Михаил БычковФото: ©Виталий Белоусов, РИА «Новости»

«НАМ САМА ИСТОРИЯ ВМЕСТО ХУДОЖНИКА ВСЕ ОРГАНИЗОВАЛА»

— Михаил Владимирович, вы уже признавались, что при всем вашем опыте театральной режиссуры и многочисленных титулах в лабораторном движении вы новичок. 

— Абсолютно.

— И каковы ваши первые впечатления от погружения в этот процесс?

— Я сейчас борюсь, как ни странно, со своим этим самым опытом. Я стремился в Свияжск для того, чтобы пройти каким-то иным путем, пусть и с хорошо знакомым чеховским материалом, нащупать для себя что-то новое: и технологически, и по смыслу. Цель заключалась в том, чтобы сделать то, что невозможно повторить в условиях обычной сцены, и можно увидеть уникально только в этом месте. В какой-то части это получается. Пространство, которое мы нашли, взаимоотношения в этом пространстве того объективного, что в Свияжске уже существует, я имею в виду архитектуру этого места, и той субъективности, которую мы сюда привнесем своим театральным действом...  Это, конечно, повторить нигде невозможно. Есть еще какие-то нюансы, которые мы придумали, и хотим использовать в нашем спектакле. Но, с другой стороны, во взаимоотношениях с артистами, а я уже познакомился с очень хорошими, такими разными и непохожими друг на друга казанскими актерами, мы все-таки, можно сказать, съезжаем в привычную колею какого-то театрального процесса. Да, мы стремимся к тому, чтобы это был какой-то живой, сиюминутный процесс общения, но даже технологически у нас пока все это сильно смахивает на то, что бывает обычно. Это меня тревожит, виноватым в этом, конечно, считаю себя. Но я не успокаиваюсь. И у нас есть всего 10 дней на то, чтобы и эту проблему решить. Может, надо смелости набраться.


— А разве это само по себе не достижение: собрать за полторы недели настоящий, хоть и обычный по форме, спектакль?

— Посмотрим, а сможем ли мы его собрать? Повторюсь, что это уже частично необычный спектакль, потому что он погружен в обстоятельства и использует выразительные средства для традиционного спектакля невозможные. Но именно по актерской линии я пока не очень поймал лабораторное самочувствие и экспериментальные подходы. Бог его знает, несмотря на весь опыт, в этом деле я не очень опытен и плаваю.

— Будет ли у вас подобие сцены, на которой станет разворачиваться действо?

— Нет, сцены не будет. В смысле пространства уже решилось, все будет очень хорошо, уникально и правильно.

— Насколько я знаю, у фонда «Живой город» есть планы относительно того, чтобы ваша интерпретация «Палаты №6» не осталась разовым проектом, а вошла, к примеру, в репертуар «Угла». Или об этом еще рано говорить?

— Говорить рано, но я понимаю их заинтересованность. И в этом есть некое раздвоение целей. С одной стороны, хочется воспользоваться уникальностью, с другой — нужно что-то универсальное. Мы все-таки будем стремиться сделать максимально уникально, а если в этом будет какая-то часть, прежде всего актерская составляющая, которая будет заслуживать интереса, и возникнет желание это потом играть, то эту уникальность нужно будет переосмысливать и выйти, возможно, на что-то универсальное. Может, подключится художник и придумает среду, в которую возможно будет перенести этих персонажей. Потому что мы здесь ничего не придумывали именно потому, что нам сама история вместо художника все организовала.


«СЕГОДНЯ Я ВИЖУ БЛАГОПОЛУЧНЫЙ, ОБРАЗЦОВЫЙ ТУРИСТИЧЕСКИЙ ОБЪЕКТ, НАД КОТОРЫМ, К СОЖАЛЕНИЮ, НИЧЕГО НЕ ВИТАЕТ»

— В театральном мире есть немало людей, которые скептически относятся к таким лабораторным форматам и считают, что это не более чем дружеский междусобойчик, на котором приятные друг другу люди отдыхают, выпивают и в целом приятно для себя проводят время.

— Я уверен, что есть и такое — ничто не мешает именно так и проводить театральные лаборатории (смеется). У меня пока с этим не складывается. Может, причина опять-таки в моей неопытности, и надо было ставить задачу поменьше. Но мы взяли гениальную повесть «Палата №6», и, конечно, хотя не вся она войдет в наш финальный вариант, но нам, не разгибаясь, необходимо над этим работать, прежде всего артистам, которые, пока мы с вами разговариваем, работают с текстом. У нас две репетиции в день, некоторые успевают нырнуть в реку и вынырнуть наизнанку, но кроме репетиций нужно еще осмысливать и придумывать. Поэтому мне вообще не до междусобойчиков. Надеюсь, что еще удастся поближе познакомиться со Свияжском, но пока мы трудимся.

