«Подошел охранник Ельцина и сказал: «С завтрашнего дня вы народная артистка России»

Зиля Сунгатуллина: «Мы все время говорим о Европе и смотрим на Европу. А почему? Почему не смотрим на себя и не делаем нас же лучше?» Фото: Сергей Елагин

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ КАДР – ЭТО НЕЗАВИСИМО ОТ НАЦИОНАЛЬНОСТИ УЧЕНИК, ОКОНЧИВШИЙ ЗДЕСЬ КОНСЕРВАТОРИЮ»

– Зиля Даяновна, многим запомнилось ваше эмоциональное выступление на выездном заседании комитета по культуре Госсовета РТ. Действительно, выпускникам нашей консерватории не находится места в нашем же оперном театре, проблемы настолько серьезны?

– Все проблемы мы сегодня с вами не решим. Сколько я работаю в искусстве? С 1973 года в оперном театре, через 10 лет стала параллельно работать в консерватории, вот считайте... С января 2010-го в оперном больше не работаю. Получается, почти 37 лет в театре имени Джалиля, и 35 лет преподаю в Казанской консерватории, еще Назиб Жиганов был ректором. Он тогда меня просто заставил работать. Мне было чуть больше 30 лет, и у меня была большая нагрузка в театре  – 15 спектаклей в месяц. Сейчас такого нет, могут в год пять спектаклей спеть, к сожалению. А молодые певцы должны расти именно в этих спектаклях! Если артист пришел в театр, то он должен развиваться, а как иначе?

Что делали с нашим поколением? Нияз Даутов (1975–1986 – главный режиссер театра им. Джалиля – прим. ред.) – величайший режиссер, сам бывший солист оперы, очень интересный музыкант, можно сказать, ходячая энциклопедия, с ним можно было разговаривать на любую тему. И нас он, уже состоявшихся певцов, продолжал воспитывать, собирал, рассказывал о Рихтере, как они дружили, о больших музыкантах. Он общался в больших московских кругах. Нам было очень интересно, и я думаю, что такая работа должна вестись с молодыми певцами. Когда мы работали в театре, у нас даже сценическое движение было. Мы уже не студенты, а Даутов собирал, ставил перед нами задачи, чтобы была пластика и т. д. Были дирижерские уроки, мы очень готовились к ним, потому что этот урок определяет, поешь ты конкретную партию или не поешь. Например, на партию Виолетты в «Травиате» у нас было 7 кандидатов. Вот так нас вырастили. И это непростая задача – воспитать молодого оперного певца.

– На сайте казанской оперы сейчас ваше имя значится в разделе «Выдающиеся артисты прошлого».

– (смеется) Я бенефис там проводила, когда у меня был юбилей. Дирижер приезжий был поражен и удивлен, почему я там не пою. А потому что театр у нас, к сожалению, гастрольный. Мы все время говорим о Европе и смотрим на Европу. А почему? Почему не смотрим на себя и не делаем нас же лучше?

– Но ведь нельзя сказать, что в театре имени Джалиля совсем не работают ваши выпускники, они там есть.

– Да, там работает моя очень талантливая студентка Гульнора Гатина, Венеру Протасову взяли. В последнее время много учеников набирали в стажерскую группу, но они не приживались, потому что им не дают петь основные партии. А если человек очень долго (мы это называем «сидеть на морже») на ролях типа «кушать подано», он деградирует. Даже могу привести пример, но не буду называть фамилию. У меня есть ученик, прекрасный тенор, а тенора всегда в дефиците, у него чудесный голос, под два метра ростом, окончил консерваторию очень хорошо, и его взяли в наш театр. Взяли, и... «кушать подано», «кушать подано». И вот уже больше 10 лет так и поет. Мне очень больно за него. Мне даже не нравится теперь, как он поет в маленьких партиях. Почему? Потому что ему самому неинтересно, человек не работает над собой. Оперный певец должен каждый день трудиться, как в спорте. Один день не позанимался – дискомфорт себе, два дня – дискомфорт публике.  

