Алексей Венедиктов: «Мы находимся в стадии транзита, в стадии турбулентности»Фото: «БИЗНЕС Online»

ВЕЛИКИЕ УХОДЯТ

— …Буквально несколько минут назад стало известно, что скончался народный артист Владимир Этуш. На 97-м году жизни. Об этом уже сообщили все, подтвердили, к сожалению. Владимир Этуш — это же просто человек, который у меня ассоциируется с детством. Когда мне начали разрешать смотреть «Кавказскую пленницу», условно говоря.

— Он был задолго до твоего, даже с моим детством ассоциируется. 96 лет, и есть несколько удивительных историй. Мы разговаривали в конце 90-х, он бывал здесь, он приходил на «Эхо», и мы, безусловно, я надеюсь, будем повторять, я знаю, будем повторять эфиры с ним. Мы сидели, и такая мудрость, он был спокойный, тихий, разговаривал очень тихо. В основном спрашивал. Но я вот когда стал интересоваться все-таки его биографией до меня, обнаружил интересную штуку. Например. Он же воевал. Был ранен, контужен, был комиссован в 43-44-м, ушел в Театр Вахтангова, в котором он служил до последнего времени. А в 45-он уже получает роль Бориса Годунова в пьесе «Великий государь». То есть мальчик, в 45-м году. Ему 23 года. Он получает роль Бориса Годунова в пьесе «Великий государь». При Иване Грозном, не про Бориса Годунова. То есть его заметили сразу. А первое его кино было в известном фильме Михаила Ромма, на секундочку, «Адмирал Ушаков». Где он играл главного турецкого флотоводца Сеида, то есть он реально был замечен рано и это очень здорово, это не придумано, не надуто, были надутые мифы при советской власти, они вроде получали все призы, а потом выяснилось, что они никто. Нет, вот он был великий. И, конечно, печально. Он болел очень, я знаю. Он болел очень последние 2,5-3 года… Будем пересматривать «Кавказскую пленницу».

— На самом деле, есть люди, у которых возраст уже за 90 и которых мы любим и уважаем в течение всей жизни. Просто на самом деле хотели начать эфир с поздравления. Это так вышло. Давайте все равно…

— В прошлое воскресенье, шесть дней назад замечательному просто учителю русского языка и литературы Льву Соломоновичу Айзерману исполнилось 90 лет. И хотел его поздравить. Удивительный человек, он пришел в школу в 1952 году. Через три года снимется в «Адмирале Ушакове» Этуш. А он шел в 52-м году учителем литературы, в те годы. И могу сказать, что ему очень обязан, потому что он меня научил… я лично не встречал, когда я работал учителем. Он меня научил тому, что «Капитанская дочка» Пушкина важнее, чем параграф о Пугачеве в учебнике. И когда я преподавал историю, я своим детям вместо Пугачева, вместо параграфа — «параграф прочитайте, а „Капитанскую дочку“ изучите». И вот это был его ход, что художественная литература создает новую реальность в головах у детей. Историческая художественная литература. Кстати, про «Три мушкетера» можно то же самое сказать. И что, условно говоря, конец 19-го века, время Александра Третьего надо изучать по рассказам Чехова. Это вот про это.

— То есть литература важнее, чем история.

— Литература важнее, чем учебник истории в 7-8 классе. Я бы сказал так. Учебники писались в советское время без оглядки на фигуру, там действовали народные массы, исторические закономерности. Людей там было мало, маловато. А дети 13-14-15 лет воспринимают через людей, через общение, через понимание. Как бы я поступил. На чьей стороне я бы был. Извини, грубым словом — а это по мне, нравственно, морально или не по мне. И, собственно говоря, он научил тому, что герои литературных произведений живые, такие же живые, как исторические Петр Первый, Александр Суворов, Емельян Пугачев. Я читал его статьи какие-то в «Учительской газете», в специальной литературе методической. И это все было в советское время, читал это, учился этому, старался учить своих детей. Так что, если Лев Соломонович слышит, здоровья вам и всем, кто учился у него и кто нас слышит. Кто забыл, что у него в воскресенье было 90 лет, звоните и поздравляйте.

 ЭЛЕКТРОННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ С ВОЛЕИЗЪЯВЛЕНИЕМ

— Был на этой неделе московский гражданский форум. В Москве. И там была одна из секций посвящена эксперименту, который планируется на ближайших выборах в Мосгордуму. Электронное голосование. Давайте для слушателей, которые не были на московском гражданском форуме, не читали и не знают, о чем идет речь. О чем идет речь? Принято ли это решение, как это будет выглядеть.

