Михаил Панджавидзе: «В Казани грамотный менеджмент, европейская система приглашения артистов»

Михаил Панджавидзе: «Я много ставлю в других театрах, так что мне есть с чем сравнивать. Поэтому ценю Казань»

«ЛИБРЕТТО БЫЛО КАК АГИТКА»

- Михаил Александрович, вы немного переработали либретто «Джалиля». Для переделки культового произведения надо набраться смелости. Почему вдруг было принято такое решение?

- Особой смелости набираться не приходилось, я все сделал абсолютно правильно. То либретто, которым мы располагали, устарело в силу идеологических причин. Оно было написано как агитка. Давно уже никому не надо объяснять личность Джалиля. Последняя сцена вообще была написана, очевидно, для того, чтобы объяснить: не все немцы враги, есть еще хорошие немцы в ГДР. Все это сейчас выглядит смешно, выросло уже целое поколение, которое просто не знает, что такое ГДР, такого государства уже 20 лет как нет. Родное либретто, написанное на татарском языке, оно прекрасное, оно сделано точно, Жиганов писал на эти слова. Мы не тронули татарское либретто.

- А что вы тронули?

- Русский текст, который был безграмотен. Перевод с татарского получился неудачным. Мериме в свое время сказал, что перевод – как женщина. Если он верен, то некрасив. Если неверен, то прекрасен. Наш перевод был и некрасив, и неверен.

«ДЖАЛИЛЬ БОЯЛСЯ ЗА СЕМЬЮ»

- Вы немного изменили финал.

- Финал концептуально изменен. В него-то и заложена основная мысль спектакля. Мне в героях никогда не интересна политическая составляющая. Мне интересна составляющая человеческая. Джалиль не боялся смерти – герой же. Он даже не боялся того, что его имя будет опозорено. Ради великой цели на это можно пойти. Как всякий нормальный мужчина он боялся одного: что будет с его семьей? Человек, который попадал в плен, приравнивался к предателям. Сталин говорил: русские не сдаются! Даже когда люди пропадали без вести, на их близких смотрели искоса. Мне об этом рассказывала еще моя бабушка, которая была женой командира, погибшего в сорок первом году. Только в сорок четвертом пришла бумага, это подтверждающая, и они стали получать пособие как семья погибшего. До этого на них смотрели косо. Когда она, с тремя детьми на руках, младшей было два года, просила помощи, ей говорили: «Откуда мы знаем, кто ты такая? Может быть, сейчас твой муж с оружием в руках против нас воюет?» Вот такие были обычаи в нашей стране. Страшное было время. И Джалиль всего этого боялся. По сути, вся история, которую мы рассказываем, - это воображение Мусы Джалиля. Наш сюжет – это то, что происходило с ним наяву и в его воображении. Больше всего он боялся за семью, но тем не менее шел и выполнял свой долг. Он действительно был герой, потому что сколько мы знаем сильных мужчин, которые ломались, когда дело доходило до их близких.

«КУДА Я ЛЕЗУ, ЗАЧЕМ МНЕ ВСЕ ЭТО?»

- Партитура претерпела изменения?

- Да, небольшие, мы придали ей наиболее современное звучание. Кстати, когда я разговаривал с сыном Назиба Жиганова Иваном, он мне сказал: «Я все услышал. И мне очень жаль, что папа не дожил до вашей работы, он был человек озорной и очень прогрессивный. Он мог, например, в песню о Ленине врубить саксофон. А когда он писал оперу о Джалиле, это тоже была работа на грани фола. Его за нее по головке могли не погладить. Если бы отец сейчас работал с вами, вы бы сделали еще больше смелых шагов».

- Вам сразу понравилась музыка Жиганова?

- Нет. Когда я слушал клавирное исполнение, то подумал: Господи, куда лезу, зачем мне все это? Но когда я послушал симфоническое исполнение… Недаром Жиганов каждый год писал по симфонии. У него уникальное симфоническое мышление. Когда приехали на спектакль музыковеды из Москвы, они все удивлялись: ну надо же, какой хороший композитор! Это понятно, у нас есть предубеждение перед людьми, обласканными властью. Есть такое выражение – «назначенный гений». А Жиганов – «не назначенный». Он блестящий композитор.

