно, это дорогое удовольствие, но наш президент поддержал, все наши студенты получают республиканскую грантовую поддержку по программе «Алгарыш».

В договоре ясно прописано: если ты берешь бюджетные деньги Татарстана, то обязан после завершения обучения отработать три года в республике на любой работе. Ты можешь пойти в государственную структуру, можешь вернуться в университет, можешь пойти на завод, открыть свой бизнес. Требование только одно — ты работаешь в Татарстане. Мы своих выпускников объединили в ассоциацию, эта работа очень активно разворачивается, мы за каждым следим. Кстати, 11 первых выпускников мы взяли к себе в университет, потому что это молодая когорта, европейски образованная, и с этого потока возьмем еще столько же как минимум.

— В качестве кого берете?

— Мы берем в аспирантуру, плюс они на четверть ставки зачисляются преподавателями, чтобы передавали свои знания следующему поколению. Поэтому, возвращаясь к вопросу коллеги Щеглова о развитии «авиауклона»: мы не только его развиваем — мы внедряем лучшие в Европе образовательные программы по этому направлению. Но наш университет является политехническим университетом, это давно не просто авиационный институт. Конечно, направление, связанное с авиастроением, — это очень важно, слов нет, но также важна электроника, компьютерные науки, автоматика, лазерные технологии и т. д.


КАИ РАЗРАБАТЫВАЕТ КОНВЕРТОПЛАН И УЧАСТВУЕТ В МОДЕРНИЗАЦИИ ТУ-160

— Научные разработки в области авиастроя у вас есть?

— Конечно. Мы разрабатываем для министерства обороны уникальный беспилотник, который называется конвертоплан: он взлетает как вертолет, а потом летит как самолет. Это наша разработка, достаточно успешно реализуется. Кроме того, в «КАИ-Композите» разработан полностью композитный самолет на одного или двух пассажиров. Такой самолет весит вместе с двигателем 135 килограммов. Берешь крыло этого самолета — как пушинка. Но машина реально летает.

— Но пока летает только пробный экземпляр?

— Завершается испытательный полет, он будет сертифицирован, и интерес есть к этому самолету. Из Европы, США приезжают люди, они хотят коммерциализировать, продавать эти машины в Соединенных Штатах. Знаете, в чем фишка? В том, что если самолет меньше, скажем, 150 килограммов, тогда не нужны какие-то сложные процедуры для получения лицензии на полеты, считается, что это просто just for fun — не самолет, а просто летающая птичка. Он будет стоить дешевле автомобиля. И многие будут покупать его, чтобы, скажем, из города перелететь к себе в загородный дом. Это то, что касается легкой авиации.

КНИТУ-КАИ также активно участвует в новой программе модернизации Ту-160. Поэтому мы и кадры готовим нормально, сами разрабатываем, сами участвуем в крупных государственных проектах. Я не хочу, чтобы у коллег сложилось мнение, что все благостно, проблем тоже много, но ситуация далеко не такая плохая, как это иногда пытаются представить.

— По Ту-160 можете сказать, что конкретно делается?

— Вся документация на Ту-160 была на кальке, на ватмане и т. д. А современная технология — это станки с числовым управлением, им надо вводить программу, т. е. цифры, поэтому была гигантская работа по оцифровке, и КНИТУ-КАИ принял в ней участие. Кроме этого, мы будем проектировать оснастку для сборки этого самолета. Ясно, что все ключевые компетенции сосредоточены на самом авиационном заводе, мы в этом проекте им помогаем.

— То есть проектировать оснастку будет именно КАИ?

— Да, но не всю, а часть оснастки. Кстати, предполагается, что изготавливать эту оснастку будет «КАИ-Лазер». Пока договоренности с заводом такие.

— А в проекте МС-21 как-то участвуете?

