Ляйсан Файзуллину все чаще можно увидеть в серьезных ролях театра им. Камала, вот и сейчас она репетирует главную женскую роль в спектакле своего однокурсника Ильгиза Зайниева «Миркэй и Айсылу» по пьесе татарского классика Наки Исанбета. «БИЗНЕС Online» поговорил с Файзуллиной о том, как в ее родном театре празднуют 8 Марта, почему можно играть на татарском Шекспира и Вырыпаева и чем так привлекателен блошиный рынок в колумбийской Картахене.
«РОДСТВЕННИКИ МЕНЯ ВСТРЕЧАЮТ В МАГАЗИНЕ И НЕ ЗДОРОВАЮТСЯ, ПОТОМУ ЧТО НЕ УЗНАЮТ»
— Ляйсан, как вы относитесь к празднику 8 Марта? И как его отмечают в Камаловском театре? Не устраивают ли в этот день спектакли в духе «зеленых концертов», когда артисты подшучивают друг над другом прямо на сцене?
— У меня вообще к праздникам странное отношение. Это для меня больше день, когда надо идти куда-то, что-то покупать всем: коллегам, мамам, родственникам. А так я не люблю дни рождения, не люблю праздники. Но люблю ощущение праздника, которое появляется, когда я путешествую или когда готовится премьера, когда собирается много народу, что-то возникает интересное, новое.
Так что 8 Марта для меня — это день обязательств, когда ты должен всем уделить внимание. И, как правило, женщины друг другу уделяют внимание больше, чем даже мужчины женщинам.
Что касается театра, то у нас бывают капустники на 8 Марта и 23 февраля, обычно днем, до вечернего спектакля. Когда все собирают свои эмоции за год, прикалываются друг над другом, и к вечеру остаются в памяти эти позитивные эмоции. Ну а потом те, у кого есть семья, конечно же, спешат домой. А у кого нет, тот идет один домой (смеется).
— В труппе вашего театра довольно много молодых актрис, но, кажется, что именно у вас сейчас карьера идет вверх: серьезные роли в спектаклях «Без ветрил», «В ожидании», главная роль в будущем спектакле Ильгиза Зайниева «Миркэй и Айсылу»...
— На самом деле когда я только пришла в театр, у меня было даже больше ролей, чем сейчас. Но они были все такие мелкие, поэтому не замечались. Когда появились значимые роли, главные, сразу начали замечать и журналисты, и все-все. А задачи остались такие же, потому что ответственность и на маленькой роли, и на большой одинаковая. Отличие в количестве текста и присутствии на сцене. А так, на репетициях мы находимся также долго, все одно и то же.
Но у меня есть ощущение, что, может быть, я созрела для главных ролей. Потому что до этого, наверное, была слабее. Не в актерском плане. Человек же созревает с возрастом, и вот моя душа как будто созрела для кого-то нового актерского открытия.
«Когда я только пришла в театр, у меня было даже больше ролей, чем сейчас. Но они были все такие мелкие, поэтому не замечались. Когда появились значимые роли, главные, сразу начали замечать»
— Как вы определяете свое актерское амплуа?
— Мне нравится именно то, что мое амплуа стерто. Мне очень нравится, что у меня нет определенного жанра — только комедийная актриса, только драматическая. Я вообще считаю, что если актер хороший, то он может играть все. Если он стертый, как белый лист, то его можно писать по-новому каждый раз, а это вообще очень круто. Потому что для меня это первостепенная задача — быть разной. Если не так, то как иначе?
Мне всегда говорили, что меня не узнают в каких-то ролях, меня путали с Нафисой Хайруллиной, другими актрисами. И Ляйсан как будто не существует, существуют похожие люди. Даже днем я хожу по коридорам театра, и меня иногда не узнают. Видимо, от того, что я прихожу ненакрашенная днем. Вечером накрашусь, говорят: «Подожди, я видел тебя сегодня днем? Ты была другой». Даже родственники меня встречают в магазине и не здороваются, потому что не узнают. Я сама иногда не понимаю, что происходит со мной... Каждый раз общаясь с кем-то, я перенимаю его манеру, какие-то его внешние черты. Мне это больше всего нравится в актерстве, когда ты можешь быть разным, когда такая богатая палитра у человека.
