«Не помощь науке, а страшный удар»: как черные кладоискатели мешают прошлому татар

«Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даются нечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов».

Николай Гоголь («Вечера на хуторе близ Диканьки»)

Искандер Измайлов: «Если добавить бессмысленные с научной точки зрения раскопки казанских коллег в Казахстане, Узбекистане и Киргизии, станет понятно, почему памятники истории татарского народа не изучаются и находятся в самом плачевном состоянии»

Археология против кладоискательства

Перефразируя слова Александра Герцена, рассказывавшего об уголовном деле, когда он служил в ссылке чиновником: клады, может быть, и скрываются в археологических памятниках, но ценность их отнюдь не в вещах и даже не в граммах золота и серебра. Так можно ответить и на вопрос, который первым делом задают археологам местные жители в любой сельской местности и, скорее всего, в любой стране: «А сколько золота нашли?»

Археология, видимо, неразрывно связана в общественном сознании и в современной культуре с кладами. Этот эффект известный советский и российский археолог Лев Клейн называл «археология под золотой маской». Неудивительно, учитывая саму историю археологии, а точнее, историю ее успеха. Это изучение чудом нетронутой грабителями гробницы фараона Тутанхамона английской экспедицией Говарда Картера в 1928 году, раскопки немецкого археолога Генриха Шлимана в Трое, откуда он контрабандой вывез огромную коллекцию золотых украшений, так называемый клад Приама. Спустя десятилетия эти вещи оказались в Берлинском музее, а сейчас хранятся в ряде музеев России и Украины, включая Эрмитаж и Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина. Кстати, это отдельная, почти детективная история, когда выяснилось, что это не клад, а просто собрание вещей из разных слоев Трои, чтобы Шлиман доказал, что он раскапывает действительно крупный город ранней древности, как представляли себе его современники и научная общественность XIX века.

Это и понятно, ценность и финансирование прямо зависели и зависят от представленных находок. Одно дело, когда руководитель предлагает раскапывать слои древнего города с его хозяйственными ямами, фундаментами жилищ с сотнями и тысячами обломков стандартной керамической посуды. Совсем другое — если предполагается раскопать курган (меньшими затратами сил и средств), где планируется найти вещи, сопровождающие покойного в мир иной: оружие, украшения, дары, часто из золота и серебра, или просто высокохудожественные изделия. Например, в почти полностью разграбленных курганах, таких как «Толстая могила», удалось найти одну (!), но уникальную золотую вещь — пектораль со сценами, иллюстрирующими скифские мифы, выполненную греческими мастерами из Ольвии. Эта вещь перевернула наши представления о культуре и искусстве степных народов. Как ни говори, но успех в археологии достигается часто именно за счет таких открытий.

«Путь один – признать Золотую Орду не просто частью нашего прошлого, но и предтечей Российской империи»

Письменные памятники, сделавшие прорыв в науке

Впрочем, не всегда и не все археологи стремились к успеху. Большинство вели раскопки, которые не давали заведомо больших открытий, но без которых невозможно представить жизнь, быт и саму историю народов, не оставивших о себе никаких письменных памятников. Вернее так: археологи смогли открыть эти самые письменные памятники, о которых никто и не подозревал. Достаточно привести два факта. Во-первых, открытие глиняных табличек из библиотек городов Междуречья, которые «заговорили», повествуя об истории и культуре, праве и эпосе исчезнувших народов древности. В качестве примера такого переворота в наших представлениях надо указать на законы вавилонского царя Хаммурапи и эпос «О все видавшем» Гильгамеше, который явно послужил основой для создания сказаний, легших в основу Ветхого Завета.

Второй пример — открытие берестяных грамот в 1951 году в Новгороде. Сейчас подобные грамоты открыты практически на всех древнерусских памятниках XI–XVI веков. Их открытие совершило подлинный переворот в археологии, истории и филологии. Есть прекрасная книга академика Валентина Янина «Я послал тебе бересту», в которой ярко и образно описывает само открытие, путь к признанию и целый ряд историко-археологических сюжетов, раскрывших историю Новгорода.

Не могу не подчеркнуть, что открытие глиняных табличек и берестяных грамот, как и других подобных находок, являются осиновыми кольями в смердящий труп «новой хронологии», которая не в состоянии объяснить их происхождение. Не принимать же всерьез дурацкое замечание, что какая-то мастерская при Иване Грозном создала тысячи разных грамот и закопала их в разных городах Руси, причем строго в соответствии с расположением слоев.