— Вы были знакомы до того с этим местом?

— На уровне картинок, да. И я читал о прошлогодней лаборатории «Свияжск АРТель».

— И конкретный чеховский текст у вас появился не случайно. 

— Появился в связи с тем, что у этой лаборатории есть тема — ограничение, в скобках: тюрьма, психбольница, монастырь. Все эти вещи, которые в разное время существовали и существуют в Свияжске, меня к выбору материала и подтолкнули.

Олег Лоевский и директор фонда «Живой город» Инна Яркова в СвияжскеФото: Юлия Калинина

— Что вы думаете об этом месте? Некоторые гости Свияжска признаются, что за внешним фасадом красоты и умиротворения чувствуют что-то, какое-то ощущение тех страстей, драм, страданий, которые здесь были последние несколько веков.

— Вы говорите замечательно и красиво, но, боюсь, что-то в этом смысле меняется. Или во мне есть какая-то глухота, или дело в «облагораживании» этого пространства и приведении его в порядок. Сегодня я вижу благополучный, образцовый туристический объект, над которым, к сожалению, ничего не витает. Здесь, извините, туристическая экономика. Прежде всего бросается в глаза большое количество церковных лавок, где идет торговля. Сувениры, общепит, все это предпринимательство, которое здесь осуществляется силами местных жителей. Это впереди, оно над всем и многие вещи загораживает. Моменты, когда, наверное, можно было прислушаться к Свияжску, — это вечер, садится солнце, исчезают туристы, бизнес-лавочки закрывают ставни... В этот момент появляются тучи комаров, которые делают пребывание на открытой местности невыносимым, и плюс местное население между этими монастырскими стенами выбирается на улицу, садится на лавочки и разговаривает матом. Мат и комары — то, что здесь существует после того, как отступает туристическая волна. 

В общем, я пока не нащупал того, о чем вы говорите. Единственное, что на меня произвело настоящее и глубокое впечатление, — это фотовыставка в местном музее, рассказывающая о том, как здесь было до прихода туристов, пока не возник этот замечательный туристический объект, когда в Свияжске была психбольница, а люди жили не в оштукатуренных, а в настоящих, аутентичных, разваливающихся домиках. Очень хорошая выставка. И, если бы я имел счастье оказаться в Свияжске в тот момент, то, наверное, это бы оказало впечатление.


«У НАС БЫЛ НЕНОРМАЛЬНЫЙ ТЕАТР»

— Возвращаясь к лабораториям. Насколько я знаю, в этом году в Воронежском камерном театре впервые проходила театральная лаборатория, которой руководил как в Казани, так и в Свияжске, Олег Лоевский. Почему спустя 20 с лишним лет руководства театром вы пришли к необходимости такого формата?

— Это очень просто, в общем, мы и сейчас с большим затруднением это провели, у нас просто слишком маленький театр. Что такое лаборатория? Как минимум три режиссера, они разбирают труппу, в крупном театре хватает пространства, человеческого потенциала на то, чтобы этими поисками режиссеры могли бы заниматься. А у нас то 12 человек труппа, то 14. Мы 20 лет прожили в маленьком зале, где не было ничего: две гримерочки, администрация и, собственно, зал на 100 мест. И в таких условиях никакая лаборатория невозможна в том формате, в котором она привычно проходит по стране в нормальных театрах. У нас был ненормальный театр. Сейчас, когда мы получили здание... прекрасное здание, но оно все равно камерное... 

— На 180 мест.

— В большом зале 180 мест, у нас еще и малая сцена, где от 70 до 90 мест. Это такой black box, где можно что-то делать, есть еще потенциальные пространства, большой хороший репетиционный зал, есть крыша, где тоже можно что-либо придумывать... Но количество актеров выросло не намного, сегодня их 17 - 18, и они все очень разные. Поэтому какое-то любопытство, интерес, ощущение, что мы проходим мимо чего-то, не имея возможности такие аттракционы проводить, как лаборатория, оно было. И мы решили, что все-таки попробуем это сделать. Тем более что Олег Семенович [Лоевский] сказал, что достаточно и двух режиссеров. 

— Довольны первым опытом?