И это очень помогает в работе. Посмотрю, например, какой-то новый фильм, это уже для меня что-то новое. Новый спектакль, для него мне надо обязательно что-то прочесть, что-то посмотреть, куда-то съездить. Не зря же театры отправляются в какие-то творческие поездки. Если играют про деревню, то выезжают туда, изучают, играют что-то восточное, выезжают на Восток. Даже воздух почувствовать, это уже помогает.
«Мне нравится именно то, что мое амплуа стерто. Мне очень нравится, что у меня нет определенного жанра — только комедийная актриса, только драматическая»
«МЫ НИКОГДА НЕ ИЗМЕРЯЛИ ВРЕМЕНЕМ СВОИ СЦЕНЫ, У НАС ТАЙМИНГА НЕ БЫЛО»
— Когда работали над спектаклем Георгия Цхвиравы «Без ветрил», что-то читали о Татарстане времен революции?
— Честно говоря, это была настолько знакомая пьеса Карима Тинчурина, у меня папа и мама — актеры. В детстве мы даже отрывки оттуда играли в моей гимназии с подругой. Она работала актрисой какое-то время в театре имени Кариева. Мы с ней играли отрывки, и нам часто говорили комплименты, что мы как настоящие актеры.
Так что это было настолько знакомо, что мне не надо было для этого перенимать что-то новое. Но мне было интересно, потому что Георгий Зурабович сравнивал и говорил, что грузины и татары очень похожи. Георгий Зурабович говорил, что грузинские и татарские женщины похожи: так же говорим, у нас такие же правила. Хотелось немножко с Грузией познакомиться, но перед спектаклем этого сделать не удалось. Может быть, получится этим летом. Мне любопытно посмотреть на эту страну, тем более после того как мне сказали, как наши культуры похожи, потому что я всегда считала иначе, что мы совсем разные...
— А как вам работалось с Цхвиравой как с режиссером?
— На самом деле он делал форму, а все остальное делали мы. И он нам давал большую свободу, но все это сводил в очень жесткие временные рамки. Очень интересно он работал, говорил: «Вот первая часть идет 17 минут, вторая — 15 минут». А мы никогда не измеряли временем свои сцены, у нас тайминга не было. А у него каждая сцена была определена минутами. Повторю, до этого такой меры оценки сцены мы не знали. А для него было важно, чтобы все было, так скажем, упруго, сжато. Все проходило как выстрелы: одна сцена — один выстрел, второй, третий, четвертый. И ему нравилось так делать. Как будто актеры и режиссер делали два разных дела, которые совпадали в какой-то момент. Было интересно, ведь каждый режиссер привносит что-то свое в театр.
— Сейчас эти правила соблюдаете? Цхвирава-то уехал...
— Конечно, спектакль стал чуть-чуть длиннее (смеется). Но мы стараемся не уходить от уже сделанного.
«В СОВРЕМЕННОМ ТЕАТРЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ СЧИТАЕТСЯ НЕПРАВИЛЬНЫМ»
— А как вам работается на театральных лабораториях? «Иллюзии» Ивана Вырыпаева на «Город АРТ-подготовка» чем были для вас?
— Это как раз к разговору о том, что мне нравится все разное. Режиссер Алессандра Джунтини очень интересно работала, она требовала отстраненности от текста. Это интересно, потому что каждый раз, когда актер начинает играть, он начинает присваивать, начинает страдать эту историю, пытаться что-то прожить. А вот мы занимались с известным педагогом Юрием Альшицем, и он нас постоянно учил отстранению. То есть ты от текста существуешь отдельно, ты управляешь им, управляешь персонажем, ситуацией…И он всегда говорил, что не существует правильной театральной школы. Каждый выбирает для себя правильную. Но в современном театре переживание считается немножко неправильным, потому что как будто человек живет чужую жизнь.
И вот этом плане Джунтини мне понравилась, потому что она требовала именно этого – отстранения, ведения текста, отношения к нему. И задача — выучить за 7 дней большой текст, это тоже было интересно. Тем более очень классная была пьеса, с иронией, с каким-то своим отношением, в то же время очень красивая, о любви. И у каждого героя свое видение любви, у каждого свое видение этого чувства. И мне понравилось, как будто мой персонаж — это я. И я, находясь на сцене, могла рассказать людям о том, как к этому отношусь.
