.

«НЕ НАДО СЧИТАТЬ ПУБЛИКУ ДУРОЙ, ПУБЛИКА ВСЕ ПОНИМАЕТ»

Капельдинерши портят начало спектакля назойливыми спойлерами: требуют отодвинуться от проходов, убрать оттуда вещи, потому что «актеры много бегать здесь будут, особенно до антракта». На сцене тем временем красуется нечто вроде портика — современная версия, без архитектурных вычур, зато ярко-красного «вырвиглазного» цвета. Подобно капельдинершам, забегу вперед и разболтаю, что портик этот не один, за ним скрываются еще два, а крыши к ним тоже имеются в наличии. Они сначала таятся под колосниками, потом будут то спускаться, то подниматься.

В начале спектакля на переднем портике растянут транспарант, сообщающий, что «Весь мир — театр». Мысль не свежая, но шекспировская. Дальше на сцену поднимется Лорд, даст команду своим собакам, актеры в масках собак (необычный для взрослого спектакля прием) энергично забе́гают по залу и залают. В лапы к скучающему Лорду, как Шекспир завещал, попадется забулдыга Слай (актер Марат Голубев выглядит каким-то растерянным), и завертится комическая карусель.

.

Сначала к Слаю, возомнившему себя вельможей, подошлют под видом жены пажа. Паж в Качаловском — внушительных размеров мужчина с бородой, упакованный в красное платье. Автор настоящих строк только начал раздумывать над семантикой этого смелого образа, как был посрамлен зрительницей-соседкой, выкрикнувшей в экстазе узнавания: «Кончита Вурст!» Эта зрительница еще не раз выручала: например, в сцене появления сексуально амбивалентного портного в странной блестящей шапочке... «Ве-е-ерка Сердючка!» — радостно выдохнула соседка. Не надо считать публику дурой, публика все понимает.

Слая с пажом укладывают на большой красный диван и показывают им спектакль о строптивой Катарине, укрощенной непоколебимым Петруччо. Спектакль начинается с появления двух колоритных фигур (маленькой и долговязой) — женихов сестры Катарины Бьянки: Гремио (Геннадий Прытков) и Гортензио (Илья Петров). Уже во время их разговора на авансцене в глаза бросается два обстоятельства. Во-первых, странная, даже вызывающая актерская подача, напоминающая скорее о театре кукол, чем о русском драматическом театре с пресловутыми теплотой, тонкостью и психологическими нюансами. В спектакле Игоря Коняева принята иная манера игры: актеры как будто дергаются на шарнирах вслед за невидимым кукловодом, шаржируют, если не окарикатуривают своих персонажей, безо всякого снисхождения выставляют их кривляющимися уродцами.

Во-вторых, глаз приковывают костюмы (художник — Ольга Шаишмелашвили). Гремио и Гортензио носят ярко-красные камзолы, сверху прикрытые роскошными черными плащами с объемистыми рукавами. Гремио (видимо, для татарского колорита) еще и снабжен чалмой. Подобная кондитерская роскошь тут повсюду: смелые, крикливые сочетания цветов — черный с белым, черный с желтым, черный с красным (вся свита Лорда кажется сотрудниками Пермского академического Театра-Театра — это их фирменный стиль). Пышные многоярусные женские юбки оборудованы смелыми разрезами. Костюмы влюбленного в Бьянку юного Люченцио (Тимофей Гаврилов) и его слуг Транио и Бьонделло представляют собой вариации современной молодежной моды, но все с тем же элементом чрезмерности и китча: фуражка Люченцио украшена стразами, Бьонделло почему-то носит под шортами лосины.

.

«МЕНЬШЕ ВСЕГО В СПЕКТАКЛЕ КОНЯЕВА ПОВЕЗЛО ЕЛЕНЕ РЯШИНОЙ»

В костюме Лорда больше мужественной простоты. Впрочем, Лорд быстро перевоплотится в главного героя комедии — Петруччо. «Как вас зовут, синьор, и чей вы сын?» — спрашивает его Баптиста (актер Михаил Галицкий в меховой шапке и с накладной бородкой клинышком). Публика Качаловского театра прекрасно знает, как зовут этого актера — Илья Славутский, сын худрука коллектива Александра Славутского. Ему, одному из немногих, режиссер оставил возможность некоего человеческого объема в роли: иногда Славутский заговорщически подмигивает залу, иногда слегка ухмыляется в сторону, например, когда вынужден гарцевать на накладной лошади. (Конька то ли из ткани, то ли из папье-маше надевают на пояс актера, наподобие спасательного круга — ноги артиста изображают лошадиные конечности, а ножки персонажа свисают по бокам, ими можно смешно болтать или драться.) Игра Славутского уверенна, актерские оценки достаточно точны, хотя есть и некая примесь то ли вальяжности, то ли усталости, свойственная избалованным главными ролями премьерам.