— В проекте МС-21 мы участвуем нашими композитными технологиями. Но мы участвуем очень конкретно в проекте Сухой Superjet, несмотря на то, что машина уже летает. Любая машина непрерывно модернизируется. Для Сухого Superjet наше композитное направление делает интегрированный интерцептор крыла. Это уже не вспомогательный, а жизненно важный элемент. И вот наши специалисты его разработали, были проведены испытания, которые дали позитивные результаты. Вполне возможно, что в будущей модификации самолета этот элемент будет наш, каевский.

«И БЕЗ ОТКАТОВ ДЕНЬГИ МОЖНО ПОЛУЧИТЬ»

— Насколько КАИ — самоокупаемый университет? И каким образом университет зарабатывает деньги? В КАИ ведутся работы по таким высокотехнологичным направлениям, как и польза окружающей среде? (Денис)

— Консолидированный бюджет университета около 2,5 миллиардов рублей, т. е. это огромное учреждение с немалым бюджетом. Из них порядка 1,5 миллиардов — это государственные субсидии, которые даются по числу студентов на выполнение госзадания — для организации образовательного процесса, на оплату труда преподавателей, вспомогательного персонала, для оплаты коммуналки и т. д. Плюс деньги для выплаты студентам стипендии, а также у нас есть федеральные гранты, которые мы выигрываем на конкурсной основе, хоздоговоры с предприятиями и платные образовательные программы. Суммарно это еще порядка миллиарда рублей.

— Какую сумму дали 10 лет назад как национальному университету? Она единовременная была или каждый год что-то дают?

— На реализацию программы развития национального исследовательского университета получали дополнительные деньги, но в течение первых пяти лет. Идеология была такая: мы даем вам первые пять лет для того, чтобы вы взлетели, а следующие пять лет вы продолжаете полет самостоятельно. Суммарно за первые пять лет мы получили дополнительно около 1,5 миллиардов рублей. Благодаря этому сегодня университет с точки зрения материально-технического оснащения лабораторий совершенно другой.

— С новой силой разгорается скандал в КНИТУ-КХТИ из-за бюджетных и газпромовских денег. А без откатов что-то можно получить? Может, это сама система порочна, а не отдельно взятый вуз? Не думаю, что все коррупционеры сконцентрировались исключительно в КХТИ...  (Хабибуллин И. Р.)

— Конечно, и без откатов деньги можно получить.

— Все говорят, что система такая — ни одну копейку не получишь, пока 15 процентов не откатишь...

— Официально заявляю, что это неправда! Хотя я абсолютно земной человек и знаю все реалии этой жизни, но это точно неправда. И доля того успеха, которая получается такими договоренностями, и просто успеха — вот эта чаша резко меняется в сторону позитива, поверьте. Те меры, которые принимаются в стране, дают свои плоды. Здесь две причины. Эти откатные механизмы резко поднялись в 90-е годы, когда жизнь полностью развалилась, когда государство прекратило контроль процессов в стране, а людям нужно было просто выживать. Это была форс-мажорная ситуация, поэтому люди выживали, как только могли, и тогда научились «договариваться» по принципу «ты мне — я тебе».

Я ни для кого не судья, что было в эти 90-е годы, то было. Но мы уже давно в XXI веке, и линия защиты против этих негативных процессов двойная. Первое: откатные схемы — это преступление, и это, наверное, никто не будет подвергать сомнению. Поэтому нужны административные меры, и мы их в университете выстраиваем. У нас есть проректор, который отвечает за безопасность, в том числе за наши антикоррупционные проекты. Мы очень активно работаем, например, анонимно анкетируем наших студентов по поводу возможных поборов и т. д. Ситуация сильно улучшается, мы сейчас практически не выявляем случаев каких-то поборов со студентов. Второе — это проведение конкурсных процедур внутри университета, только конкурсные закупки. При согласовании закупок я всегда смотрю — аукцион или нет. По одной простой причине — электронный аукцион самый объективный, самый защищенный способ закупки. Закон нам разрешает до 5 процентов объема закупок на бюджетные средства осуществлять у единого поставщика, а мы свели эти закупки до 2 процентов. Это только некоторые примеры наших административных мер.