В спектакле «Без ветрил»
— Когда был показ этого эскиза, то актеры читали текст. Это была идея режиссера?
— Была всего неделя репетиций. Я старалась не читать, но все равно было тяжело. Но читать — это тоже своего рода искусство. Потому что когда ты читаешь, ты еще и контактируешь с бумагой, со шрифтом. У Альшица есть такие упражнения, когда надо, например, распечатать разными шрифтами тексты…
— И они будут по-разному звучать?
— Они абсолютно по-разному будут звучать, потому что это тоже живой организм.
— Что подобные лаборатории дают актеру?
— Репертуарный театр привыкает работать в таком растянутом режиме. То есть спектакли репетируют три месяца, иногда полгода, иногда год. И актер привыкает к такому расслабленному стилю вхождения в материал, в роль. Он медленно, удобно для себя находит именно тот образ, который сейчас будет создавать. А когда идет лаборатория, там четыре дня или неделя, это настолько собирает, настолько включаются другие ресурсы, актерские, человеческие. Человек начинает даже по-другому играть, потому что он в дискомфорте, у него выделяется адреналин. И в этот момент возможно вытащить такие вещи, которые скрыты, когда человек репетирует три месяца или полгода.
— Но все-таки Вырыпаев на татарском не вошел в репертуар малой сцены вашего театра?
— Было желание продолжать репетиции и поставить этот спектакль. Но были технические сложности, по времени не получилось. А на самом деле пьеса хорошая.
В спектакле «Голубая шаль»
«ПОЭЗИЮ СЛОЖНЕЕ СЛУШАТЬ, ТЕМ БОЛЕЕ ТАТАРСКУЮ»
— А может традиционный зритель Камаловского театра прийти на такой спектакль и что-то для себя получить?
— В последнее время я начала замечать, что стал такой зритель появляться. Ему нужен интеллектуальный материал, он хочет интеллектуальной пищи, театральный фастфуд его не устраивает. У нас есть спектакль «Однажды летним днем», и когда мы его недавно играли, то играли в полной тишине, зритель слушал так внимательно. Я немного видела, что были люди разных возрастов, но они так внимательно слушали, им было интересно, им было важно понять, что происходит на сцене.
И потом поэтический спектакль, наша последняя премьера «Все плывут и плывут облака…», я тоже там наблюдала за зрителем, настолько внимательно слушают, прислушиваются. Ведь поэзию сложнее слушать, тем более татарскую. Я поняла, что у нас есть вот этот зритель, которому точно нужно это. А есть тот, который не хочет этого. Но они равнозначно для нас важны.
— «Однажды летним днем» — это настоящая гордость театра, даже удивительно, что такой, можно сказать, артхаусный спектакль, так надолго задержался в афише…
—- Да, этот спектакль пять лет уже идет. Для такого спектакля это много, потому что некоторые подобные идут всего два года, три года. А потом все, ничего нет.
— Спектакль «Вне закона» по сценарию Джима Джармуша, также плод театральной лаборатории фонда «Живой город», целый год просуществовал в репертуаре театра, привлекая публику, которой, возможно, не слишком интересна, например, татарская драматургия. Почему его сняли?
— Есть такая штука, почему спектакли в репертуарных театрах существуют более длительное время, чем какой-то проект. Например, проект существует четыре года и все, люди расходятся. Да, это классно, когда за неделю репетируешь спектакль, все собираются, все репетируют. Но как быстро все собралось, так же быстро все это распадается. Мне кажется, еще дольше, и он бы начал распадаться, и это было бы неинтересно смотреть. Его сняли на пике, когда он еще был в своем расцвете, так что это нормально.
В спектакле «Дачный сезон»
«У ДРАМАТИЧЕСКОГО ТЕАТРА НЕТ НАЦИОНАЛЬНОСТИ»
— А вам самой в каких пьесах интереснее играть?
— Как актрисе и как человеку-эгоисту, конечно, нравится что-то признанное. Мировую классику, естественно, хочется играть каждому актеру. Но у меня родители работали в татарском театре, и как воспитание, традиции, для меня приятно играть татарскую драматургию. Я как будто бы часть какой-то миссии. Потому что, если не мы, кто будет сохранять культуру, язык, вот этот фундамент? Мне кажется, это фундамент всего татарского вообще. Вот, драматург Ильгиз Зайниев, кстати, очень сильно его уважаю, это мой однокурсник, это наша гордость. Мне кажется, он будет нашим классиком (смеется).