Меньше всего в спектакле Коняева повезло Елене Ряшиной — исполнительнице роли Катарины. Она изуродована гримом, снабжена неким колючим венцом, сигнализирующим о дурном характере, а грубыми манерами вызывает ассоциации с героинями популярного телешоу «Пацанки». Актриса произносит реплики низким голосом, а ее однообразная интонация напоминает вопли мачехиной дочки из фильма «Морозко». Впрочем, изуродованная Катарина в начале спектакля — совсем не новость. Мне приходилось — кажется, в Ижевске — видеть спектакль, в котором Катарина носила толщинки, превращавшие ее в культуристку или сумоистку. Но ижевская актриса имела возможность приобрести женственный образ по ходу спектакля. Качаловское «Укрощение» меняет костюм героини (на все тот же навязчивый красный — главный цвет спектакля), но не меняет ее ухваток и интонаций. В финале Катарина еще страшней: в первых сценах она хотя бы ограничивалась стрельбой из водяного пистолета, а под конец спектакля бросается на ни в чем не повинную почтенную вдову (Антонина Иванова) и сильным ударом сбивает ее с ног.

.

«АКТЕРЫ В «УКРОЩЕНИИ» КОНЯЕВА ИГРАЮТ ГРУБО, МОНОТОННО, НЕ ДАЮТ БОГАТСТВА ОКРАСОК»

Качаловский театр в последнее время стал радовать казанцев спектаклями приглашенных режиссеров. Между Григорием Дитятковским, поставившим здесь «Дон Жуана», и Игорем Коняевым есть некоторая разница. Дитятковский — режиссер-эстет, философ, даже в неудачных своих работах он придерживается интеллигентного почерка и чуждается жанровых, развлекательных спектаклей. Коняева прославил «Московский хор» по пьесе Людмилы Петрушевской в петербургском МДТ — спектакль 2002 года, художественным руководителем которого был учитель Коняева — выдающийся режиссер Лев Додин. С тех пор режиссер не поставил ничего равного «Московскому хору» по таланту и театральному качеству. Более того, его заметно привлекает не интеллектуальный, а жанровый, развлекательный театр. В последние годы он вообще остыл к драме, сосредоточившись на легком жанре музыкальной сцены — мюзиклах и опереттах.

Мне приходилось неоднократно писать о спектаклях Коняева, в том числе негативно и довольно резко. На сей раз не хотелось бы впасть в однозначность. Режиссеру в спектакле многое удалось. Прежде всего внушает уважение способность режиссера совладать с фабулой «Укрощения строптивой». Помимо широко известной истории Петруччо и Катарины там есть еще удивительно путаный сюжет, посвященный женихам Бьянки, — с переодеванием слуг и хозяев, с фальшивым и настоящим отцом Люченцио. (Настоящего отца Люченцио зовут Винченцио, его играет Николай Чайка, и он второй, кроме Славутского, и последний актер спектакля, позволяющий себе говорить не мультяшным, а простым человеческим голосом.) Обычно эту линию либо безжалостно режут, либо безнадежно в ней вязнут. Режиссеру Коняеву удалось изложить ее внятно, лаконично и доступно для зрителя. Второе достоинство спектакля — его мощный, почти звериный драйв, у многих зрителей вызывающий восторг. У автора этих строк он вызвал скорее смятение и когнитивный диссонанс...

.

На самом деле шекспировский материал дает постановщику большую свободу. Претензии по части историзма костюмов и декораций нужно отбросить с порога. Шекспир мешал в своих пьесах страны и эпохи похлеще современных постмодернистов. Правильных и неправильных костюмов в Шекспире не бывает: все решает фантазия театра. Претензии по части актерской игры тоже зыбки. Шекспировский «Глобус» играл отнюдь не по Станиславскому, стихия площадных забав и даже дурного вкуса ему, очевидно, не была чужда.

