«Но ведь это татарин, надо помочь!»: потомок Чингисхана, обожавший Казань

Фарид Хакимзянов: «Каждый старался не упустить возможности повстречаться с Тенишевым, чтобы получить совет или консультацию по части собственных исследований. Его эрудиция, научная подготовка во всех областях, осведомленность и чутье ученого были своего рода легендой» Фото: «БИЗНЕС Online»

«К Тенишеву в очереди стоял весь Советский Союз»

— Фарид Сабирзянович, вы были его учеником и коллегой долгие годы. Как можно вкратце описать ваши общие, главные впечатления о Тенишеве-ученом и человеке?

— Когда мы познакомились, к нему в очереди стоял буквально весь Советский Союз. Поясню. Эта очередь выстраивалась в Институте языкознания Академии наук СССР, здание которого — двухэтажное, старенькое, деревянное — располагалось в центральной части Москвы в бывшей конюшне. В ней подолгу простаивали ученые-языковеды со всей страны, которые приехали в столицу — каждый по своей надобности. Но каждый старался не упустить возможности повстречаться с Тенишевым, чтобы получить совет или консультацию по части собственных исследований. Его эрудиция, научная подготовка во всех областях, осведомленность и чутье ученого были своего рода легендой. Легендой были и его человеческие качества, которые дополняли палитру профессионала. Будучи очень душевным, Эдхям Рахимович всем хотел и по возможности старался помочь — не только своим ученикам, близким сослуживцам, но и коллегам, к которым ранее не только имел весьма малое отношение, но мог и вообще не знать. В то же время не стеснялся говорить иногда: «В это я пока не вник, здесь надо подумать».

Так вот. В помещениях, где до нынешних обитателей жили конюхи, отделы института АН СССР располагались в таких закутках, что крупнейшие ученые сидели впритирку, что называется, человек на человеке. Баскаков, Сивортян, монголоведы… Поднимаешься по лестнице на второй этаж в восточный отдел, ударяясь головой о потолок, и попадаешь к завотделом Тенишеву в отдельный кабинет. Там стояли стол, стул — и все. Для чего-то еще не было места. К этому кабинету на протяжении всей винтовой лестницы с утра и топталась очередь посетителей, в основном ученых из Средней Азии. Потому очередь эта, как правило, благоухала дынями.

«Ко мне стоят как за московской квартирой, — комментировал ученый этот феномен, когда мы познакомились поближе. — Так что мне до вечера ни туда, ни сюда. Вопросов много, а помочь-то надо!»

Еще Тенишев был парторгом института. Это значит, что ему доверяли в верхах, вплоть до ЦК КПСС. Потому что, сами знаете, интеллигенция — народ шаткий, брожения и так далее. Тем более что институт был специфическим, много отделов всяких — и арабский, и какой-нибудь полинезийский, между собой всякое может случиться. Вот он и был парторгом, чтобы держать ситуацию в руках. И держал — вежливо так, интеллигентно вопросы решал.

Был случай, год какой, я точно не помню — кажется, это был мой последний год в аспирантуре, где-то в середине 1970-х. В Алма-Ате в Казахстане вышла книга известного поэта Олжаса Сулейменова «Аз и Я». Книга была посвящена письменным памятникам славянской и тюркской древности. Жанр ее можно определить так: история глазами поэта. Эта работа, в отличие от традиционных советских научных взглядов, своими необычными выводами, мягко говоря, побуждала к спору. Если уж называть вещи своими именами, то получился вроде как целый политический скандал. Книгу срочно изъяли из продажи и библиотек, «на местах» было велено провести соответствующие собрания в трудовых коллективах. На собраниях какие-то рабочие активно кричали про Сулейменова: «Как он смеет!» — хотя книгу эту и в глаза не видели. Действительно, мало кто из рабочих читает книжки поэтов, тем более литературную критику.

Откуда-то сверху и в наш институт, как и во все подобные организации, тоже пришла разнарядка срочно собрать собрание и заклеймить автора. В то время я входил в совет ученых института, от меня ничего не скрывали, так что я был в курсе этой истории.