— Как режиссер тоже?
— Пока не знаю, но начинает он очень хорошо.
— Среди татарской интеллигенции часто бытует мнение, что татарский театр должен ставить только татарских драматургов…
— Ну тогда русский театр должен играть только Чехова, а Мольера и Шекспира не должен. Тогда британский театр не должен играть Чехова, нет-нет, извините. Разве может канал ВВС делать сериал по «Войне и миру». Как? Пусть играют свои, зачем они играют произведения наших писателей?
Как можно разделять культуру? Мне кажется, это такая большая семья, мировая. Музыка – для всех музыка, театр на всех один. Да, есть специфические театры, типа китайской оперы. Это они только умеют, мы никогда этого не сможем сделать. Но у драматического театра, мне кажется, нет национальности.
— Насколько часто удается выбраться на какие-то театральные премьеры в Москву или в Питер?
— Когда бываю в Питере или в Москве, естественно, иду. Из последнего увиденного мне очень запомнились «Братья Карамазовы» в МХТ, это было такое мощное впечатление. Спектакль Константина Богомолова я первый раз видела и по нему судить о его творчестве никак не могу. Но мне нравится, когда классика остается классикой, несмотря на то, что ее осовременивают. И какой-то правильный стеб в этом есть. Я не знаю, как он это смог сохранить. Но то, что это великое произведение, нет сомнений. И ты сидишь четыре с половиной часа и не замечаешь, как летит время. Ты смеешься, испытываешь полный спектр эмоций, забываешь, что ты актер, хотя зачастую оцениваешь работу исходя из актерских своих знаний.
Когда мне было 23 года, я увидела в театре Табакова спектакль Карбаускиса «Рассказ о счастливой Москве», тогда я вообще не знала, что делать дальше. Мне хотелось остаться в этом театре, в «Табакерке». У меня было такое сильное впечатление, а я была совсем молодой и просто не знала, как дальше играть. И вот это, кстати, классное ощущение…После каких-то спектаклей, сильных впечатлений такое классное чувство, как будто ты все заново строишь, потому что ты обнуляешься, и это так здорово.
В спектакле «Однажды летним днем»
«СПЕЦИФИКА ТАТАРСКОЙ ИГРЫ ЕСТЬ, НИКУДА ОТ НЕЕ НЕ ДЕНЕШЬСЯ»
— У вас уже есть опыт работы в кино, были короткометражки, была главная роль в «Семейных хлопотах» Алексея Барыкина. Насколько вас удовлетворяет этот опыт?
— Вообще не удовлетворяет. Пока все, где я себя видела в кино, вызывает у меня тихий ужас. Я не знаю вообще, мое ли это. И это не претензии к режиссерам, к команде, просто я понимаю, что совсем не знаю, как это делается.
— Киноактер и театральный актер — это совершенно разные профессии?
— Для меня это разные профессии, потому что татарский театр, наверное, более темпераментный, чем кино. Именно специфика татарской игры есть, никуда от нее не денешься. Поэтому я люблю играть в «Однажды летним днем», потому что это намного ближе к кино, к более естественному существованию. А татарский театр — это такой немного гротеск, немного комедия дель арте, ближе к этой итальянской темпераментности.
Так что я всегда вижу на экране просто испуганную Ляйсан, и все, больше ничего я не вижу в этом (смеется). Может быть, это только мой взгляд, но я пока в полном ужасе. Где-то мне нравится «Гастарбайтер», который снял Ильшат Рахимбай,потому что там что-то еще есть, какие-то персонажные штуки, а во всем остальном я больше вижу себя, чем персонажа. Пока я не найду своего персонажа, я не буду любить себя в кино.
«ДО 30 ЛЕТ Я ВООБЩЕ НЕ ЧУВСТВОВАЛА, ЧТО У МЕНЯ ДОЛЖНА БЫТЬ СЕМЬЯ»
— Давайте поговорим о будущей театральной премьере: Ильгиз Зайниев ставит «Миркэй и Айсылу» Наки Исанбета, вы с Эмилем Талиповым в главных ролях. Будет Зайниев осовременивать татарскую классику?