— Я доволен. Естественно, наблюдая и помогая организационно как руководитель театра, тому, чтобы это все состоялось, думал про себя: «Я смог бы или не смог бы? Как это, интересно?» Здесь,в Свияжске, условия лучше с какой-то стороны, здесь 10 дней работы, не 6, как было в Воронеже. А с другой стороны, здесь не театр, нет того механизма, который я знаю и с помощью которого многие вещи можно делать. 


«МЫ ВСЕ ДЕЛАЕМ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ СЛУЧАЙНО В ОТЧЕТЫ НЕ ПОПАЛА ЦИФРА 100»

— Давайте перейдем к более глобальным вещам. Всегда этот вопрос задаю всем, кто так или иначе связан с региональным театром: как в российской провинции возникают феномены, подобные Воронежскому камерному театру? Какие факторы должны сложиться, чтобы на периферии появлялись такие театральные пространства? Ведь таковыми не могут похвастаться и многие регионы, значительно богаче, чем Воронежская область.

— Я вынужден начать с такого нескромного утверждения, что все-таки должен быть режиссер, лидер и автор. Такой человек, как, например, Николай Коляда в Екатеринбурге. Кто-то, кто точно без этого жить не может, для которого это естественная форма существования. Плюс рядом должен быть какой-то сильный единомышленник, который также преданно будет обеспечивать организационную сторону всего этого процесса. Либо, как в моем случае, а я упрямый человек, который добивается того, чего нужно, все в одном лице. Я управляю театром не только как режиссер, но и как директор с момента возникновения и до сегодняшнего дня, когда он являет собой реально успешную, во всех отношениях образцовую модель именно как учреждение культуры. 

Если говорить этими ужасными словами, которые любят чиновники, «показатели» у нас фантастические. Я тут выяснил в разговорах с казанскими коллегами, что у нас, конечно, разные цены на билеты. Средняя цена в Воронежском камерном театре – 1000 - 1200 рублей, что, говорят, для Казани нетипично. При этом, а это официальные цифры, — 97 - 98 процентов заполняемости, но фактически она выше. Мы все делаем для того, чтобы случайно в отчеты не попала цифра 100. Потому что она закрепляется, а дальше требуют перевыполнения, хотя перевыполнять уже некуда. Это, знаете, как дорожная карта по средней зарплате в отрасли культуры, а у нас есть такая в регионе, и все стремятся достичь какого-то показателя. В нашем театре он достигнут давным-давно. То есть зарплата людей, которые работают в театре, превышает ту, к которой стремятся все остальные. Тем не менее мы поэтапно заполняем какие-то столбики, таблицы и рассказываем, как мы пришли к какому-то показателю...

— А если говорить о театре как искусстве, то здесь в чем секрет Воронежского камерного театра?

— Я с первого спектакля исповедовал одну простую логику — зрителя нельзя обманывать. Он должен прийти и понять, что его не надули, что он нашел здесь что-то, чего не может найти в другом месте. И это можно сформулировать как какую-то театральную энергию, направленную индивидуально на каждого пришедшего. Зритель ощущает, что не просто кто-то и что-то в его присутствии сделал, не просто люди что-то изобразили. А он вступил во взаимоотношения с происходящим на сцене и, как нигде, остро почувствовал эту театральную энергетику. И на уровне содержания с ним тоже нечто случилось. Все с этого начинается, и дальше человек хочет прийти снова и снова.

Мы, кажется, 7 лет проработали до тех пор, пока получили статус областного государственного театра и постоянное финансирование. А до того были зависимы только от зрителя...        

— Будучи муниципальным театром.

— Мы назывались муниципальным театром, но не получали от муниципалитета средств. Мы получили, что называется, крышу над головой. Вот и все, что было.


«Я ПОЛУЧИЛ КАРТ-БЛАНШ У ГУБЕРНАТОРА, ЧТОБЫ ОТКРЫТЬ ВОРОНЕЖУ ВСЕ МНОГООБРАЗИЕ МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ»

— С появлением в 2009 году на посту губернатора Воронежской области Алексея Гордеева жизнь вашего театра действительно резко изменилась? Как я понимаю, в Воронеже часто говорят о таком тандеме Гордеев-Бычков, который управляет культурной жизнью региона.