Ну и второе, самое главное, — мы говорим людям: «Друзья, сейчас можно зарабатывать серьезные деньги, просто честно работая». У нас в университете много людей, зарплата которых превышает миллион рублей в год. Если мы будем предоставлять возможность людям зарабатывать достойные деньги честно, то зачем им рисковать своей судьбой? Поэтому линии две: первая — это жесткий и системный контроль, вторая — предоставление людям альтернативы. Вот в этих двух плоскостях мы и ведем эту работу.

— Те люди, которые коммерциализируют свои научные разработки, такие миллионы получают, а если научных разработок нет, преподаватели в среднем сколько получают?

— Знаете, вот я сейчас предвижу, что будет масса негативных комментариев: «Вот у меня зарплата 20 тысяч рублей...» Ну что я могу поделать? Когда мы вводили систему эффективной оценки работы каждого трудящегося внутри университета, совместно с коллективом выстрадали критерии, по которым оцениваем вклад каждого сотрудника и преподавателя в развитие университета. Это называется «портрет преподавателя», он заполняется раз в год, и по итогам прошедшего года ты будешь получать весь следующий год зарплату. 70 процентов зарплаты гарантируется, а оставшиеся 30 распределяются на конкурсной основе в зависимости от того, сколько у тебя публикаций в рейтинговых журналах, защитились ли твои ученики, написал ли ты методическую разработку, выиграл ли какой-то грант и т. д. Те показатели, по которым университет оценивается в целом, мы транслируем на людей, потому что итоговый показатель университета складывается только из индивидуальных показателей его сотрудников. Университет благодаря этому развивается, другого пути нет.

— Бумажки какие-то заполнять требуете?

— Да, раз в год сотрудники формируют портрет своих показателей. Кстати, сейчас мы завершаем разработку «Электронного университета», в котором у каждого сотрудника будет личный кабинет. Скажем, у преподавателя вышла статья, он ее вносит в соответствующую строку в своем электронном кабинете, затем раз в год эти данные будут считываться, автоматически формируя его «портрет». Конечно, система индивидуальных показателей нравится не всем, но я людям задаю простой вопрос: «Хорошо, если вы мне предложите более легкий способ решить задачу объективной оценки труда сотрудников, мы с удовольствием пойдем этим путем». Смотрят, думают, а потом говорят: «Да, вы правы, альтернативы нет». Поэтому мы и идем этим путем.

Эти премиальные 30 процентов на конкурсной основе распределяются между ассистентами, доцентами и профессорами, т. е. 30 процентов денег как бы изымаются и на основе конкурса назад этим же людям возвращаются. Они никуда не уходят, но они возвращаются людям уже неравномерно: кто-то получает ноль, а кто-то получает еще два оклада, если у него показатели высокие.

— А закон позволяет вам эти 30 процентов перераспределять?

— Не только позволяет, но обязывает. Описанная выше система называется «Эффективный контракт», и мы, как и все другие вузы, в соответствии с распоряжением правительства РФ обязаны его ввести до ноября этого года.

— Сколько это в рублях?

— Зарплаты могут сильно варьироваться от человека к человеку. Но вот цифры по данным нашей бухгалтерии за 2016 год: средняя зарплата ассистентов составила более 35 тысяч рублей в месяц, доцентов — более 40 тысяч, профессоров — более 53 тысяч рублей. «Майские указы» президента страны по повышению заработных плат сотрудников мы выполняем с хорошим опережением.

— А стипендия у студентов какая?

— Академическая стипендия наших студентов 2,2 тысячи рублей в месяц, социальная стипендия — 3,3 тысячи рублей. Но многое зависит от самого студента. У нас есть много стипендиатов правительства Татарстана, правительства РФ, президента РФ, много именных стипендиатов. Свои стипендии устанавливают наши промышленные партнеры. Мой ответ такой: если студент действительно хочет стать профессионалом и он много над этим работает, у него есть много шансов получить дополнительную серьезную поддержку. 