— Нет, не будет осовременивать, эта пьеса в чем-то вечная. Мне кажется, в классике всегда бывает что-то созвучное с любым временем. Каждый человек в своей жизни сталкивается с ситуацией, когда кто-то дружит против кого-то. И бывает, что толпа давит на каких-то людей. Обычно эти люди бывают лучше этой самой толпы. Это бывает человек, который думает по-другому, у него иные мысли, иная жизнь, вот это немножко раздражает людей. Когда человек не попадает под какую-то систему, под какие-то стандарты.
Вот и у Исанбета парень с девушкой хотят быть вместе, но находятся какие-то люди в деревне, которые хотят этому помешать. И все это переходит в настоящую драму, потому что они сказали, что согрешили, а на дворе конец XIX века, тогда это воспринималось как большой грех. И тогда людям действительно обмазывали лица черным дегтем и вели по улице, показывая этот позор…
Хотя там были девушки, которые грешили напропалую, дочки мулл делали аборты, некоторые люди об этом знали. А вот эта девушка к тому же еще открыла свое лицо, сняла платок, и это всех начало раздражать.
В спектакле «В ожидании»
— Мне кажется, что вы чем-то похожи на эту свою героиню. Вы молодая и красивая девушка, но наверняка есть немало тех, кто говорит: кызым, тебе скоро 30 лет, а у тебя ни мужа, ни детей.
— Я сталкивалась и сталкиваюсь с этим до сих пор. У каждого свое мнение, и оно имеет право быть. Каждый думает так, как ему удобно, как позволяет ему воспитание. Например, моя мама меня в этом поддерживает. То есть она не считает, что если девушке 30, она должна быть с детьми, с мужем и сидеть дома, нет. У меня, слава богу, есть такие друзья, которые меня никогда не упрекают в этом. Мне очень даже хорошо и комфортно в этом состоянии, пока я не попадаю в круг ну совсем, извините, махровых татар, которые хотят меня с кем-то познакомить.
Мне кажется, каждый человек созревает в свое время. И до 30 лет я вообще не чувствовала, что у меня должна быть семья. Не в том плане, что я ее не хочу —хочу, каждая девушка хочет, это естественно. Просто я только сейчас созрела для каких-то правильных здоровых отношений, которые будут в правильных взаимодействиях, в каком-то правильном русле протекать.
— То есть это такой сигнал поклонникам сейчас?
— Да, я созрела (смеется)! А до этого, мне кажется, это была какая-то детская влюбленность, увлеченность, потому что творческий человек не может быть не влюбленным. Приятное состояние влюбленности во мне всегда было. А сейчас оно переросло во что-то иное, да, сейчас я хочу полноценную семью. Но это не так просто: вот, я хочу, давай пошли. Я думаю, что у человека существует родная душа, с ней есть о чем поговорить, вот тогда вообще замечательно. Как у БГ в «Письмах счастья»: «Вступайте в брак с мужчиной (женщиной), слушать которого вам будет приятно».
В спектакле «Мэхэббэт FM»
«ГОВОРЯТ, НЕЛЬЗЯ ИГРАТЬ ШЕКСПИРА НА ТАТАРСКОЙ СЦЕНЕ, А ПОЧЕМУ НЕТ, ЕСЛИ Я БЫЛА В ЛОНДОНЕ?»
— В начале нашего разговора бы сказали, что чувство праздника к вам приходит во время путешествий. Судя по «Инстаграму», путешествия – это ваше настоящее хобби?
— Я же говорила, что театр — это как большая семья. И, мне кажется, очень важно, когда ты изучаешь разную культуру, например, когда посещаешь фестивали, а мы были в Колумбии, в Венгрии, в Китае. И каждый раз ты там общаешься с людьми, театры разные, режиссеры разные, мы смотрим спектакли друг друга. Именно тогда просыпается желание быть значимой для всего мира. Как будто вы все разговариваете на одном языке, этот язык – театр.
Есть эта сторона путешествия, а есть сторона того, что, когда я приезжаю куда-то, обязательно ловлю ощущения. Вот как я себя чувствую в Лондоне, например? Я иду по его улице и ловлю ощущение реальности. Мне кажется, у каждой страны есть своя реальность, свой воздух, запахи, ощущения. И я пытаюсь поймать эти ощущения. Говорят, нельзя играть Шекспира на татарской сцене, а почему нет, если я была в Лондоне? Если я чувствовала этот воздух, я знаю, как там разговаривают люди, какой у них взгляд. И вот это ощущение потом дает мне право играть Шекспира, потому что я ощутила вот это и я примерно знаю, как могло там быть. Да, я не жила в ту эпоху, но была в этом месте.