—  Конечно, изменения произошли очень значительные. Закончилась наша эпопея в малом зале Дворца культуры железнодорожников без туалета и других самых необходимых помещений. Так мы и жили: третий звонок, зрители в зале и артисты имеют право быстренько сбегать в зрительский туалет и начать после этого спектакль. Вот так жили. А теперь мы сочинили и построили театр, который сегодня называют одним из лучших театральных пространств в России. Опять же это театр не шикарный, не сверкающий мрамором, но теплый, удобный, функциональный, атмосферный и в то же время сохранивший камерность. А это было принципиально, чтобы отношения со зрителем, которые мы выстраивали 20 лет, сохранились. Люди переживали за те отношения и ощущения в нашем театре, которые могли уйти с переездом, боялись, что исчезнет та магия, та энергетика, тот контакт, который был со сценой. Она сегодня немножечко другая, но тем не менее главное остается. 

Это все благодаря Гордееву. Губернатор сначала просто пришел в наш театр, как и в другие, куда он начал ходить, переехав в Воронеж. И среди того, что можно было увидеть в наших театрах, то, что делали мы, ему и его супруге понравилось больше, и они начали приходить к нам чаще.

— Говорят, что чиновники, занимавшие серьезные посты в Москве, а Гордеев все-таки был федеральным министром (министром сельского хозяйства РФ с 1999 по 2009 год — прим. ред.), уже обладают другим менталитетом и иначе, в отличие от коллег, смотрят на то, какие сферы жизни наиболее важны для общества.

— Совершенно верно. Наш губернатор не на словах, как многие, а реально исповедует простую вещь, что все преобразования начинаются от человека. Сначала надо обеспечить человеку нормальное функционирование социальной и культурной сфер жизни, а потом он уже добьется показателей в экономике и во всех остальных сферах. У нас это происходит, и у нас хороший социально-психологический климат в регионе. Я глубоко в это не погружаюсь, но успехи есть, Воронежская область — суперлидер по разным показателям.

— У возглавляемого вами теперь уже знаменитого Платоновского фестиваля искусств есть какая-то глобальная цель, к которой необходимо прийти?

— Цель у меня простая, поскольку это тоже мой проект. Я получил карт-бланш у губернатора, чтобы открыть Воронежу все многообразие мировой культуры.

— То есть это главное, а не открытие Воронежа миру? 

— И это тоже, конечно, это два направленных навстречу друг другу действия. Мы открываем воронежцам мир, а миру открываем воронежцев, потому что люди приезжают к нам и увозят это впечатление о публике, о городе, о культуре и о фестивале. Сегодня во многих далеких уголках мира нас знают по Воронежскому фестивалю, и я получаю какие-то совершенно экзотические приглашения от коллективов, продюсеров из стран третьего мира, из Пакистана, Филиппин, Южной Америки. Откуда бы люди раньше знали про наш город, а сегодня это происходит.

— Наверное, многие коллеги в Москве и в Петербурге, особенно сейчас, завидуют тем тепличным условиям, в которых вы работаете?

— Я не нахожусь в идеальном мире. У меня был выбор: чему посвящать свою жизнь и как. И, конечно, 90 процентов моих друзей, коллег работают в Москве или в Петербурге, живут столичной жизнью, имеют доступ к каким-то ценностям и так далее.

Так сложилось, что я начал в Воронеже и очень долгое время мне не нравился этот город, было мне там не очень хорошо. Но, в общем, я решил изменить в этом смысле город и жизнь вокруг себя. И сегодня, когда из этого ада, в который превратилась перекопанная Москва с перманентным транспортным коллапсом, с проблемами стресса, скоростей, коммуникаций, люди приезжают в Воронеж, то видят город, который по масштабу своему, по пропорциям очень соразмерен человеку. Это не деревня, это миллионник, в котором все есть: прекрасные мировые бренды гостиниц, приличный и любых форматов общепит, это город, в котором очень много зеленых зон, в котором хороший климат. И там хорошая концентрация разных культурных событий, которая достигает пика на Платоновском фестивале. Жители понимают: «Зачем мне уезжать куда-то, если все случается и происходит здесь». В нашем театре очень хорошо, там можно даже жить, что делают молодые приезжающие режиссеры. Сейчас у нас, допустим, Марфа Горвиц ставит «Осенний марафон» Володина. Она живет в театре в удобной студии, у нас прекрасное кафе, у нас есть галерея, клуб с разными лекциями. У нас много чего происходит. 

Но это не пришло с неба. Мне пришлось залезть в сметы и чертежи, провести год сначала с проектировщиками и архитектором нового здания, а потом год со строителями, причем с турецкими, которые плохо понимали по-русски, и воевать за каждый метр, за каждый гвоздь, чтобы не было в театре линолеума, гипсокартона, подвесных потолков. Чтобы это был театр, в котором хотелось жить той жизнью, которая в нем в результате получилась. У меня в телефоне была программа, которая была синхронизирована с видеокамерой, контролирующей строительство. Видел, как там лился бетон, как привозились материалы и так далее. Я в любое время суток звонил и ругался: почему перестали работать? В итоге мы построили театр за год. Год мы его придумывали, проводили экспертизу, а потом за год построили.  