Английская писательница Агата Кристи создала вокруг археологии открытий ореол таинственности Фото: Неизвестен, wikimedia.org, Общественное достояние

Как Агата Кристи и Индиана Джонс популяризировали археологию

Но вернемся назад, когда археология была символом романтики. Среди тех, кто создал вокруг нее и ее открытий ореол таинственности, была английская писательница Агата Кристи. Немногие знают, что королева детектива несколько десятков лет вместе со своим мужем Максом Маллоуном работала на раскопках в Месопотамии. Действие ряда ее детективов («Смерть на Ниле», «Багдадская встреча») происходят в локациях, хорошо ей известных из путешествий по Ближнему Востоку. Она пережила песчаные бури, изнуряющую жару, проливные дожди и другие бытовые неудобства. В одном из писем дочери Розалинде она так описала походную жизнь: «Хорошей погоды вообще не было: 10 дней назад наступила такая удушающая жара, что мы почти умирали, пот со лба капал у меня в проявитель и на находки из слоновой кости, которые я очищала. А теперь вот уже два дня — жуткие грозы, дорогу размыло полностью. Однако что касается находок, то их масса…»

Многие ее романы были написаны не в уютном и теплом кабинете с горящим камином, а в палатке на деревянной доске, на которую она клала стопку бумаг. Кристи не просто сопровождала мужа в экспедициях, она помогала находить финансирование, а в поле обрабатывала находки, придумывая разные способы их консервации. Известно, например, что она расчистила и восстановила около 30 слоновых и деревянных клинописных табличек, которые сегодня являются важнейшим историческим памятником древней цивилизации Месопотамии.

Свои впечатления от раскопок и ближневосточных приключений она описала в книге «Расскажи, как ты живешь» (Come, Tell Me How You Live, 1946 год). Это название — своеобразная литературная игра. С одной стороны — намек на место их археологических исследований: необычные холмы, которые образованы наслоениями многих культурных слоев, сложенных из развалов глинобитных жилищ или оплывших дворцов и культовых построек, которые по-арабски называются телль (тюркское соответствие — тюбе или тепе). С другой — отсылка к стихотворению Льюиса Кэрролла из его книги «Алиса в Зазеркалье» со строками, которые в переводе Дины Орловской звучат так: «Пусть годы разлучили нас, прими в подарок мой рассказ».

Культура, включая массовую культуру постмодерна, не могла обойти стороной яркую экзотику археологию. Расхитительница гробниц Лара Крофт была своего рода вызовом маскулинным героям типа Тарзана, но данью романтике, с которой археология неизменно связана. Нельзя не упомянуть и другого великого археолога современности — Индиану Джонса, воспетого в цикле фильмов Стивена Спилберга. В них есть все — борьба с фашизмом, желание восстановить справедливость и, конечно, любовная линия, без которой не обходится ни один блокбастер Голливуда.

Эти герои прогремели в конце прошлого века, но в современности как-то потерялись. Свидетельство тому — вышедший в 2023 году «Индиана Джонс и Колесо судьбы». Это попытка влить новое вино в старые мехи. Не провал, но и успешным фильм, собравший около $400 млн в прокате, назвать нельзя. Наверное, время киноархеологической романтики безвозвратно ушло. Информационная эпоха киберпанка требует других героев и другой стилистики.

Романтика была присуща археологическим работам всегда Фото: © Анна Садовникова, РИА «Новости»

Приключения и романтика во имя науки

Актуальность и востребованность этих сюжетов в 50–80-х годах прошлого века была неслучайна. Как образно об этом писал тогда один известный английский писатель и археолог Э. Бэкон: «В послевоенном мире археолог заменил собой в глазах публики рыцаря в доспехах, миссионера, первопроходца и охотника за орхидеями; он соперничает с космонавтом, оспаривая привилегию быть героем воображения мальчишек».

Что же случилось? Ведь романтика была присуща археологическим работам всегда. Проблема в том, что в это время романтики стало гораздо меньше в жизни. Моря и океаны открыты, самые далекие области земли стали объектами интересов туристов, освоение Антарктики было почти недоступно, как карьера космонавта, подводные исследования могли себе позволить только большие лаборатории, как у Жака-Ива Кусто.