— Решение не принято, потому что должен был быть принят федеральный закон, который сейчас внесен в ГД. Представителями нескольких фракций. После этого должен быть принят московский закон. Московской гордумой. После этого должна инструкция московской городской избирательной комиссии, тогда все будет понятно. Как это мне видится. Потому что на самом деле толкачом этой идеи был я. Приблизительно это было 2,5 года назад. А на самом деле я особенно возбудился в августе прошлого года, до выборов мэра сентября 2018 года. Мне просто казалось, что если все больше и больше в Москве — я говорю про Москву, потому что я член Общественной палаты Москвы до середины апреля, во всяком случае, — что если огромное количество электронных услуг в Москве, электронное правительство, электронная демократия, все МФЦ, электронная запись в школы, электронная запись в больницу, материнский капитал идет электронным образом, и все это идет, да, иногда со сбоями, но, в общем, даже противники Собянина говорят о том, что вот это развивается. То есть Москва становится цифровой и электронной. Что неизбежно голосование придет и столкнется с цифрой. Неизбежно. У нас были КОИБы, они были под большим вопросом, последнее время они перестали быть под вопросом. До Приморья. Сейчас опять будут под вопросом. Это очевидно. И мне казалось, что чем мы хуже эстонцев. Наших быстрых братьев — я бы сказал.

— Ой-ой.

— Да, неполиткорректно, я знаю. Это еще 2,5 года назад мы говорили с изобретателем этой системы, Олегом Швайковским, эстонцем, который выходил на прошлый гражданский форум по телефону. По скайпу. Про это рассказывал. И мое предложение было не техническое, а политическое, гуманитарное. Давайте проведем эксперимент, попробуем в 1-2-3 округах, их всего 45, а в Москве только по округам будут выборы, провести электронное голосование. Причем условие будет таковым, что это голосование будет идти наравне с бумажным. То есть, грубо говоря, не вместо. Это по желанию. Кто захочет — выпишется из бумажного реестра, запишется в электронный и электронно проголосует. Собственно, это была идея. Это август, я получил отлуп от Центральной избирательной комиссии, от администрации президента. От мэрии Москвы. А зачем, все хорошо. А зачем, у них все хорошо. Посмотри, Собянин избран и действительно за него проголосовало безумное количество людей. 70%, по-моему. При небольшой явке. Чего им дергаться. Мне все говорили: Алексеевич, чего ты лезешь. А мне интересно. И полгода я додавливал, давил, ходил, ныл и публично, и не публично. И был услышан. И, собственно говоря, идея состоит в том, что если будет принят федеральный закон, может быть он не будет принят, Володин — Собянин — не самые простые отношения. Московская гордума примет закон, то в 1-2-3 округах будет принято такое решение. На московском форуме гражданском были представители всех партий. И парламентских, и не парламентских, и был представитель Собянина. Естественно. Но и представитель Навального был, Иван Жданов. Был Илья Яшин, был Дмитрий Гудков. Это из не парламентских. Были «яблочники». И, собственно говоря, все высказывали скепсис. Все до одного. А я им говорил, что чего вы боитесь. Вот давайте вы своих айтишников направите в эту рабочую группу, которая будет разрабатывать софты. Это решение мне удалось тоже продавить. Тоже непросто далось до форума. Чтобы сделать предложение. Вот, давайте, «Яблоко», направьте своего, Навальный, направь своего. У вас же было голосование, говорю я, по коалиционному совету оппозиции. Уже электронное. Чего-то это вас не волновало.

 — И вопросов, что тогда было много, что сейчас.

— Я тебе могу сказать, что 10 лет назад мы поднимали вопрос об электронном голосовании, тогда поняли, что система не дает ответа на вопрос. Не готовы. Прошло, извини меня, уже 7 лет. Технологии развиваются фантастически. В Москве развито наблюдение, сто процентов закрываем камерами, сто процентов закрываем наблюдателями. Нужно новое наблюдение электронное. Это такой вызов, такая амбиция. Мне кажется, что странно, что они все, от коммунистов, ЛДПРошников, до Яшина и Жданова — все против.

— Есть вопросы очень конкретные.

— Ну хорошо, я говорю, давайте вы направьте, если они технические вопросы, вы направьте своих людей в группу посмотреть и выработать, вместе создать, собственно, я обращаюсь к вам за помощью. Помогите создать систему, которая бы вас устроила. А что, вот в Эстонии сегодня две партии потребовали пересчитать или переголосовать все, что было в электронке. А в Эстонии в это воскресенье были выборы в парламент, 44% избирателей проголосовали электронным образом. И две партии. Одна — которая набрала 1,5%, а другая — 1,2%. И это хорошо, и давайте тестировать системы. Я же говорю, давайте протестируем в 1-2-3-х округах. И посмотрим, сколько людей захочет еще порисковать своим голосом. Ну нет, ну хорошо. Все группа будет работать, но может быть, не будет принят закон, тогда вообще вопроса нет. Все, съедем с этой темы. Но пока так.