— И как поступил парторг института Тенишев в той ситуации?

— Он написал ответ в ЦК КПСС в том смысле, что этой книги в продаже нет, что он опросил сотрудников, и никто с ней не знаком. Потому-то никто не может говорить о том, чего не читал. Между тем я подметил, что у многих в институте на полочках книжка эта стояла…

По разным сведениями и источникам, Эдхям Тенишев происходил из старинного мусульманского рода, был наследником больших военачальников и прочих знатных пращуров Фото предоставлено Михаилом Бириным

«Казанский «Спартак» был для меня интереснее Тенишева»

— Как судьба свела вас с этим ученым?

— До того как оказаться в Москве, я, признаться, о Тенишеве вообще-то почти и не слышал. Это сейчас мне, как и всем, известно, что он ученый мирового масштаба.

«Эдхям (Эдгем) Рахимович Тенишев (1921–2004) — крупнейший российский востоковед, тюрколог, ученый с широким диапазоном интересов, видный руководитель российской тюркологической науки. Он оставил яркий след практически во всех областях востоковедения — от этнографии и фольклористики до истории, грамматики и диалектологии тюркских и монгольских языков, от исследований древних письменных памятников до подготовки учебных пособий по тюркским языкам. Тенишев издал 15 книг, более 200 научных публикаций, вырастил 20 докторов и более 30 кандидатов наук, отредактировал множество книг русских, татарских, башкирских, узбекских, уйгурских, хакасских, бурятских, якутских, калмыцких, китайских, немецких, французских, американских ученых-филологов. Свободно владел английским, немецким, французским и многими тюркскими языками. За выдающиеся научные и научно-организаторские заслуги в 1982 году Тенишев был избран почетным членом Турецкого лингвистического общества, а в 1984-м — членом-корреспондентом АН СССР. С 1982 года он являлся также членом-корреспондентом Финно-угорского общества», — читаем статью об ученом на сайте «Московское татарское свободное слово».

— В общем, он был большим ученым, — продолжает Фарид Хакимзянов. — А тогда, в университете, честно говоря, науками я особенно и не увлекался, а с малых лет больше интересовался, занимался спортом, играл за республиканскую сборную по баскетболу общества «Трудовые резервы», а в футбол — за казанский «Спартак».

— В Казани был футбольный «Спартак»?

— Да, и хорошая команда была, между прочим. В 1960-е годы в Казани существовали две сильнейшие городские футбольные команды в классе «Б». Это «Искра» — дублеры той самой команды, которая сейчас называется «Рубином», — и мы. Ежегодно проводился кубок города на призы газеты «Советская Татария», и мы с ними всегда играли в финале. Иногда в наш спор включался «Металлист».

В 1972 году я окончил историко-филологический факультет Казанского университета. Тема моей дипломной работы называлась «Сопоставительные исследования татарского и венгерского языков». До университета я три года прослужил в армии в Венгрии, начал тогда интересоваться венгерским языком. В университете продолжил его изучение. По окончании вуза получилось так, что из Москвы пришел вызов в Институт языкознания Академии наук СССР. Меня направили туда. Поначалу оказался я в отделе финно-угорских языков. Но в том же институте был и отдел, где изучали тюркские языки, его возглавлял Тенишев. Каким-то образом он узнал обо мне и возмутился: «Как так? Этот татарин впервые приехал в Москву, в наш институт, а попал не к нам. Непорядок!»

Он посоветовался с заведующей финно-угорским отделом профессором Кларой Матинской, они там что-то решили, и Тенишев вызвал меня к себе. Так я его впервые и увидел, познакомился. Встретил он с улыбкой, вежливо, совсем не официально. Сразу было видно — интеллигент от корней, одно слово — академик.

Книга о Тенишеве Фото предоставлено Михаилом Бириным

— Да еще княжеского рода!