И в этой обстановке именно археология наряду с геологией стали почти единственным средоточием того, что общественность понимала как научное приключение. Не просто эксперимент, как в популярных в то время физике или химии, а физические испытания, проверка себя и поисков истины. Приключения и романтика во имя науки, ради раскрытия тайн прошлого, понимания образа жизни и деятельности наших предков, благородный способ испытания силы духа и тела в их совокупности, когда походно-бытовые трудности являются лишь досадным препятствием. Все это привлекло в археологию сотни, если не тысячи молодых людей, давая им смысл и способ жизни.

В это же время активно развивалось высшее образование, создавались кафедры в вузах, на которых стали появляться группы археологов, а в них — кафедры с настоящими школами. Увеличилось количество академических учреждений, музеи стали создавать свои группы археологов. Это резко увеличило число специалистов. Была еще одна причина притягательности археологии: она была далека, насколько это вообще можно было в Советском Союзе, от идеологии. Именно в это время совершены многие открытия, резко изменившие наши представления о прошлом, о происхождении человека, миграциях народов, повседневности и культурах на периферии цивилизаций.

Все эти небольшие и не такие звездные открытия поставили перед археологией новые вызовы, заставили изменить методы работы. Несколько поколений археологов сделали себе имя в науке, раскапывая сотни курганов разных эпох и культур. Но этот праздник должен был когда-то завершиться. Эпоха «золотых курганов» стала заканчиваться. Вернее сказать, стали заканчиваться сами курганы. Сколько бы сотен поколений людей ни жило в степи, это число конечно. И больше их уже не будет. Есть гипотезы, что нефть имеет свойство воспроизводиться и постепенно малыми количествами накапливаться в уже истощенных месторождениях. Но для памятников археологии такого эффекта никто не предполагает. Значит, бесконтрольное и хищническое их раскапывание безвозвратно уничтожает это бесценное наследие.

1970–1980-е годы — расцвет археологии Фото: © Виталий Тимкив, РИА «Новости»

Система водохранилищ на Волге и Каме разрушает древние памятники

1970–1980-е годы — расцвет археологии. Пожалуй, никогда до этого и, очевидно, никогда позже не будет таких масштабных исследований. Небывалое строительство речных гидроэлектростанций с затоплением огромных территорий, развитие дорожных и нефтегазовых сетей, а также мелиорационных систем привели к многократному росту археологических раскопок.

В принципе, это не так плохо, поскольку альтернативой было просто затопление и уничтожение тысяч квадратных километров речных пойм со всеми бесценными памятниками прошлого. Любой археолог расскажет, насколько чудовищно разрушительное воздействие до сих пор оказывает система водохранилищ на Волге и Каме. Речь идет о тысячах памятников археологии от каменного века до позднего Средневековья.

Результатом работ того времени стали десятки тысяч открытых и тысячи раскопанных памятников, огромное количество находок, которые скапливались в запасниках государственных, вузовских или институтских музеев. Сам видел в хранилищах ящики, упакованные еще в начале 1960-х, и с тех пор ни разу не открывавшиеся. Годы экстенсивного развития археологии дали свои результаты, но имели и отрицательные последствия. Не хватало людей изучать все эти находки, не было времени у специалистов обрабатывать даже свои материалы. Т. е. количество изученных памятников резко увеличилось, но наращивание знаний такими же темпами не происходило.

Чтобы объяснить эту ситуацию, можно привести пример. Археолог изучил три сотни курганов скифского времени, получил блестящий материал по погребальному обряду и прекрасные находки. Он даже смог систематизировать их и опубликовать. Его коллега из того же научного института или соседнего вуза работал по сходной программе и изучил четыре сотни курганов, получил примерно такие же вводы, что и первый исследователь. Он формально описал их, публиковать не стал.

В результате изучено 7 сотен курганов, но выводы, определяющие наши знания, получены еще на первой сотне, остальные находки просто заполнили хранилища и даже не получили детального изучения, поскольку материала много, а принципиального интереса он не представляет. Многие материалы из этих курганов пылятся или даже сгнивают, рассыпаясь в музейных запасниках. Этот пример показывает, что не всегда объем исследований дает приращение знаний.