«В КАЗАНИ ГРАМОТНЫЙ МЕНЕДЖМЕНТ»

- Вы поставили в казанской опере семь спектаклей – это, по сути, это целая афиша. Почему такая любовь к Казани?

- Я много ставлю в других театрах, так что мне есть с чем сравнивать. Поэтому ценю Казань.

- Чем наш театр отличается от других?

- Прежде всего, грамотным менеджментом, европейской системой приглашенных артистов «стаджионе». В казанской опере есть театральный дух, здесь есть вышколенная постановочная часть, очень и очень хороший оркестр с маэстро Салаватовым. Гордость этого театра – это хор, он интересен не только певчески, но и актерски. Политика театра направлена не на коммерцию, а на создание предмета искусства. Это сейчас в театрах нечасто встречается. А это греет.

«ОТ «ЗОЛОТОЙ МАСКИ» В ТЕАТРЕ КУРАЖ»

- Театр начал принимать участие в «Золотой маске»…

- Двое солистов - Ахмет Агади и Альбина Шагимуратова - в разные годы получили «Золотые маски» за лучшие роли.

- Оба – в ваших спектаклях.

- Я не хочу муссировать эту тему. Вот возьму «Маску» за лучшую режиссуру, тогда и поговорим. Если говорить, что «Маски» у певцов – это моя заслуга, мы невольно умаляем заслуги артистов, я бы этого делать не хотел. И Ахмет, и Альбина получили награду заслуженно, честь им и хвала. А что касается театра, то от участия в этом конкурсе у него появляется кураж. Пятнадцатиминутные овации на сцене Большого театра после недавнего показа там «Лючии ди Ламмермур» - это о чем-то говорит. В театре в Казани нет ощущения провинции. У меня буквально недавно в жизни произошли перемены – я ушел из Большого театра. Просто в какой-то момент понял, что рискую так и остаться очередным режиссером Большого театра, ставящим в провинции. На сегодня я остаюсь в Минске, в Национальном театре Беларуси главным режиссером. И буду продолжать сотрудничать с Казанью.

«Детям надо показывать нормального «Онегина», человеческого. Живого, доброго, без зауми. Мне кажется, мы сделали очень добрый спектакль»

«ИНОГДА МОЖНО ПОВЕРНУТЬ КОЛЕСО ИСТОРИИ»

- Ваш последний спектакль в Казани - «Евгений Онегин» - он вне моды. В нем нет авангардистских изысков. Не страшно было выпускать такой спектакль?

- Страшно ставить нетрадиционного «Онегина»! Сколько лет не шел «Онегин» в Казани?

- Много.

- Так вот и пора было поставить такой спектакль, чтобы дети на него могли ходить. А детям надо показывать нормального «Онегина», человеческого. Живого, доброго, без зауми. Мне кажется, мы сделали очень добрый спектакль.

- Ваша будущая работа в Казани – «Турандот» Пуччини. О чем будет спектакль?

- Говорить о будущем спектакле - всегда такое неблагодарное дело! Хочется поставить спектакль про самопожертвование, про безумную власть, которая душит все, но иногда искупительная жертва способна повернуть вспять колесо истории. Редко, но это бывает. Спектакль мне дорог еще и потому, что это последний проект ушедшего недавно из жизни сценографа Игоря Гриневича. Премьера «Турандот» намечена на сентябрь.

- Какие еще планы связаны с нашим театром?

- «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах». Не хочу ничего загадывать. Хотя сейчас, уйдя из Большого театра, я понимаю, что хотел бы связать свою судьбу с казанским театром. Это мой театр. Состоялся я в Казани. Но… Поживем – увидим. У меня сейчас такое время – «сороковые, роковые». Кризис среднего возраста – идет переоценка ценностей, надо искать новые пути, новые средства выразительности, новый стиль. Надо сейчас все пережить, перековаться и выдать что-то новое. Время собирать камни.