— Ну да. По разным сведениями и источникам, Эдхям Тенишев происходил из старинного мусульманского рода, был наследником больших военачальников и прочих знатных пращуров. Он и сам рассказывал, что еще в детстве узнал от своих бабушки, дедушки и старшей тетушки о разных мусульманских историях, но воспринимал их скорее как сказки, семейные легенды и предания — не более. Но уже потом, став ученым, вместе со своим учителем и другом Сергеем Маловым читал и изучал старые тексты. Оказалось, что многие из рассказов, слышанных им в детстве, отнюдь не были вымыслом.

Более подробно о происхождении и биографии Тенишева пишет известный российский лингвист и тюрколог Анна Дыбо: «Тенишев родился 25 апреля 1921 года в Пензе в семье татарских интеллигентов. Род Тенишевых — старинный татарский дворянский род, восходящий к чингизидам улуса Джучи. Родоначальник династии — кипчакский князь Бехан. В XIX — начале XX века пензенская ветвь этой семьи включала многих известных общественно-культурных деятелей татарского народа, таких как писатель Захир Бигиев, ученый и реформатор религии Муса Бигиев, врач Осман Тенишев, юрист Якуб Тенишев, офицер, участник русско-японской войны Измаил Тенишев, педагог Айша Тенишева, один из создателей национального театра Рахим Тенишев. Родители, Рахим Мубинович и Амина Алимовна Тенишевы, не жалели усилий для образования сына. Обучаясь в школе, он дополнительно занимался европейскими языками, музыкой, спортом».

— Почему свой путь в науку будущее светило востоковедения начало с математики?

— Действительно, он сначала поступил в технический вуз (в 1938 году Тенишев стал студентом Московского института инженеров транспорта — прим. ред.), успешно там учился и даже на первых курсах смог решить задачу Эйлера. А насчет математики — вот как получилось. Когда он был школьником в Киргизии, математику в их классе преподавал генерал-майор Померанцев (впрочем, его фамилию сейчас точно не вспомню). По словам Тенишева, генерал этот был прекрасным математиком и прекрасным человеком. Он и влюбил мальчишку в свою науку. Так что после школы Тенишев пошел в технический вуз на математику, но началась война. Вызвался добровольцем на фронт, однако его не взяли по здоровью, а как специалиста направили в его родную Пензу, он там работал где-то на почте и в то же время учился в педагогическом институте.

А потом поступил на восточный факультет Ленинградского университета. Заведующим кафедрой там был Николай Константинович Дмитриев — прекрасный знаток татарского и башкирского языков. Отлично владел и несколькими прочими. Вообще, там была сильная команда языковедов, в числе которой состоял и упомянутый уже Сергей Ефимович Малов — крупнейший ученый-историк древнетюркских языков. Там Тенишев и вырос как ученый-востоковед.

Из архива Тенишева, переданного в Казань Фото предоставлено Михаилом Бириным

Рабочий визит в дом академика: почему на ночь глядя?

— Как началась ваша совместная работа?

— Месяцев через 6 после моего московского пребывания он дал мне свой адрес. «Давай, — говорит, — приходи ко мне домой. Там и поговорим о работе. В 10 часов вечера я освобожусь». «Ну и хорошо, — думаю. — Как раз недалеко от моего общежития». Я пешком добрался — обычный кирпичный дом, обычная квартира, кажется, трехкомнатная, но вполне стандартная. Там его жена уже суп приготовила и все такое. Как сейчас помню, кошка у них белая была, подошла ко мне, трется: «Мыр-мыр-мыр». Тенишев и говорит: «Смотри-ка, за своего признала! Обычно никому не дает себя гладить». Дома еще оказались мама Амина-апа, жена Елена Александровна. (Она у него русская была, миловидная такая, филолог. Работала тогда в Институте литературы, занималась изданием классиков.)

— А что же он вас пригласил-то только через полгода, да еще на ночь глядя?