К примеру, до сих пор не опубликованы материалы из раскопок Казани 1977–1979 годов и 1994-2005-х. А что говорить о многих других раскопках. Не то чтобы я призывал к прекращению исследований, но, кроме охранно-спасательных работ, все другие должны проводиться с определенной целью и с современной методикой.

Эта проблема высветилась в конце XX века по мере свертывания мелиоративных работ и сокращения строительства крупных объектов. Масштаб археологических работ стал резко сокращаться. В Татарстане никогда не было большого количества курганов, но имелись крупные могильники древности и Средневековья на сотни погребений, изученные довольно хорошо. При этом ни один из них не опубликован полностью. Даже базовые для нашей археологии могильники — Новомордовский, Пустоморквашинский, Большетиганский, Танкеевский — опубликованы лишь частично и в плохом полиграфическом исполнении.

Благодаря поддержке руководства Татарстана и увеличению финансирования объем их сначала в Казанском кремле, а потом на Болгарском городище резко увеличился Фото: пресс-служба комитета РТ по охране объектов культурного наследия

В чем ошибается руководство Института международных отношений КФУ и институт археологии?

Традиционно казанская археология славилась исследованиями поселений. Обычно объем их был не очень значительным, особенно на тех памятниках, где существуют многометровые напластования. Но благодаря поддержке руководства Татарстана и увеличению финансирования объем их сначала в Казанском кремле, а потом на Болгарском городище резко увеличился. Достаточно сказать, что за последнее десятилетие раскопанная площадь Болгарского городища увеличилась на порядок. Практически все силы археологов сосредоточены именно на этих объектах, а на других фактически свернуты.

Разумеется, это имело свои положительные моменты: открыты новые объекты, среди которых какое-то общественное здание, очень похожее на дворец, апробированы новые методики консервации и реставрации находок, систематизированы музейные коллекции. При этом инерция экстенсивных исследований без должной и полной публикации материалов продолжилась. Результаты, включая целый ряд интересных находок и ценных открытий, позволили раскрыть целый ряд моментов исторической топографии этих городищ, однако не изменили принципиально наши представления о памятнике. Это ставит серьезный вопрос о целесообразности таких работ, если они не сопровождаются современными методами анализа не только археологического, но и естественнонаучного материала.

Очевидно, что прошло время таких раскопок. Необходимо выйти из-под «золотой маски». Условно говоря, от раскопок царских курганов и поисков ханских дворцов. От методики кладоискательства и любования отдельными находками необходимо перейти к объемному знанию о прошлом. Для этого совсем необязательно проведение масштабных полевых работ. Наоборот, их можно значительно сократить за счет интенсивности сбора всех возможных источников. Т. е. от накопления разрозненных фактов надо переходить к изучению культуры прошлого как повседневности. Большее внимание нужно уделять не только чисто археологическим, но и почвоведческим, палинологическим, палеозоологическим и физическим анализам.

Вместо этого руководство Института международных отношений КФУ и института археологии им. Халикова АН РТ бездумно развивало хоздоговорное направление, в котором работало в разы больше землекопов, чем научных сотрудников. При этом археологи, имея рядом мощную научную базу Казанского университета, так и не смогли наладить постоянную комплексную работу с ее лабораториями. Например, таких достаточно простых исследований, как радиокарбонные исследования. Эта лаборатория могла бы иметь даже коммерческий успех, поскольку в Поволжье таковых нет, ни один вуз не имеет научно-технической базы для ее организации, кроме Казани. Но из-за недальновидности руководства ничего сделано не было, о чем будущие поколения археологов станут горько сожалеть и громко их ругать.

Современная археология — это не много копать, а много думать

Разумеется, излишняя коммерциализация целой научной структуры идет в ущерб науке. Это только одна беда экстенсивного этапа развития археологии, потеря всяческих ориентиров в современной науке, неумение соблюсти баланс между научными исследованиями и желанием заработать. Это стало страшной бедой для археологии как науки, так и ученых, которые ранее считали главным для себя научную романтику и разгадку тайн прошлого. На смену научному поиску, логике и трудным открытиям пришло даже не желание поисков «золотых курганов», а настоящая погоня за договорами и бесконтрольное использование неподотчетных средств.