— Хорошо. Тогда вопросы, которые были опубликованы, в том числе у нас на сайте. От Ильи Яшина. Их несколько. Они не технические. Хотя некоторые… Я все равно их задам. Первый вопрос — вопрос доверия. Поскольку Илья считает, что такое новшество требует высокого общественного доверия к избирательной системе, а его нет, потому что столичный избирком возглавляют те же люди, что были у руля в том числе в 11-м году.

— Эти же люди будут возглавлять избирком и бумажное голосование. Значит ли это, что Илья Яшин и его товарищи не пойдут на выборы, потому что нет доверия? Только так. Или доверие есть или его нет. Если у вас нет доверия к этому избиркому…

— Это не значит, что люди не идут на выборы. Это значит, что они считают, что на выборах происходят фальсификации. Это разные вещи.

— Они и так происходят. Зачем они идут, если нет доверия. Это разговор лукавый. Потому что, что говорят, собственно, перевожу на русский язык. Вы сначала научитесь плавать, то есть сначала заслужите доверие, а потом мы вам нальем воды в бассейн.

— Примерно.

— А можно сначала воды в бассейн. Вот в 11-м году действительно огромная часть москвичей… и следствием этому была Болотная… недоверие было полное. Наладили в течение семи лет, в той же системе наблюдения. Сто процентов — видео, сто процентов — наблюдение. И мы знаем, что из 3600 участков — 2-3-4-10, где были попытки фальсификаций, может быть. Но все, решили этот вопрос. Не было доверия к КОИБам. О’кей, по любому требованию пересчитывали КОИБы. Вскрывали и пересчитывали. Оказалось, количество бумаги совпадает с электронным. О’кей, пошли дальше. Пока ты не начнешь, ты как доверие получишь? Как ты его получишь, если ничего не делать? Ну, вот у меня ответ такой. Вы доверяете МГИКу по бумажному подсчету? Нет? Отлично. Но вы идете на выборы.

— Я не доверяю МГИКу, но я иду на выборы.

— Хорошо. Они идут на выборы?

— Собираются.

— Тогда какая разница.

— Разница между, например, КОИБами и электронным голосованием в том, что мы можем вскрыть КОИБы, пересчитать вручную…

— Вот поэтому надо послать своих людей в электронную группу, которая разрабатывает и посмотреть, можно ли таким образом контролировать. И темы контроля поднимать в электронной группе, а не здесь со мной. Который вообще не понимает, что такое блокчейн. И что такое электричество.

— Тогда про блокчейн не буду спрашивать. Но буду спрашивать про механизм электронного голосования, которое, как считает Илья, может быть использовано для манипуляций.

— Отвечу тебе. Может быть, любой, еще раз: любой механизм может быть использован. Давайте проверим. Ну, как иначе.

— Это такой эксперимент с волеизъявлением людей.

— Всегда так. И КОИБы были экспериментом. Вообще само по себе голосование — эксперимент. И еще раз, давайте посмотрим, сколько людей захочет. А если будет 2%, а если будет 3%? Это же их право. Когда начиналось электронное голосование в Эстонии, у них было на первом голосовании в 2007 году 3%. Сейчас 44%. И то, есть недоверие, мы же видим. Это нормально. Но это нормально. Но пока вы не начнете, не поймете, как это контролировать, вы должны создать систему. И первый шаг — направьте людей в группу с тем, чтобы они участвовали в создании системы, и вводите туда точки контроля. И спрашивайте там. Или не выдвигайтесь.

— Алексеевич, это, знаете такой вот, не выдвигайтесь — вообще мне кажется…

— Почему, нет же доверия.

— Естественно, нет доверия. Но это не значит, что не надо идти на выборы.

— И я про это.

— Нет, вы не про это. Вы говорите о том, что если вы не доверяете ЦИКу, МГИКу и так далее — не идите на выборы.

— Я говорю другое. Да нет, конечно. Я говорю, ничего же не меняется в этом смысле. Как нет доверия, так и нет. Если у вас нет доверия, так и нет. Ну что я могу сказать. Ну, нет доверия, так и нет. А дальше ваше решение — идти на выборы или не идти.

— Просто тогда оппозиции придется срочно искать людей, которые в этом разбираются. Технических специалистов, айтишников и так далее.