И наша самая главная головная боль – певцов наших разбирают. Я рассказывала в Госсовете, как везу их в Петербург на смотр выпускников консерваторий, а там их разбирают. Сейчас у меня бас Сервер Кадиров заканчивает в мае обучение, ему уже было 6 предложений. Его в Мариинский театр, в молодежную группу Большого театра, в Пермь зовут, во Владивосток, в Нижний Новгород. Вот и в наш оперный позвали, на какую-то роль в «Сююмбике», которую Резеда Ахиярова написала. Надо определяться. Это наши лучшие татарские кадры. Но я не националистка и очень емко отношусь к национальному искусству. Раньше унижали, мол, это нацкадр, значит, может только татарское что-то петь, песни или концерты, а в опере он третий сорт. А я считаю, что национальный кадр – это независимо от национальности ученик, окончивший здесь консерваторию, с любой фамилией. Потому что мы его воспитали, и он должен петь все на высоком уровне. И татары тоже, они должны петь на всех языках на профессиональном уровне. Вот это и будет национальный кадр, который держит планку.

Так вот повторю, что наши кадры разбирают не только по всей России, но и по всему миру. Был у меня такой ученик – тенор Максим Аксенов, красавец, просто Аполлон, он сейчас в Европе, у него множество контрактов. Он у меня на курсе учился. Вдруг наш театр – теноры же нужны – пригласили его на главную роль в постановку «Искатели жемчуга», а потом сразу на гастроли. Я сказала: езжай, но следи за своим голосом, чтобы не перегружать его. А там в Голландии около 20 спектаклей подряд, каждый день. Разве столько можно петь молодому певцу? Когда пело наше поколение, то третий спектакль подряд расценивался как геройство, платили дополнительные деньги. А оперному певцу положено петь через день, нельзя так напрягать связки, иначе можно сорвать, потерять голос. А его молодого, неокрепшего... Он там дня три блистал, потом тускнел, тускнел, затем вообще срываться начал, и его с позором убрали, прислав замену из Москвы. Разве так можно? Так возможно человека полностью убить. Нет ни охраны здоровья, ни педагогического подхода к молодому певцу. Он приехал, я его еле-еле восстановила, потом он пришел в себя, и его взяли на пятом курсе в Петербург на смотр студентов консерваторий. Он там показал класс, и его стали разрывать на части. Сразу Мариинский театр позвал, он там долго проработал, пел все главные партии. А в Казани его унизили просто. Даже Ахмед Агади потом говорил про Аксенова, с которым вместе работал в Мариинке: «Не удержать такого? Как же так, на 20 лет обеспечили бы себя отличным тенором».

Знаете, вокал – это психофизический процесс, и иногда певца можно морально убить – тогда он не сможет петь никогда. Был такой Ижболдин, который один раз дал петуха в «Кармен» и, подходя потом к этому же месту, срывался. А дальше вообще голос терял именно в этом месте, потому что испытывал психологический стресс. Здесь нужен был психолог. Это очень тонкое дело, а не так, что голос есть – айда пой. Оперный певец должен сочетать в себе множество качеств – актерское, сценическое, даже спортсменом надо быть, иметь железобетонное здоровье и железные нервы.

– Просто в нашем оперном театре всегда могут возразить: дескать, у нас каждый спектакль фестивального уровня. А в Казани нет баритонов уровня Ладюка или Головатенко, чтобы спеть Онегина. А времени ждать нет, когда вы тут нам воспитаете, нам нужен Ладюк сейчас. Мы его можем купить и привезти на один вечер.

– Мы, плеяда артистов моего поколения, делали этот театр, нас в нем растили. Сейчас театр ленится это делать. Человек становится настоящим оперным певцом, крепким, надежным, поработав лет 7, спев несколько ведущих партий, и не надо торопить события. Но никто не работает, сейчас нет главного режиссера, главного дирижера, который бы работал с вокалистами. 

– Формально главный дирижер есть – Ренат Салаватов.