«МЫ ДОЛЖНЫ ОТСТАИВАТЬ СВОЕ ПРАВО ОСТАВАТЬСЯ ХУДОЖНИКАМИ»

— Видел вашу речь, сказанную 28 июня в день солидарности с задержанными коллегами Кирилла Серебренникова по делу «Седьмой студии». Не секрет, что многим театральным деятелям звонили из высоких кабинетов и просили не выступать, из-за этого акция не получилась столь масштабной, как изначально предполагалось. Неужели вам не звонили? Или вы настолько «неудобный и колючий», как вас характеризовал губернатор Гордеев, что звонить бесполезно?

— Если сейчас скажу, что я такой крутой, хоть 10 раз мне позвони — это будут только слова. Моя позиция очень простая, все эти начальники почему-то очень боятся неких протестных настроений, и они просто не понимали, что речь идет не о протесте, а об акции солидарности, об акции поддержки. Все лозунги акции состояли в том, чтобы людей поддержать, призвать к соблюдению закона, к презумпции невиновности. Объяснить, что наше дело сложное и требует профессионального компетентного анализа, привлечения экспертов к расследованию и тому подобное. Наши цели были позитивные, а все эти паникеры-перестраховщики просто не разобрались.

Но акция прошла, и, если посмотреть итоговый пресс-релиз, она получилась представительной, хоть и в разных формах. Да, некоторые не смогли выйти, потому что им говорили, что можно ограничиться письмом, как Захаров. А кто-то, как Бутусов или Могучий, сделали видеообращение, кто-то все-таки вышел к залу. Еще и время такое, лето, спектакли мало где идут, закончился сезон. Тем не менее акция была масштабной, но она была демонстративно проигнорирована теми, в адрес кого мы апеллировали. Это очень тревожно. Я думаю, что история не закончена.

— И что же будет дальше? Вас ведь тоже, хоть и иногда, но обвиняют в подрыве устоев и требуют «руки прочь от классики».

— Все, кто остаются равнодушными или считают, что это их не касается, либо злорадно потирают руки, потому что им не нравится эстетика Серебренникова, заблуждаются. Мы можем быть разными и не соглашаться друг с другом в каких-то творческих вопросах. Но, конечно, мы должны отстаивать свое право оставаться художниками. Большая часть общества существует по закону «если ты не украл — ты дурак», и, если ты при бюджете, ты его точно распиливаешь. Так вот люди не догадываются, что в сфере, в которой работаем мы, все совсем по-другому. Наверное, существует ничтожный процент случайно попавших туда людей, которых можно назвать жуликами. Но то, что мы — театральное сообщество — должны сегодня доказывать, что деньги, которые дает нам государство, мы не кладем себе в карман, а тратим на театральное дело, это странно, но становится необходимостью. Чтобы нас не похлопывали по плечу, не подмигивали: «Ну мы понимаем, ребята». Это ужасно.

«Я ХОТЕЛ БЫ НЕ ОКАЗАТЬСЯ В ПОЛОЖЕНИИ АНДРЕЯ ЕФИМОВИЧА РАГИНА»

— Часто говорят, что чеховская «Палата №6» — это некий образ России. 

— Я сейчас с этой точки зрения на эту повесть не смотрю. Вообще, гениальные вещи хороши тем, что в разное время, в разном возрасте, в разные периоды жизни ты может открывать в них какие-то свои слои, делать какие-то свои смысловые срезы и на этом концентрироваться. Для меня сегодня «Палата №6» — это про человеческие слабости, про то, как привычка к комфорту, к удовольствию толкает к конформизму, разрушает нас как сознательных, принципиальных личностей, и в конце концов мы оказываемся в некой палате, под присмотром сторожей. Но это следствие не только того, что мир устроен как-то несовершенно, а следствие нашей слабости, лени, трусости, если угодно, чего не хотелось бы.

— Можно сказать, что это сверхактуально именно для нынешней России XXI века?

— Абсолютно актуально, конечно. Я в том числе размышляю об этом относительно себя. Я хотел бы не оказаться в положении Андрея Ефимовича Рагина. Я борюсь с Андреем Ефимовичем, который есть во мне, ради чего все это и делаю.