— Насчет «на ночь глядя» я уже объяснял: днем он постоянно пропадал в институте. А пригласил он меня определиться с работой, то есть предложить и обсудить тему моей будущей диссертации. Я ведь до этого полгода почти ничем не занимался. Потому что порядок был такой — нам всем, аспирантам, дали установку: ходи́те по музеям, по театрам, в кино, знакомьтесь с Москвой, узнавайте, где находятся архивы — какие кому надо. В общем, изучайте, вживайтесь в обстановку. Чтобы, когда начнете работать над диссертацией, вы не метались туда-сюда и чтобы у вас не было потом нужды тратить на это время. И такой период нам заранее дала директор института Виктория Николаевна Ярцева, членкор Академии наук СССР, прекрасная женщина и ученый.

Так вот. Тенишев сразу, с порога огорошил: «Фарид, давай на ты! Я татарин, ты татарин, (он был пензенским мишарем, мы почти всегда по-татарски с ним разговаривали), так будет проще». И почти без перехода: «Ты что пьешь?» Неожиданно, прямо скажем. Что тут было ответить знаменитому и мало пока мне знакомому академику, только-только оказавшись у него дома? Мечусь мыслью в этом направлении: чай попросить или кофе, что поинтеллигентнее будет? А он сразу уловил мои метания: «Фарид, как насчет водочки для начала? Мы с тобой люди ученые, вместе работаем и, надеюсь, долго еще работать будем. Так что не стесняйся…» И дело тут совсем не в выпивке было, просто он таким образом давал понять, что, несмотря ни на какие там регалии, мы с ним с этого момента вроде как на одном уровне, прежде всего коллеги, и всякое там «выканье», как и прочая излишняя жеманность, особенно в деле, далеко не на пользу.

Пригубили мы «не пьянства окаянного ради, а пользы дела для», и началось первое наше с ним заседание-совещание: «Есть тема интересная, новая, так что не знаю, получится ли, нет ли». Темой было изучение языка волжско-булгарских эпитафий, то есть надгробных надписей XIII–XIV веков. Шеф продолжил: «Этим у нас пытался заниматься Серебренников — прекрасный ученый-полиглот из другого отдела — общего языкознания, а еще Баскаков. Но у них ничего не получилось. Потому что материала было очень мало — штук 10–15 камней, по большей части однотипных. Так что главное — попробуй найти новые камни. В тонкостях я тебе не помогу, — предупредил Тенишев, — но постараюсь помочь с теорией, методикой, методами работы и прочим. Там, где надо подсказать, — подскажу, но вот найти материал, исследовать — это придется самому. Ты журналист, (я несколько лет параллельно с учебой в КГУ поработал в республиканской молодежной газете „Татарстан яшьлэре“), нахальства должно хватить. В библиотеках поищешь потом старые тексты, как следует поищешь! А пока в Москве тебе делать нечего, так что в путь, в поле. Давай, пробуй!»

— Поди туда, не знаю куда?

— Вроде того. Где могут быть эти камни? В лесу, в поле, где ж еще…

— И все-таки «поле» ваших исследований — где оно располагалось территориально, географически?

— Оно было на территории Древней Булгарии — прежде всего Татарстана, в его Алексеевском, Куйбышевском (сейчас Спасский) районах, то есть в Закамье, — и захватывало также часть Ульяновской области. В общем, регион Среднего Поволжья и бассейна Камы.

Знаменитый профессор Халиков копал тогда в Биляре, я с ним иногда туда выезжал (Альфред Хасанович Халиков (1929–1994) — советский и российский историк и археолог, автор многочисленных трудов по истории татарского народа. Имя Халикова носят улица в Казани и Институт археологии АН РТ — прим. ред.). Или брал велосипед и колесил по республике, по ее деревням — к старикам, старушкам. С собой чай берешь, угостишь — и разговор веселее получается. Ну и в разговорах этих «всплывали» мои искомые камни. Их видели кто в лесу ближайшем, кто еще где — целые ли, осколки ли с письменами арабскими. Книги еще в поисках помогали, чувашеведа Ашмарина, например (о «чувашском Дале» Николае Ивановиче Ашмарине «БИЗНЕС Online» уже рассказывал — прим. ред.). У него в работах много фактического материала — имена, адреса, даты. Так и выстраивались маршруты моих путешествий-экспедиций.

Книга Тенишева Фото предоставлено Михаилом Бириным

— На велосипеде?