«ДЕЛАЕМ ВСЕ, ЧТОБЫ ЗАЩИТИТЬ ФИЛИАЛЫ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ НУЖНЫ ГОРОДАМ»

— Сколько сегодня студентов учится в КАИ, сколько из них на технических факультетах, сколько иностранцев (если есть) и сколько бюджетных мест? Мы знаем, что тенденция к сокращению бюджетных мест.

— По техническим специальностям бюджетные места не сокращаются в последние годы. У нас есть и социогуманитарный Институт экономики, управления и социальных технологий, и там бюджетных мест нет. Это общая политика федерального министерства: внутри технических университетов социогуманитарные специальности не поддерживаются бюджетными местами. Всего в университете на сегодняшний день около 14 тысяч студентов, из них около 10 тысяч учатся в головном вузе, остальные — в филиалах. Число бюджетных и внебюджетных студентов примерно 55 к 45 в пользу бюджетных.

— Технарей сколько?

— Технарей под 80 процентов.

— Филиалы сокращаться будут? Тоже ведь идет такой накат.

— Да, давление на них есть. Мы видели на примере филиалов КФУ, что Москва серьезно взялась за филиалы. Мы делаем все, чтобы защитить наши филиалы.

— Сколько у вас филиалов сейчас?

— Пять филиалов, но было время, когда их было 13. Конечно, 13 филиалов — явный перебор... Но приложим все силы, чтобы защитить оставшиеся пять. Знаете, почему? Если честно, собственно университету они не очень нужны, потому что все-таки в филиалах нет такой материально-технической базы, и кадровый состав там не такой, как в головном вузе. Но проблема в том, что эти филиалы крайне нужны городам. Вот у нас есть филиал в Чистополе. Предприятие «Бетар» там есть, компания «Вектор», другие предприятия. Там люди реально работают, но единственное учреждение высшего образования — это наш филиал. Хорошо, закрыли. А дальше что? Молодежь уедет, и никогда она не вернется. Это разве правильно? Мы закрыли свой филиал в Нижнекамске, потому что есть наш филиал в Челнах и, во-вторых, все-таки Нижнекамск — это нефтехимический город, а не машиностроительный. Поэтому я из этого трагедию делать не стал. Но филиалы, которые у нас остались, действительно нужны на местах, они решают крайне важную задачу поддержания жизни на этих территориях. Филиал уйдет, и через пять лет вообще некому будет работать.

— Вернется ли распределение после учебы, как это было в СССР? (Айсылу)

— Эти идеи про распределение обсуждаются, но я против этой системы. Объясню почему. Допустим, врача насильно загнали в вашу родную деревню. Вы хотели бы, чтобы этот врач лечил вашего ребенка? Я — нет. Или обяжем учителя куда-то поехать. Вы хотели бы, чтобы он учил вашего ребенка? Я бы не хотел. Я хочу, чтобы у моего ребенка был учитель и врач, которые сами этот выбор сделали. Это очень важно. Люди забывают, что система распределения полностью не работала даже в жесткой системе Советского Союза, люди находили всевозможные лазейки избежать этого. А сейчас, когда свобод у нас гораздо больше, это просто не будет работать. Так зачем изобретать что-то, если ты знаешь, что это работать не будет? Надо просто создавать какие-то свои центры притяжения, те же самые Чистополь или Лениногорск, наши малые города, которые стремительно обустраиваются.

— Вас вообще волнует, по специальности ваш выпускник работает или нет?

— Если он стал продавцом, а мы его готовили в инженеры, то волнует. Но если мы его готовили, допустим, по лазерным технологиям, а он стал заниматься композитными технологиями — я никакой проблемы не вижу. Мы, несомненно, должны обеспечить кадрами прямые нужды предприятий. Но если это инженер, если он тем более элитный инженер, он должен быть в состоянии работать везде. Самая главная задача университета заключается не в том, чтобы дать конкретные умения работать, скажем, в каком-то программном комплексе, потому что через три года комплекс будет совершенно другим. Самая главная задача университета — научить человека работать, мозги поставить, чтобы он смог разобраться и решить любую задачу. Если у него мозги поставлены правильно, он нигде не затеряется.