— То есть вы не уезжаете просто так, а пытаетесь найти нечто, что поможет и в работе?
— Я не люблю ездить в Турцию, лежать там на пляже. Даже когда я была в Италии, а один из городов был Римини, ходила пешком вдоль моря и просто не понимала, почему люди лежат. Пассивный отдых вообще не для меня. Для меня отдых — это ходить, узнавать. Потому что жизнь настолько коротка, а столько всего еще есть в мире. Необязательно, конечно, все это использовать в работе, но ощущение того, что ты знаешь — это самое классное ощущение.
«Я КУПИЛА В КОЛУМБИИ ГАМАК. ОН ЛЕЖИТ У МЕНЯ ПРОСТО ТАК, НО ОН У МЕНЯ ЕСТЬ»
— Какая-то страна произвела самое сильное впечатление?
— Колумбия,потому что это совсем другой мир, совсем другая реальность. Я даже не совсем помню, как это было. Это было 7 лет назад, и тогда, помню, приехала, и у меня всегда были разные эмоции, то мне хотелось плакать, то смеяться. Настолько там все разное. Говорят же, что даже давление другое. И когда люди быстро поднимались по лестнице, за кулисами ставили кислородные баллоны, чтобы люди дышали.
— Потому что высокогорье.
— Да, очень высоко над уровнем моря. И я помню, что там люди лежали и спали на земле ночью. Это было так жутко, так грязно, а в районе, где живут богатые, так все чисто, красиво. И вот эти смешанные чувства постоянные, какая-то площадь невероятно большая, а потом место, где маленькие домики. Сначала была столица Богота, а потом мы поехали в Картахену, она была ниже. И когда ты едешь по серпантину и видишь такие обрывы, думаешь, как тут люди вообще передвигаются без страха? Плюс в Боготе было 20 градусов, так комфортно, приезжаешь в Картахену, а там парилка, там вечный курорт. Причем считается, что курорт для бедных. Извините, у нас бы были такие курорты для бедных...
Самое интересное, помню, мы ходили на блошиный рынок и там продавали даже зубные кресла, стоматологические. Там шкафы, чемодан, с которым ездили по всему миру, и на нем марки из всех стран, столько всего, даже гамаки. Я купила гамак. Он лежит у меня просто так, но он у меня есть (смеется).
— А Штаты?
— Кстати, когда я попала в Штаты, думала, что настолько буду впечатлена, что останусь там, попытаюсь остаться. Но я в какой-то момент поймала себя на том, что я больше люблю Европу. То ли архитектура меня так вдохновляет, то ли какой-то дух... Американцы слишком для меня свободные, я не настолько, видимо, свободный человек. Я свободна, но в какой-то своем понимании, другом, и их свобода меня немножко пугает. Мне стало некомфортно от их свободы. То ли личного пространства какого-то нет, как будто все общее. Как будто не существует каких-то рамок. Это круто, но в какой-то момент меня начало это напрягать.
Мне очень понравилось в Будапеште, мне кажется, это один из самых-самых европейских городов. Там по-европейски все, его можно сравнить и с Лондоном, и с Берлином. А в Америке я бы поработала. Вот так же, как я живу в Казани, мне хорошо, комфортно, а в Москве немножко некомфортно, суетно, но я бы там с удовольствием приняла участие в каком-то проекте. И так же в Америке, по сравнению с Европой. Казань для меня — Европа, а Москва — Америка.
— Символично, учитывая вашу любовь к путешествиям, что посетители казанского ж/д вокзала могут слышать ваш голос.
— Это правда. Записывали на «Татармультфильме» после очередной озвучки мультфильма, поэтому запись получилась такая добрая и сказочная. Как будто мы отправляем пассажиров не в Москву, а в волшебную страну.
Файзуллина Лейсан Хурматулловна
Актриса. Родилась 30 июня 1987 года в Альметьевске. В 2008 году окончила Казанский университет культуры и искусств. С этого же года в труппе Татарского государственного Академического театра имени Камала.
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 41
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.