— Не только. Но велосипед был моим основным транспортом. Брал его в прокате, мне там хорошую модель бесплатно дали.

— Из уважения к науке?

— Не совсем. Там, в прокате, они получили новую полуспортивную модель «Турист», 6–7 штук. И никак не могли ее освоить: никто не знал, как она собирается. Я всех этих «Туристов» собрал, обкатал и получил свой бонус. Велосипед был по тем временам отличным, я на нем сотню километров от Казани до Алексеевска по хорошей дороге с утра легко отматывал.

К концу третьего года таких поисков я набрал примерно 600 объектов (до меня, как вы помните, их было не более полутора десятков). Объекты — это не значит, что целые камни. На осколках могли встречаться всего одна-две буквы, а хороших, полноценных камней насчитывалось штук 30. Но это был солидный материал.

— Как с этим материалом предстояло работать?

— Мне Тенишев сразу сказал: «В этнические споры не лезь». Спор же вечный был: чуваши, к примеру, про эти камни говорили: «Они наши», татары: «Это наши». И так далее. Но все подобные мысли, домыслы были не так важны. Важной оставалась фактура. В языкознании есть стандарты исследования старых текстов. Надо изучить, какими буквами-знаками какие звуки передавались. Или наоборот. Это обычно бывает первая часть исследовательской работы. Второй идет морфология: состав, структура слова — приставка, корень, окончание. А дальше уже изучение словарного состава: какие слова, каков словарный фон. Тенишев мне говорит: «Если ты фонетику и морфологию исследуешь, этого будет достаточно. А исторические изыски — ты в них потонешь».

Я написал статью «Следы диалектов в языке эпитафий поволжских булгар». Термин «следы» взял условно, поскольку это не было диалектологией, речь больше шла о разных народных говорах, подговорах. Показал статью научному руководителю. Тенишев отметил логику исследования и доказательств, удачное применение историко-сравнительного метода, но все-таки сказал: «Чувствую, тут что-то не то. А что — сам не знаю». То есть поступил как истинный ученый: пусть даже в чем-то он как руководитель и не был со мной согласен, в чем-то сам не был уверен, но с высоты своего положения упорствовать, настаивать не стал.

Было решено отправить статью в солидный научный журнал «Советская тюркология» — пусть по этому поводу свое мнение выскажет как можно больше специалистов, а там видно будет. Статья вышла, состоялся обмен мнениями с участием ученых-аксакалов со всего Союза. Работу мою в основном одобрили. Рубен Будагов, специалист мирового значения по языкознанию, слыл этакой грозой диссертантов: обычно на защите он выступал позже всех, и если наводил критику, то пиши пропало, дело обычно заканчивалось провалом. И на моей защите он взял слово в числе последних, сказав, что почти впервые встречает образец филологического толкования текста. Он предложил во всесоюзном издательстве «Наука» опубликовать текст моей диссертации как отдельную книгу, поскольку подобных работ у нас почти не было.

— После защиты вы вернулись в Казань. То есть ваши с Тенишевым пути разошлись?

— Не совсем. Как у члена всесоюзного комитета тюркологов у меня был план работы, в который входили командировки в Москву, где мы и встречались. Выступали на ежегодных конференциях, раз в четыре года проходил всесоюзный тюркологический съезд. Иногда во время таких встреч он «подкидывал» темы («неплохо бы заняться тем-то и тем-то»).

Из архива Тенишева, переданного в Казань Фото предоставлено Михаилом Бириным

«Турки просто так орденов не дают!»

— Известны уникальные исследования Тенишева, которые он проводил в Китае…

— Туда Тенишева пригласили сами китайцы, скажем так, для помощи местным уйгурским специалистам и студентам в области тюркологии. Он читал им лекции, в основном в городе Урумчи, а до этого несколько месяцев был в научной экспедиции. Он рассказывал, что там, в Китае, встретил такие работы, такие труды на древнеуйгурском языке, подобных которым в мире просто нет. Эти работы находились в монастырях и, мягко говоря, не предназначались для чужого глаза. К нему был приставлен китаец-проводник, но, преодолевая его бдительность, Тенишев пробирался, проникал куда надо и по ночам копировал таки недоступные рукописи.