— А они мне сказали, что у них все есть.

— Тогда ладно. Тогда и вопрос успеем только начать. Илья пишет, что была в декабре встреча муниципальных депутатов с Алексеем Венедиктовым. Вам предложили поддержать инициативу снизить подписной барьер. Получили ответ, что не время сейчас что-то менять перед выборами.

— Лукавство.

— И Илья предлагает: либо притормозить с электронным голосованием, либо снизить подписной барьер, и тогда электронное голосование.

— Снизить подписной барьер — это федеральный закон.

— Точно так же, как электронное голосование.

— Потому что там уже внесено. Почему Илья обращается ко мне с этим? Это не я вношу федеральный. Это федеральный закон. Почему Илья не обращается к депутатам от Москвы федерального собрания? К партиям? Я не вижу связки между этим. Или вы доверяете, или нет. Я поддерживаю полностью необходимость снизить барьер. Полностью. Я это сказал два раза. Илья это прослушал, потому что в это время он болтал с рядом сидящим человеком. Я сказал два раза…

— Вы как учитель заметили. Я поняла.

— Абсолютно. Я полностью поддерживаю снижение барьера. Полностью. Но это изменение правил игры. А это не изменение правил игры. Я скажу, что ему ответят: да, пожалуйста, как только это пройдет в ГД, внутри МГК я поддержу снижение барьера. Пожалуйста.

— Не считаете ли вы, что снизить подписной барьер гораздо важнее, чем сделать эксперимент с электронным голосованием? Для выборов.

— Конечно. И не только подписной барьер. Но и муниципальный фильтр. Да, я это всегда говорил и совершенно не меняю свою позицию и считаю, что это совершенно избыточные цифры. Абсолютно верно. Да. Отвечаю: да.

— Тогда почему, Алексей Алексеевич вы, вместо того чтобы ныть и трясти их по поводу снижения подписного барьера и муниципального фильтра, ноете про электронное голосование?

— Потому что мой выбор такой. Я думаю про будущее, а не про сегодняшний день. Потому что я думаю, что мы должны сделать прорыв. Потому что если мы бы думали только про сиюминутную историю, тогда мы бы до сих пор сидели без паровоза, который тоже был страшным в свое время изобретением. Крестьяне кричали, что это сатана, он пылит, экологию нарушает. Это правда. Он загаживал вокруг себя все. И это правда, тоже правда. И люди нападали на первые железные дороги. Это тоже правда. Но мне казалось, что умные образованные москвичи должны понять. Я вообще не противопоставляю одно другому. И хотелось бы, чтобы я выбирал то, что мне интересно. А про фильтр я хотел бы напомнить, что я был первым человеком, который президенту Медведеву, когда он предложил фильтры, я имею в виду муниципальный, вот так в глаза, это было в РИА-Новости, в прямом эфире на всю страну сказал, что это будет манипуляция, что это опасная история. И мы сцепились с молодым президентом Медведевым. Не им мне указывать, как себя вести.

— Про выборы, но уже главного редактора. Тут спрашивают, почему я назвала Венедиктова журналистом «Эхо Москвы», а не главным редактором. Есть ли у нас электронное голосование на выборах главного редактора. Сначала мы протестируем на московских выборах. Эксперимент поставим. Потом будем на выборах главного редактора. В чате Ютуба человек, который заплатил за это сообщение, между прочим…

— Это хорошо.

— Сто рублей. Пожелал удачи на выборах. На любых, отметил он.

— Я участвую только в выборах главного редактора. И как избиратель и как кандидат. Я уже говорил неоднократно, что 20 лет я не участвую в выборах, в российских выборах, это дает мне право быть наблюдателем. Как я считаю. Ну да, удачи. Удача мне понадобится, это конечно.

«ЭТИ ЗАКОНЫ ДЛЯ ЛОВЛИ ОТДЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ»

— Много вопросов про эти новые законопакеты, как говорит Пархоменко. Правда, хорошее слово. Спрашивают, на кого рассчитано. То есть кого этими законами об оскорблении власти и «фейк ньюс» кого хотели поймать в сетку?