Актеры в «Укрощении» Коняева играют грубо, монотонно, не дают богатства окрасок, однако это можно счесть режиссерским решением, как и обилие шуток и реприз, не очень принятых в приличных домах: тут бесконечно выплескивают друг на друга ночные горшки, больно ударяются мошонками, хватают женщин за груди и филей. Возможно, число этих пошловатых реприз можно было бы сократить, но не будем ханжами. Когда Петруччо лезет под юбку к Катарине, чтобы нащупать ее «хвост», — это не Коняев придумал, это Шекспир написал. Вообще его комедии по-ренессансному скабрезны и изобилуют шутками ниже пояса.

.

«ГРУБЫЙ МАЧИЗМ НЕ ПРОСТО ТОРЖЕСТВУЕТ, А ПРАЗДНУЕТ ТРИУМФ»

Как ни странно, Шекспиром можно оправдать и самую вопиющую новацию качаловского спектакля. В той или иной мере в постановках «Укрощения строптивой» всегда присутствовала любовь. Да, Петруччо ведет себя с Катариной жестоко: морит строптивую голодом, не дает ей спать, лишает нарядов, но, как правило, актеры микшируют эту пытку изображением некоей любовной «химии», возникающей между молодыми супругами. Петруччо с Катариной обмениваются страстными взглядами, кокетничают, «укрощение» превращается в род любовной игры, а голос супруга дрожит, решимость вот-вот отступит перед чарами прекрасной возлюбленной. Именно так играли эту пьесу Дмитрий Барков и Алиса Фрейндлих в известном всей стране по телеверсии спектакле Игоря Владимирова в ленинградском театре им. Ленсовета. В постановке Коняева любовь оказалась вынесена за скобки. Катарина сначала пытается бороться с жестоким супругом, потом смиряется перед лицом превосходящей силы. Впрочем, Шекспир не писал ни о какой любви — ее вычитывали между строк. Коняев не стал вычитывать — опять же, его режиссерское право.

.

В прошлом сезоне в Курганском театре драмы эту же пьесу поставила молодой режиссер Алессандра Джунтини. Ее Катарина заканчивала дни в психиатрической лечебнице, затравленная и сломленная произволом жестокого мужского мира. В спектакле театра им. Качалова грубый мачизм не просто торжествует, а празднует триумф. Более того, мачизм имеет конкретную социальную приуроченность. На церемонию бракосочетания Петруччо (Славутский) является в... спортивном костюме с массивной цепью на шее. Его свита (кстати, отлично слаженная работа пятерых молодых актеров) похожа на проворных «братков», обслуживающих своего пахана. Звучит балканская музыка, напоминающая о фильмах Кустурицы, по которым наши бандиты учились у старших югославских товарищей правильно «забивать стрелки» и нюхать кокаин. Знаменитый финальный монолог Катарины «Наша сила в нашей слабости» превращен в агрессивный рэп-речитатив: рэп — музыка, скажем мягко, тоже не чуждая миру криминала.

Режиссер спектакля Игорь Коняев Режиссер спектакля Игорь Коняев

В спектакле Коняева заложен нешуточный сатирический потенциал. Есть и детали, остающиеся без внимания широкой публики, но многозначительные. В начале второго действия в арочках ярко-красного портала возникают надписи: «гордыня», «гнев», «алчность», «похоть», «зависть». В христианской традиции это смертные грехи. Почему-то упущены «уныние» и «чревоугодие» — трудно сказать, следствие ли это какой-то неведомой концепции или же они просто не влезли внутрь декорации и по такому случаю были прощены. Ваш корреспондент даже проконсультировался со специалистами по шекспировскому театру. Случаев, чтобы наименования грехов писались на заднике или табличках, они не припомнят, зато помнят аллегорическое шествие смертных грехов в средневековых моралите, попавшее оттуда в «Фауста» Кристофера Марло. Там Люцифер устраивает для Фауста своеобразный спектакль, показывая ему все скопище человеческих пороков, достойное ада. Силен соблазн сравнить Лорда-Петруччо из спектакля Коняева с этим самым Люцифером, устроившим Фаусту-Слаю экскурсию на ярмарку человеческого ничтожества с современным бандитским акцентом. Тогда станут понятны и грубость, и цинизм, и дурновкусие, и даже удивительное обилие в спектакле красного цвета — цвета ада.

Впрочем, даже если Коняев имел в виду что-то подобное, внятно он свою мысль так и не артикулировал — и никакой антитезы торжествующей бандитской морали не предложил. Спектакль заканчивается безумной массовой пляской, на первом плане пожилой актер Прытков танцует нечто в духе рэпера Тимати. Зал радостно аплодирует, женщины скандируют «Браво!». Вот только чур потом не обижаться, если попадете под горячую руку какому-нибудь Петруччо с большой дороги.

Андрей Пронин