«Всего в университете на сегодняшний день около 14 тысяч студентов, из них около 10 тысяч учатся в головном вузе, остальные — в филиалах»Фото: «БИЗНЕС Online»

СРЕДНИЙ ПРИЕМНЫЙ БАЛЛ В КАИ — ОКОЛО 73

— Что показала приемная кампания этого года?

— Мы много усилий положили на то, чтобы улучшить прием, и у нас пока это неплохо получается. По авиа направлениям я факты привел, и точно так же растет общая динамика среднего балла ЕГЭ по всему университету. Средний балл по университету в этом году будет около 73, это уже неплохо.

— А баллы соответствуют знаниям?

— Соответствуют. Есть такая очень странная вещь, которая иллюстрирует диалектику жизни. Скажем, у мальчика Иванова средний балл маленький, допустим, 60. Меня спрашивают: «Как вы считаете, из него может быть толк в жизни?» Я скажу: «Вполне, почему нет?» Но если мы принимаем 1,5 тысячи студентов на первый курс и у них средний балл 60, я точно знаю, что это слабый прием. Это закон больших чисел. Поэтому в каком-то одном конкретном случае балл ЕГЭ не говорит о многом. Низкобалльник может в будущем стать гением, в то же время 100-балльник может оказаться в лузерах, примеров в жизни много. Но когда у вас выборка из тысячи человек, начинает работать закон больших чисел. И очень надежно можно оценить качество приема по этому среднему показателю. Поэтому у нас вот этот средний балл растет, причем, на наше счастье, быстрее, чем в других университетах России.

Четыре года назад мы в официальных всероссийских рейтингах по качеству приема были на 303-м месте, для вуза с традициями КАИ это, конечно, было очень низкое место. За это время мы поднялись почти на 200 позиций вверх: в прошлом году мы были уже на 131-м месте. В этом году задача была поставлена войти в сотню среди всех университетов, включая гуманитарные вузы, баллы ЕГЭ которых всегда выше. Наша динамика очень хорошая, и это говорит о том, что в обществе произошел очень важный сдвиг в сторону технических наук, инженерии. И это очень правильно, потому что если вы желаете добра своему ребенку, то один из путей достижения успеха в жизни — это идти в инженерию: в XXI веке профессиональный и грамотный инженер всегда будет с куском хлеба.

Еще один показатель — количество призеров всероссийских олимпиад, это призеры и чемпионы России среди школьников по наукам. Три года назад к нам пришли четыре призера, в позапрошлом году — 6, в прошлом — 12, а в этом — 21.  Насколько мы можем судить, это самый сильный результат среди вузов Татарстана. Это говорит о том, что авторитет, доверие к нашему университету неуклонно растут год от года, в том числе среди самых сильных выпускников школ.

ЧЕМ ЦЕЛЕВОЙ ПРИЕМ ОТЛИЧАЕТСЯ ОТ ЦЕЛЕВОЙ ПОДГОТОВКИ

— Чем целевой прием отличается от целевой подготовки?

— Целевой прием осуществляется на первый курс, сразу после школы, а целевая подготовка — вы выбираете себе уже среди поступивших и готовите специалиста под себя начиная с третьего курса.

— То есть выбираете из тех, кто уже показал себя?

— Конечно. Это очень серьезный сдвиг.

— Недавно вы предложили директорскому корпусу промпредприятий РТ отказаться от целевого приема из-за чрезвычайно низкого качества абитуриентов и перейти к целевой подготовке. Примут ли ваше предложение? (Давыдова Н.)