— Я думаю, что это совершенно очевидно. Эти законы специально написаны довольно расплывчато. Они избирательного действия, именно поэтому написаны расплывчато. Я смею это утверждать, потому что имел по этому поводу разговоры в администрации президента. И высказывал там свою точку зрения. И вам ее сейчас высказываю. Они для ловли отдельных людей. Для ловли, во-первых, людей, с помощью которых можно будет запугать остальных, не избирательное применение, вот как помнишь, женщина что-то твитнула там по поводу Крыма и получила срок. Вот они для таких. Чтобы все знали: не надо. И кроме того, конкретно наказывать и разорять, типа кейса Жени Альбац с ее «The New Times», ну просто в другой, более обширной зоне. Вот они для этого. Это дополнительный инструмент, очень тонкий на самом деле. Я посмотрел внимательно текст — с широкой зоной применения, с возможностью применять в любом случае. Всегда. Потому что слово «оскорбление»… в принципе, оскорбление это же не клевета. Оскорбление невозможно кодифицировать. Это каждый считает оскорблением то, что он считает. И если вы обратите внимание, что решение по этому делу принимается во внесудебном порядке. То есть, где нет объяснительных, где нет двух сторон, которые спорят, было ли это оскорблением, неуважением. Этот внесудебный порядок — гораздо важнее, чем все другие термины. Потому что да, нашей судебной системе можно скептически ухмыляться, но при этом, когда у вас есть судебная система, во-первых, у вас есть время, во-вторых, у вас есть аргументы, которые вы публично высказываете. Поэтому это, конечно, абсолютно история репрессивная. Связанная с желанием вести самоцензуру уже не для медиа даже. А для отдельных граждан. Штрафы безумные. Вот вы с улицы что-то написали и вас напугать. Вашего соседа оштрафуют на 300 тысяч рублей, при его зарплате в 20 тысяч рублей. То есть на его 15 месячных, на его годовую зарплату. Чего вы будете делать?

— Молчать.

— Это даже не привязано к минимальной зарплате. Это привязано к каким-то цифрам, которые для депутата вынуть из кармана легко. Вот, собственно, это и свидетельствует о том, что эти абсолютно репрессивные законы, которые не юридические, они не юридические.

— Хорошо, в третьем чтении принят этот законопакет, следом еще Совет Федерации будет и президент. У нас президент, говорят, мачо. Неужели, как вы думаете, Владимиру Путину нужно, чтобы людей заставляли уважать власть?

— Я тебе могу сказать. Владимиру Путину точно не нужно, потому что у нас есть законы, которые защищают пост президента как гаранта и символа. Это касается огромного числа чиновников. Расскажу историю, как говорит Кобаладзе. Теперь об этом можно рассказать. Когда был «Норд-Ост», если вы помните, были внесены подобного рода, правда, на сегодняшнем уровне они кажутся безобидными.

— Вегетарианскими.

— Да. Но тогда был внесены уже в Думу поправки совершенно дуболомные. И мы, все главные редакторы, все, от Эрнста и Добродеева, мы перезванивались, переписывались. Как с этим можно работать. В один прекрасной день мне позвонил министр информации Михаил Юрьевич Лесин и сказал: «Подъезжай». «Чего такое», — говорю. «Подъезжай и возьми паспорт». Подъезжаю, беру паспорт. В министерстве сидит Лесин, еще несколько главных редакторов вышеназванные. И он говорит: «Вот письмо президенту, чтобы он наложил вето на этот закон. Подписывай». Подписываю, естественно. Он говорит: «Президент сегодня нас примет. Через два часа. Выступать будешь ты». Вообще Михаил Лесин в образе защитника свободы слова — и вот сейчас не верится. Но было так. А я, как-то так, я говорю: «А почему я-то?» Он говорит: «Тебе терять нечего потому что. Все тебя поддерживают. Вот посмотри, подписи мы уже собрали за сутки. Поехали». И мы туда приезжаем, садимся, я недавно опубликовал в своем «Инстаграме» фотографию: молодой Путин, молодой Эрнст и молодой Венедиктов. Там подряд сидят. Ко дню рождения Эрнста, по-моему. И это был тот случай, когда он говорил в прямом эфире, показывали штурм, а я говорил: «Нет, Владимир Владимирович, не показывали, ведь правда, коллеги, не показывали». Все кивают молча. Но я не знал, что к моменту входа на эту встречу, президент уже подписал, наложил вето. И он нас…

— Просто решил послушать.

— Просто пришел послушать. Мы сидели довольно долго, я повторяю, реально терять, ну что там терять, господи. Главный редактор «Эхо Москвы» — тоже мне.

— Алексей Алексеевич.