— И как он договаривался с монастырским начальством?

— Ну это уже дело техники, маленькие научные хитрости. Тенишев прекрасно знал уйгурский язык, и это, видимо, помогало ему находить общий язык со всеми, кто стоял на его научном пути. А еще он был очень коммуникабельным, старался утихомиривать или обходить всякие конфликты, никогда не влезал в ссоры.

Несколько удаляясь от «китайской темы», расскажу вот о чем. В Уфе в свое время существовало неофициальное общество, которое называлось «Шурале». Оно было создано при местной Академии наук, и Тенишев был его почетным президентом. Его устав запрещал во время пленарных заседаний говорить о работе, о здоровье, о проблемах. За нарушение этого запрета полагался серьезный штраф. Например, принародно 10 раз прокукарекать, станцевать, спеть и тому подобное.

Помню, принимали в общество одного азербайджанского ученого-армянина. Этому Лукасяну был за что-то наложен штраф: поцеловать всех присутствующих женщин. А, нет, наоборот: всем присутствующим женщинам надо было поцеловать Лукасяна. И вот одна из них, доктор наук, возмутилась: «Разве с таким носом, как у него, можно целоваться?» Еще помню: сидели как-то в кафе, и в культурной программе заседания был башкирский танец «Семь девушек». В окружении этих семерых Тенишев солировал так, что стал поводом для зависти и прибауток; в общем, танец тот запомнился на всю жизнь. По крайней мере, мне.

— То есть подобная «практика общения» помогла ему и в добыче труднодоступных раритетов? Кстати, есть понятие «промышленный шпионаж», когда фирмы или спецслужбы воруют друг у друга какие-то разработки. Так что выходит, в Китае Тенишев занимался неким «научным шпионажем»?

— Ну уж сразу шпионажем! Он же не воровал, а только копировал эти уникальные документы, делал их достоянием мировой научной общественности. А так лежали бы они мертвым грузом в монастырях, где далеко не все сами эти уйгурские монахи умели читать.

Из архива Тенишева Фото предоставлено Михаилом Бириным

— Что было результатом «китайской миссии» Тенишева?

— По возвращении на родину он издал книги о древнеуйгурских текстах, о грамматике саларского языка (салары — тюркский народ в Китае, потомки туркменского племени салыр — прим. ред.), редкостный по значению так называемый семиязычный словарь и другие труды, а китайские уйгуры выпустили книгу его лекций по тюркологии, прочитанных во время трехлетней командировки. Так что ее научное значение, как говорят, трудно переоценить.

У Тенишева задачей-максимум было создать древнетюркскую картину мира. Скажем, в те годы было известно примерно 40 языков, 40 крупных и 10–15 малых народов тюркских, и всех их требовалось со всех сторон описать, изучить в сравнении — то есть найти общее, найти частное, их взаимосвязи.

Ведь кто такой тюрколог? Это не просто языковед. Вот, скажем, если вы уйгур, а я тюрколог, то изучаю не только что́ и как вы говорите, но еще и историю вашей семьи, народа и его традиции, культуру, фольклор, взаимоотношения с народами соседними, а также что вы едите, как одеваетесь и так далее — то есть все, что характеризует вас как человека, принадлежащего к определенному народу. Это и есть работа, миссия тюрколога.

«Много сил и времени Тенишев отдал культурной работе, возглавляя с момента его возникновения научный совет по сохранению и развитию культур народов России при фонде культуры. Такой выбор оказался естественным для ученого, книги которого являются подлинным памятником исчезающим языкам и народам Западного Китая. Совет объединил культурологов, социологов, этнографов, лингвистов, историков, журналистов, заинтересованных в решении социокультурных проблем малых народов. В рамках программ совета были созданы секции по сохранению и развитию культур народов Севера, турок-месхетинцев, цыган, ногайцев, караимов, алеутский культурный центр. Была проведена большая работа по решению культурных проблем вепсов, крымских татар, шорцев. Совет организовывал экспедиции, снимал этнографические видеофильмы, проводил выставки народного прикладного искусства, вел поддержку этнического образования. Значение этой деятельности в наше время, когда мы становимся свидетелями исчезновения этносов, их культур — невосполнимой утраты для человечества, — неоценимо для мировой культуры», — читаем в статье Анны Дыбо о Тенишеве.