В этой связи хотел бы развеять один большой миф археологии. Хотя мы привыкли говорить, что романтика присутствует в полевых исследованиях, но это тоже наследие археологии с «золотой маской». Раскопки — это всего лишь средство для добывания новых источников. Просто для многих это стало самодовлеющим фактором, заменив собой настоящую археологию. Вместе с тем (хотя без этого не было бы и самой археологии) исследования не исчерпывают ее как науку. Как я уже сказал, музеи переполнены материалами, накопленными за годы бурных полевых работ, и большинство их не просто не опубликовано, но и не обработано. Этих материалов и их изучения хватит на целое поколение исследователей. А спустя годы, когда у нас будут новые методы, новые технические и методические возможности, можно будет проводить небольшие контрольные раскопки.

Скажу парадоксальную фразу: пока продолжатся бесконтрольные и бессистемные полевые исследования, у нас не будет реальной археологии как науки. Потому что современная археология — это не много копать, а много думать. Некоторые злые скептики по этому поводу шутят, мол, археолог — это ученый, у которого серого вещества больше под ногтями, чем между ушами. По отношению ко многим моим коллегам, увлеченным процессом раскопок, сказано жестко, но верно.

Действительно, работа археолога в академическом институте свелась именно к копательству и описательству. Но наука требует осмысления и анализа, а не такой круговерти. А если добавить бессмысленные с научной точки зрения раскопки казанских коллег в Казахстане, Узбекистане и Киргизии, то станет понятно, почему памятники истории татарского народа не изучаются и находятся в самом плачевном состоянии, почему за последние 10 лет не появилось ни одного доктора наук. Продолжая «развивать» археологию таким образом, академическое руководство, скорее всего, ее погубит окончательно, а не выведет на новый уровень развития.

Как вред несут черные кладоискатели и частные коллекционеры?

Другая проблема нашей науки и всей система охраны памятников — черное кладоискательство. Те, кто им занимается, — настоящие грабители нашего прошлого. Они копают известные и неизвестные науке памятники, разрушая их ради призрачных сокровищ. Назрела необходимость не просто ужесточить законы против этих похитителей нашей истории, но учредить отделы полиции, которые бы работали с органами охраны памятников, боролись против этой волны преступности.

Хуже черных копателей те, кто скупает у них находки. Против них необходимо ужесточить законы и конфисковать артефакты, как предметы, добытые преступным путем. Среди этих людей есть лица, которые считают себя нумизматами. Некоторые из них производят впечатление вполне добропорядочных людей, даже считают себя историками. Иногда они выступают на конференциях с докладами, иной раз их даже зовут на ТНВ, где представляются экспертами по истории Золотой Орды. Но это только внешняя видимость. Их деятельность — не помощь науке, а страшный удар по нашему общему прошлому. Они и их подобные провоцируют копателей и далее грабить древние курганы и поселения, поскольку скупают их добычу, лишая общество и науку порой ценнейших артефактов.

Именно поэтому научное сообщество категорически не принимает их публикации, считая недостоверными и неверифицируемыми, поскольку они не доступны для изучения и неизвестно, существуют ли вообще. Наличие неких «частных собраний» открывает путь к фальсификациям и поэтому не может быть принято наукой. Вред от их деятельности однозначен, и он с каждым годом только увеличивается. Поэтому любая попытка популяризировать их и их преступную деятельность, тем более с экрана национального телевидения, — это соучастие в преступлении против прошлого татарского народа.

Сейчас не принято ссылаться на опыт зарубежных стран, но там, столкнувшись с этой проблемой, решили ее довольно элегантно. Благотворительные фонды, например Рокфеллера или Гетти, покупают по предложению музеев некие артефакты, удостоверяя аутентичность и достоверность этих предметов. Они хранятся, выставляются и публикуются этим музеем, но указывают, что предмет приобретен для музея тем или иным фондом. Так имя владельца фонда звучит как благородного благотворителя, а ему самому нет нужды создавать свой музей или хранилище находок. Это вполне достойный выход для людей, которые хотят заниматься коллекционированием археологических предметов, не нарушая закон.

Повторю, археология выросла из кладоискательства и коллекционирования в начале XX века, приобретя черты науки с благородным флером романтики и таинственности. В обществе постмодерна этот флер постепенно слезает, обнажая многие проблемы. Главная из которых — избавление от черт кладоискательства и превращение в настоящую комплексную и современную науку о прошлом. Именно тогда археология как «воинствующая история» вернет себе прежний романтический облик науки, зовущей в прекрасное, полное романтики, поисков и открытий путешествие в прошлое.