— В 2003-м — вообще ни о чем. Просто там уровень давления был достаточно тяжелый. В то время. А я еще не привык, не нашел ходов. И в конце он говорит: «Ладно, вы меня убедили, хотя я уже подписал… Я вас вызвал, чтобы, — и дальше он сказал фразу, что если такие люди, как абсолютно лояльные Добродеев и абсолютно не лояльный Венедиктов (лояльные власти), подписали всю эту историю, но вы должны тогда выработать историю с заложниками. Тогда возникла хартия при взятии заложников, которую все те же главные редактора очень быстро, это был медиакомитет, буквально в два дня собрались и подписали. Что мы не даем слова террористам до тех пор, пока переговорщик не будет нас использовать. Понятно, почему. Потому что для террористов при взятии заложников это было и есть единственное ограничение, для них эфир — это размен жизни. И мы не умеем вести переговоры, и конечно, когда уже был Беслан, это мы работали вместе с переговорщиками Федеральной службы безопасности. То есть эфир давался. И даже когда берет какой-то пьяный в свою семью, все равно мы не даем слова до тех пор, это делают все, пока переговорщик федеральной службы не скажет: «Ребята, начинаем разменивать». И так далее. Это было сделано. Это была такая история. И я думал о том, что может быть ее воспроизвести. Думаю, нет, сейчас ее не воспроизведут.

— Потому что лояльные власти не пойдут…

— Потому что традиционные СМИ, как написано в законе, и в том числе «Эхо Москвы» выведены из-под закона о фейках. Скажем так, выведены. Мы же не знаем применение. Формально пока выведены. И тогда чего волноваться газетам тем, которые зарегистрированы в Минюсте. Это довольно удачное разделение истории. И, во-вторых, я, конечно, прозондировал ситуацию, безусловно, стоит, не стоит. И когда я понял, что все чиновники, поверь мне, все чиновники от самых мракобесных до самых либеральных, либеральных, мракобесных — это все фишки, которые я накладываю. Но от самых таких до самых сяких, они все довольны этим законом. Имею в виду об оскорблении власти. Потому что их достало, что их оскорбляют не медиа, что их оскорбляют в Интернете. И, конечно, Интернет это такая зона, действительно зона абсолютной анархической хаотической свободы, где оскорбляют, меня, небось, сейчас тут оскорбляют.

— Есть такое немножко.

— А уж о чиновниках что говорить. Они вот довольны. Это защита чиновничества, конечно. И, конечно, этот закон имеет большую историю. Вот сейчас Дымарский написал, что мы в «Дилетанте» успеем сделать один разворот, Женя Бунтман сделал с историком про оскорбление Его Величества в российской империи перед Первой мировой войной. Это вообще мало кто знает. Но очень интересно, конечно, — в Древнем Риме был знаменитый закон об оскорблении величества, когда императору Тиберию пришли и сказали, что нельзя же за такие малости. Он сказал: «Законы должны исполняться». То, что говорит Путин, это же законно. Законы надо соблюдать. И я нашел, и я сейчас прочитаю очень интересную историю. Римские императоры, когда уже развалилась империя, Феодосий, Аркадий и Гонорий написали префекту Руфину, который вот оскорбление величества. Словесное. Там очень интересное было разделение. На словесное и действия.

— То есть действия — что-то бросить, видимо, в человека.

— Да, там, если камень бросил в статую императора, это оскорбление. Например, при Тиберии казнили человека, на которого был донос, он вошел в сортир с перстнем, на котором был изображен император. И это было оскорбление его величества. Он был сослан и убит, а его имущество было забрано…

— Жестоко.

— Вот так применялся, так понимался юридически этот закон. Что пишут три императора Руфину, я напомню, что империя была разделена. Два в одном, два — в другом. «Мы не желаем наказывать того, кто дурно отзывается о нас или о нашем правительстве. Если кто злословит по легкомыслию — следует им пренебречь. Если он говорит по глупости — надо о нём пожалеть. Если он желает нанести оскорбление — должно его простить». Это мне напомнило историю, я разговаривал с одним бывшим министром Де Голля, потому что сейчас его уже, к сожалению, нет, он был тогда министром. Мишель Дебре, это был министр юстиции при Де Голле. И там был закон об оскорблении главы государства. И да, закон был, но ни разу Де Голль, а на Де Голля — какие карикатуры на него ни рисовали, как его ни называли. Нашим и не снилось. Я как-то Дебре спросил, говорю ему: «Скажите, господин Дебре, а как Де Голль вообще реагировал на это». А он был еще довольно близким другом его. Он говорит: «Де Голль с высоты своего двухметрового роста посмотрел на меня, — а Дебре моего роста, — и сказал: ну послушайте, Мишель, ну кто я и кто они». Это про журналистов. Ни разу не подал, хотя его сношали к этому. Действительно было. Поэтому ну да, такой закон имеет долгую историю. Мне тут, правда… я недавно сцепился опять с нашей подругой Машей Захаровой. Есть закон об оскорблении короля в Испании. Там действительно приговаривают, она была права. Я нашел это дело. Там действительно приговаривают за оскорбление правящей династии. Он есть в Дании, не применяется, но есть. Он есть в Норвегии. Не применяется, но есть. Он есть в Британии, но мы видим карикатуры на королеву в британских СМИ. При всем уважении.