За последние работы турки дали Тенишеву орден — в частности за трехтомную «Сравнительную грамматику тюркских языков». А турки просто так орденов не дают!

Еще я бы сказал, у него была особая татарская жилка. И вот в каком смысле. Когда или он к кому-то из коллег-татар, или (что бывало гораздо чаще) к нему обращались через меня с просьбами насчет научных работ и когда он видел, что работа слабовата, то всегда говорил: «Но ведь это татарин!» Это означало: «Надо обязательно помочь (опубликовать, защитить и так далее)». Следом шли советы, рекомендации: здесь надо уточнить, здесь — добавить или подсократить, и тому подобное. Происходило это, что называется, не по блату, а из чувства локтя, из причастности к одному народу. И он в Казани очень многим помогал.

— Какое отношение Тенишев имел к нашему городу? Он вообще-то бывал здесь?

— Конечно! И не раз. Последние свои годы он был председателем совета по тематике защиты докторских диссертаций по тюркологии в Казанском университете и, когда происходила их защита, приезжал сюда. До этого он также сотрудничал с нашим педагогическим институтом. Сейчас подобные советы закрыли. Вообще Казань он очень любил.

— Ученый считал Казань мировой столицей татар?

— В политику, в национальные отношения Тенишев старался не влезать. Но то, что он считал Казань одним из главных центров тюркологии, это однозначно.

— Ряд источников сообщают, что в свое время его супруга передала целый архив — более 3 тысяч экземпляров рукописей, редких книг и периодических изданий из личной библиотеки Тенишева именно в нашу, казанскую библиотеку, а не в Москву или, скажем, в Санкт-Петербург. Как вы считаете, почему?

— В советское время в стране было несколько центров тюркологии, в которых велась очень хорошая научная работа. Я бы сказал, что на первом месте в этом отношении находилась Москва, за ней следовала Казань, потом Баку. Наверное, поэтому у Елены Александровны и имелась уверенность в том, что в Казани работы ее супруга не пропадут, останутся востребованными.

Интересная вещь: в Уфу ни он, ни она ничего не передали. А ведь уфимцы сделали Тенишева почетным академиком АН РБ. Но для Уфы и без этого он тоже очень много сделал, и там также считают его своим. Вообще, в те времена мы больно-то и не делили народ на башкир и татар. А в Башкирии у него было немало учеников и последователей.

Также он очень много сделал для укрепления связей между советскими и турецкими учеными. Когда наши делегации тюркологов ездили в Турцию, во главе их, как правило, стоял Тенишев.

«Последние годы Тенишев значительное время уделял работе в Татарском дворянском собрании, — завершает публикацию об ученом Анна Дыбо. — Татарское дворянское собрание является коллективным членом Русского дворянского собрания. Из различных сторон его деятельности наиболее интересны исследования по восстановлению генеалогических древ дворянских родов России. По общей оценке, около трети русских дворянских родов имеет восходящие к средневековью татарские связи. Часто из татарского княжеского рода выделялась ветвь, принявшая православие и таким образом вошедшая в русское дворянство. Иногда момент разделения татарской и русской ветвей уже затемнен и требует дополнительных архивных „раскопок“. Тенишев с его мышлением, воспитанным в рамках наиболее точной из исторических наук — исторического языкознания, — принимал плодотворное участие в этих исследованиях, призванных пролить свет на наименее востребованную в XX веке историю — историю личностей».

P. S. Гордость татарского народа, выдающийся ученый, талантливый руководитель, прекрасный человек Эдхям Рахимович Тенишев скончался в Москве 11 июля 2004 года. 8 октября 2015-го в Казани одну из улиц коттеджного поселка «Радужный» Советского района назвали в его честь.