— Идея целевой поддержки предприятий ОПК очень правильная, критически важно иметь сильные кадры там и целевым образом их туда готовить. Но как это реально работает в жизни? Скажем, мастер какого-то цеха 30 лет проработал на заводе, у него сын с трудом оканчивает школу. Он прибегает к своему директору: «Иван Иванович, пожалуйста, помоги сыну поступить в вуз, подпиши направление на целевой прием!» Таким образом, мы были обязаны принять абитуриента, который 11 лет в школе просто балбесничал. Ну как из этого ребенка, который ничего не знает, сделать специалиста, скажем, в области двигателестроения? Конечно, это невозможно. Изначально хорошая идея извратилась и превратилась в примитивную лазейку для откровенно слабых школьников.  Я об этом сказал.

— Вас поддержал директорский корпус?

— Директорский корпус по понятным причинам не очень-то поддержал, но нас поддержал президент нашей республики. Более того, вопрос качества целевого приема реально волнует руководство страны: он неоднократно рассматривался вице-премьером Рогозиным, председателем правительства Дмитрием Анатольевичем Медведевым. Потому что целевая подготовка кадров для ОПК — это очень важная государственная задача.

Благодаря всем этим мерам в этом году, за редким исключением, качество целевого приема у нас серьезно улучшилось. Хотя еще в прошлом году средний балл по выборке целевиков был ниже среднего по университету на 10 баллов. Это пропасть!

— Для целевиков есть квота?

— Квота есть — до 20 процентов. Это очень много.

«Мы запросили достаточно большие деньги — 11 миллионов рублей. Масштабы этого проекта позволят любой грант пробить. Будем заявляться еще раз, будем стучаться во все двери»Фото: «БИЗНЕС Online»

ЗА ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ МУЗЕЙ ВНУТРИ СВЕРХЗВУКОВОГО САМОЛЕТА БУДУТ БОРОТЬСЯ

— Из спортивного корпуса, который находится на улице Гоголя, будут делать музей. Почему именно там? Было бы очень неудобно, если бы этот зал закрылся. (Шамиль, Кирилл, Валерий Молочников)

— Насколько я понимаю, это обращение наших боксеров, которые тренируются в этом зале. Я сам и сегодня поддерживаю хорошую физическую форму, и в юности активно занимался боксом, поэтому этих ребят прекрасно понимаю. Я твердо уверен, что занятия спортом крайне важны для нашей молодежи. И у меня даже мысли не было бы о закрытии спортзала, если бы мы не имели прекрасной альтернативы. У нас есть многофункциональный, суперсовременный спорткомплекс «КАИ Олимп», два года назад отремонтировали спортзал в первом здании, который находится в шаговой доступности от улицы Гоголя. Люди, пользуясь этими богатствами, невольно думают, что все это падает с неба, но содержание каждого спортзала обходится в немалые деньги. Поэтому, открывая новые, гораздо лучшие спортивные залы, мы не можем в то же самое время сохранять старые, которые заполнены в лучшем случае наполовину.

— Музей Ту-144 остался без президентской поддержки (грант не дали). Что дальше? (Эльмир Низамов)

— Мы прошли первый этап отбора, но во втором этапе нас не поддержали, потому что мы запросили достаточно большие деньги — 11 миллионов рублей. Но мы посчитали, что масштабы этого проекта позволят любой грант пробить. Будем заявляться еще раз, будем стучаться во все двери.

— К богатым выпускникам КАИ обращались?

— Будем обращаться и к богатым выпускникам, и во всевозможные фонды. Например, у нас недавно был исполнительный директор фонда Потанина, ей очень понравился проект Ту-144, и я уверен, этот фонд нас будет поддерживать. Будем обращаться в министерство образования, в минпром, в Объединенную авиастроительную корпорацию, в «Роскосмос». Мы уверены, что проект найдет тех, кто его будет поддерживать, потому что это единственный в мире интерактивный музей внутри сверхзвукового самолета. Аналогов нет!