— Есть же еще история с Саркози в 2009 году, я как раз жила во Франции. Когда там Саркози подал в суд на производителей кукол. Там были какие-то ужасные куклы с Саркози. Он подал в суд, чтобы изъять их из продажи. И проиграл.

— Есть законы. Мы же про законы. Поэтому понятно, что это чиновники защищают себя, а не президента. Потому что президент и так защищается.

«МЫ НАХОДИМСЯ В СТАДИИ ТРАНЗИТА»

— Наш слушатель пан Димитр спрашивает: «Кто стоит за наездом на Орешкина? Это же личная инициатива Володина». Речь идет о том, как Володин выгнал Орешкина из ГД.

— Да. Мы находимся в стадии транзита. В стадии турбулентности. Володин давно еще считал, что он может быть премьером, а потом заменить Путина. Очевидно. Скажем так, я это знаю. Орешкин является реально любимчиком президента, в том смысле, что из молодых президент прислушивается к тому, что он говорит. Грубо говоря, он конкурент. Притом это тот конкурент, на будущее, не на сейчас, бабушка сказала, это на потом. И Орешкин в этом смысле человек, который близко к уху президента, то есть президент ему внимает. Как внимает очень многим людям экономического плана, как внимает Набиуллиной, Шувалову, Грефу, Кудрину. Он является угрозой для будущего в его представлении. Но при этом бить его как мягкую грушу можно публично, потому что не заступится ни за что. Ну это такой пиарочный ход.

— Поругались двое из-за внимания.

— Они не поругались. Орешкин промолчал и ушел. Хорошо, Орешкин в этом смысле, он-то себе цену знает. Ну придет через месяц еще раз. Потом еще раз придет. Ничего не ответил. Он не влез в эту историю, которая сильно не нравится Путину. Путину не нравятся скандалы между людьми его команды. Публичные. Ему нравится, когда они друг друга подкусывают, подсиживают, но публично — не нравится. И Орешкин это знает хорошо. И там очень смешно Невзоров про это сказал. Я написал в Telegram-канале. Но неприлично. Про это написал, посмотрите мой Telegram-канал.

— Реклама Telegram-канала Алексея Венедиктова. Пожалуйста, посмотрите, действительно там есть…

— У меня не коммерческая история, поэтому реклама не реклама.

— Это пока что, Алексей Алексеевич.

— Нет, ну есть предложения.

— Хорошо. Есть вопросы про программу «ДайДудя», которая выходит в Ютубе. Спрашивают, когда будут остальные сотрудники, в частности, просят Машу Майерс в программу.

— У нас стоит в среду, это же не программа «Сотрудники», да, мы видим, кого много смотрят, кого мало. Тут важная история. Это точно для нас коммерческий проект. Ютуб. И если там смотрит 12-15 тысяч при подписке, у нас подписка 293 тысячи сегодня, по-моему, это мало. Все-таки надо, чтобы там смотрел хотя бы полтинник. Это не программа «Сотрудники», у нас стоит на эту среду, если мне не изменяет память, Белковский. Который не сотрудник. Мы даем возможность, чтобы вы могли напрямую контактировать с популярным человеком. И у нас стоит в порядке ведения Маша Майерс. Да. Но это уже видно будет, как все будет разворачиваться. Какое решение примет свежеизбранный главный редактор. Тоже важно.

— Вот что это за троллинг сейчас, Алексей Алексеевич, был?

— Почему, это же формально правда.

— То есть сейчас вы не принимаете решение как главный редактор. Вы в отпуске.

— Мы приняли решение еще до отпуска, что будет Голубев. Это мое было решение. Потом Белковский. Предложить. Мы же не можем заставить человека. Это же не их работа. Голубев, естественно, как кандидат на пост главного редактора. Алексей. И очень просили Стаса Белковского. А дальше будет уже новый главный редактор. В среду — «ДайДудя», в четверг — выборы. И в следующую среду решение будет принимать главный редактор или лицо, его заменяющее. В данном случае отвечает за Ютуб зам. главного Алексей Соломин.

СТОЛКНОВЕНИЕ РЕПУТАЦИЙ

— Про расследование относительно «Тройки Диалог» спрашивают. Был ли это слив из России, кто это, что это.

— Не имеет никакого значения. Послушайте. Это международная группа расследовательская. Которая базируется, если мне не изменяет память, на Балканах. Где-то там. По-моему, в Боснии и Герцеговине. Чуть ли ни в Сараево. Это высокорепутационная именно журналистская расследовательская группа столкнулась с высокорепутационной «Тройкой Диалог», который уже не существует. Я только хочу обратить ваше внимание. Все забывают, что «Тройка Диалог» в 12-м году была куплена Сбербанком и растворилась в нем. И даже уже так не называется. И все расследовательские штуки — до этой истории, до того, как она стала сбербанковская. Это первое важное соображение. И здесь столкнулись две репутации. Потому что у «Тройки Диалог» в бизнес-сообществе мировом, еще раз я подчеркну — мировом — очень высокая репутация была. Была, потому что сейчас «Тройки Диалог» нет.

— У Варданяна хорошая репутация.

— В данном случае и Варданяна, как главы. Но надо понять, что это огромный конгломерат, там огромное число людей. И вот столкнулись две репутации. И теперь эти репутации будут демонстрировать свою надежность. Я бы сказал. Спросишь ты меня, удивило меня то, что российская группа вот так себя вела, пользуясь офшорами, — нет. Но мы знаем, что одновременно под удары попадают «Райффайзенбанк», отнюдь не российский. «Дойче банк» — отнюдь не российский. Там еще несколько крупных западноевропейских, американских банков, которые находились в этой связке. Спросите меня, удивляет это меня? Нет. Не удивляет. Потому что историю с разными банками на протяжении последних 30 лет мы видим вот такую. Офшоры, офшоры, уход от налогов. Прокачка, отмывание, отмывание — не в смысле отмывания денег от проституции и торговли оружием, таких грязных денег, а перекачка денег непонятного происхождения в банки, ну вот извини меня, у меня в кармане есть 20 рублей, которые получены от того, что я тебя отправил на панель, а ты мне платишь.

— Алексей Алексеевич, осторожнее, сейчас же это все…

— Послушай, я пошел в булочную и вот на эти грязные деньги и покупаю себе булку. Вопрос к булочной. К ней есть вопросы? Вот я зашел — нет. Но если они знают, что я держатель публичного дома и пришел в ресторан поесть, меня чего, не пустят? Или там рубашку купить. А это деньги от содержания публичного дома. И весь квартал про это знает. Это такая история для… Все сложно. Для программы, извините, вашей. «Все сложно». Меня не удивляет.

— Я не вижу в этом…

— Меня не удивляет. Вот слово «удивляет» — нет. Удивляет это преступление — нет.

— Хорошо. Раз это столкновение двух хороших репутаций. Вот вы доверяете расследованию, которое вы увидели от этой расследовательской группы.

— Я доверяю этому расследованию. При этом я не увидел ответа пока, если он будет, ответа Варданяна Рубена и группы, которая владела, сущностного ответа.

— Пока они только: нам не за что…

— Там было много смешано. Я доверяю расследованию, но при этом еще раз повторяю: было ли там: а) нарушение закона, это же вопрос суда. Исследование. И надо за этим смотреть. И я буду за этим смотреть.

— Хорошо… Обычные вопросы, коротко. Будут ли появляться новые люди в «Особом мнении»?

— Да, будут появляться люди в «Особом мнении».

— Баллотироваться на пост главного редактора «Эхо Москвы» может только сотрудник или кто угодно?

— Нет, кто угодно. Если имеет поддержку пяти журналистов «Эхо Москвы».

— То есть механизм такой. Пять подписей. И кто угодно.

— Российский гражданин.

— Спрашивают: верите ли вы в эпидемию кори в Москве.

— В Москве, я слово «эпидемия» не понимаю. Как квалифицировать. Там другая проблема. В Москве огромное число непривитых детей от кори. Сейчас. И количество все увеличивается. И вот это проблема на самом деле. А есть болезнь и она вспыхивает. Но эпидемия это такое что-то, как эпидемии средневековой чумы, — нет такого. Но корь есть, и непривитые тоже есть. Много.

— Почему вы так любите Ютуб?

— Я не люблю Ютуб. Ютуб для меня как электронное голосование. Это новое, Ютуб это средство доставки для меня там, куда не проходит наш сигнал. Там, где нас нет. Меня больше волнует не Ютуб в Москве или в Санкт-Петербурге, а Ютуб в тех городах, наши программы, которые там, где нас нет в эфире. И в этом смысле это средство доставки. Ну как. Я люблю, это же ракеты. Баллистические.

С Алексеем Венедиктовым беседовала Ирина Воробьёва

«Эхо Москвы», 09.03.2019