— Почему у КАИ нет своего аэроклуба? Считаю, это неправильно. Будущие авиастроители должны и сами летать. (Максим)

— Аэроклуб есть возле Казани, мы с ними дружим. Да, это очень хорошая идея, чтобы молодежь, которая так или иначе будет связана с авиацией, с инженерией, сама могла полетать. Поэтому мы над этим думаем. Задача ведь не в том, чтобы иметь свой аэроклуб, а в том, чтобы наши будущие авиаконструкторы, авиаинженеры сами хотя бы пару раз полетали. Как будем решать эту задачу — посмотрим, но такая задача стоит.

— Какие студенческие отряды сегодня есть в КАИ? Насколько они связаны с будущей профессией? (Мустафин Дамир)

— Я не сторонник того, чтобы стройотряды были связаны с будущей профессией, потому что в жизни, особенно когда ты молод, надо попробовать все. У нас есть с десяток стройотрядов: два связаны с железнодорожной деятельностью в качестве бортпроводников, есть стройотряд «Север», который занимается стройкой, есть стройотряд, который занимается воспитанием детей в лагере «Икар». Надо в жизни попробовать все, и стройотряд — очень хороший путь для этого.

«ОЧЕНЬ ОПАСНО ЦЕПЛЯТЬСЯ ЗА СТАРОЕ»

—  Вы 5 лет посвятили себя карьере чиновника в министерстве образования РТ. Кем легче управлять — госслужащими или людьми науки? Ваше основное достижение на посту министра образования? (Алина)

— Ясно, что везде есть свои особенности, это просто зависит от того, как работать. Сделать что-то новое непросто везде, потому что люди не любят меняться — ни в школьной системе, ни в университете.

— Какое достижение на посту министра вам кажется основным?

— Не мне судить, что я сделал в качестве министра, но я сказал бы так: это разработка и запуск стратегии образования «Килэчэк». Это было серьезное событие в системе образования Татарстана, и жизнь показала, что все ключевые идеи были правильные. Мы придумали массу новых проектов. Например, у нас была беда с преподаванием английского языка, и мы заставили всех учителей английского языка на курсы ходить. Лучших 300 затем отправили в Кэмбридж на профессиональную стажировку, и все они получили международный сертификат TKT, Teachers Knowledge Test (по-моему, так это называется), подтверждающий, что они не просто отлично знают английский язык, а профессионально владеют методикой его преподавания. Знаете, когда мы эту работу разворачивали, стон стоял в республике: «Вы нас заставляете...» Но потом эти люди пришли и сказали: «Альберт Харисович, какой вы молодец, вам огромное спасибо...»

Или другой пример. Мы привезли сюда сингапурцев с современными методиками преподавания. Наше старшее поколение советских учителей, действительно очень сильных педагогов, сразу сказало: «Зачем нас какие-то сингапурцы будут учить?!» Проходят три недели: «Как здорово, как правильно вы все сделали». Это всегда так в жизни: когда ты делаешь что-то новое, первая реакция людей очень редко бывает позитивной, и нужно немалое мужество через это пройти, но зато потом люди искренне говорят спасибо.

— Многие говорят: «Замечательное советское образование угробили». И ЕГЭ ругают. А вы как считаете?

— Я поражаюсь тому, как люди, с моей точки зрения, плутают между трех сосен. Во времена Советского Союза у нас действительно было лучшее в мире школьное образование, великолепное университетское образование, особенно инженерное. Но мир, когда мы все перешли в XXI век, радикально изменился. У нас это еще совпало с тектоническими изменениями в нашем обществе, обусловленными развалом Советского Союза. Сегодня образовательные системы активно меняются не только в России, но и во всем мире. Да, у нас было лучшее в мире образование, но когда-то лучшим в мире был пропеллерный самолет, а все сейчас летают на реактивных. И что теперь — за эти пропеллеры цепляться, что ли? Мы используем совершенно другие технологии, ситуация совершенно другая, вызовы другие. Очень опасно цепляться за старое. Мир стал другим, поэтому надо меняться, но с опорой, с гордостью за свое прошлое, вне всяких сомнений.

Касательно ЕГЭ: не могу понять, почему его демонизируют. Что такое ЕГЭ на самом деле? Это всего лишь один из возможных способов проверки знаний детей. Они 11 лет учатся в школе, результаты надо как-то оценить. Выпускные экзамены были всегда, просто форма их проведения была другой. Говорят, что сейчас все обучение свелось к натаскиванию на сдачу ЕГЭ. Так не натаскивайте, просто учите хорошо, на совесть. И ребенок прекрасно сдаст выпускной экзамен, независимо от способа проверки. Кстати, любому из старшего поколения, критикующему сегодня ЕГЭ, советую вспомнить, чем они занимались сами в выпускном классе советской школы? Писали и учили билеты, верно?  А ведь это то же самое натаскивание.   

Фото: Ирина Ерохина

«НАСИЛЬНО ЕЩЕ НИКТО НИКОГО НИЧЕМУ ХОРОШЕМУ НЕ НАУЧИЛ»

— Почему вы, татарин довольно высокого статуса в региональном образовании, никогда не высказывались относительно идеи создания в республике «Татарского университета»? Об этом ведь давно и активно говорят многие деятели образования, науки и культуры. (Михаил Щеглов)

— Положа руку на сердце: я первый раз слышу про «Татарский университет»! Видимо, вопрос корнями уходит в пресловутый баланс языков. Почему уже десятилетиями из этой темы делают какой-то горячий пирожок?!

— Политизируют?

— Монетизируют! Мое понимание очень простое: у нас есть русский язык, это язык нашего государства. Я перед этим языком преклоняюсь, искренне говорю: это величайший язык в мире, который внес колоссальный вклад в развитие всей мировой цивилизации. Он вызывает уважение, восхищение, и его надо учить, учить очень серьезно, очень глубоко, потому что это язык нашей страны, нашей единой России. Кстати, в скобках могу сказать, что знаю русскую классическую литературу заметно выше среднего уровня россиян, потому что люблю и горжусь ею.

С другой стороны, татарский язык может выжить только на земле Татарстана, и если мы все о нем заботиться не будем, он умрет. Татарский язык — это поэзия Тукая, это проза Ибрагимова, музыка Сайдашева, Жиганова. И многих других наших соотечественников, внесших огромный вклад в мировую культуру. Разве мы можем себе позволить забыть его? Конечно, нет. Кроме того, это язык той земли, на которой мы с вами живем, это надо уважать, это надо просто принять, и ни в коем случае не сталкивать людей лбами. Говорят: «Вы за счет татарского языка ухудшаете преподавание русского языка». Но ведь факты говорят, что русский язык в Татарстане, национальной республике, сдают лучше всех в России!

— Насильно татарскому языку русских детей можно учить или нет?

— Я отвечу так: насильно еще никто никого ничему хорошему не научил, но надо просто объяснять. Вот этому маленькому русскому человечку, который пришел в школу, надо сказать: «Дорогой мой маленький друг! Я бесконечно уважаю твой родной русский язык, но так получилось, что ты родился и живешь в Татарстане. Это язык этой земли, давай мы его будем с тобой тоже изучать. Вместе с русским языком. И духовно ты будешь богаче в два раза». Точно так же, как в Чувашии нужно учить чувашский язык, в Мордовии — мордовский, в Марий Эл — марийский...

— «БИЗНЕС Online» каждый день читаете?

— Если честно, то нет. Из моего окружения много людей, которые «БИЗНЕС Online» читают регулярно, и говорят мне: «Вот это надо почитать». Если я получаю какие-то указания, я обязательно изучаю материал внимательно. Почему регулярно не читаю? По очень простой причине: очень погружен в свою работу.

— Альберт Харисович, спасибо за обстоятельный разговор. Успехов вам и процветания КАИ!