– Ну должность если только есть, они, по-моему, не выполняют своей миссии. Я не видела, чтобы дирижер нянчился, возился с певцами, как с нами, например, работал Фуат Мансуров. Над партией трудились от корки до корки.

«Мы, плеяда артистов моего поколения, мы делали этот театр, нас в нем растили. Сейчас театр ленится это делать» Фото: «БИЗНЕС Online»

«НЕ МУХАМЕТЗЯНОВ СОБРАЛ ПУБЛИКУ, А МЫ, НАША ТРУППА, – ТЕ, КОГО ВЫРАСТИЛ НИЯЗ ДАУТОВ»

– А почему все так поменялось, ведь директор и в 80-е годы у казанской оперы был тот же самый – Рауфаль Мухаметзянов?

– Рауфаль Сабирович сейчас полностью смотрит на Запад. Это неправильно. Извините, но, чтобы на Запад смотреть, сделайте тогда зарплаты западные. Он на гастролях в Европе даже суточные не платит, я сама ездила и знаю. Люди с голоду грибы там собирали, чтобы не умереть. Был такой солист Юрий Галявинский, ему не дали спектакли, а у него кончились деньги. Так он пошел собирать грибы, а это запрещено, там охрана природы, мол, это еда белок. Чуть не арестовали. А он их собирал, жарил и ел. Вот такой случай был.

У нас своей труппы нет. Для того чтобы был академический театр, должно быть ведущих солистов не менее 40 человек – крепких ведущих солистов. А сейчас этот пробел восполняют приезжими, оформляя солистами нашей оперы, хотя они таковыми не являются и работают в других театрах. А театр является Татарским государственным академическим театром оперы и балета. Тут надо подчеркнуть, что театр – государственный, а не частный.

– Почему на руководство театра не могут повлиять ни министерство культуры, ни другие госучреждения?

– А много у нас людей, которые разбираются в оперном искусстве?

– Есть еще такой момент. Насколько нам известно, госзадание для театра имени Джалиля – это 105–115 спектаклей в год, а, например, в Екатеринбурге эта цифра – 230. Поэтому в Казани в месяц может быть всего 6–8 спектаклей.

– За время работы в театре я спела 40 ведущих партий. И потом они же прокатывались активно. «Травиата», «Севильский цирюльник», «Царская невеста» постоянно присутствовали в репертуаре, да и много других опер. Очень интересно было работать, в год могли и три премьеры сделать. А здесь для галочки делают, на Резеду [Ахиярову] нажимают, чтобы она весь национальный репертуар закрывала. Но не надо здесь заблуждаться. У нас есть татарская классика, а ведь даже «Шурале» сейчас не видно, нашу гордость – два-три показа за сезон. Это музыка всемирного достояния, которую можно за границу повезти и похвалиться. Татарских опер нет – почему театр тогда татарский?

– У вас ведь непростые отношения с Мухаметзяновым уже давно.

– Есть такой момент. В 1996 году я даже с ним судилась, об этом тогда вся Казань говорила, газеты писали. Он мне поставил прогулы без уважительной причины и сделал строгий выговор за те дни, когда я ездила и выступала в Давосе в составе делегации Татарстана и России. Конечно, я тот суд выиграла.

– В то же время у нынешнего руководства оперного театра есть железный аргумент: когда мы приходили, то были пустые залы, а теперь смотрите – одни аншлаги.

– Пустые залы были давно и недолго, и то во время смены руководства театра. И не Мухаметзянов собрал публику, а мы, наша труппа, – те, кого вырастил Нияз Даутов. И Шаляпинский фестиваль придумал не Рауфаль Сабирович, его придумал Виталий Данилович Куценко, который тогда у нас работал главным дирижером. Он украинец, тогда сказал, мол, чего это вы, здесь у вас Шаляпин родился, почему вы этим фактом не пользуетесь? Тогда, конечно, все эту идею поддержали. Я могу подтвердить, поскольку присутствовала при том разговоре. Так что фестиваль придумал Куценко.

Конечно, хорошие идеи всегда кто-то присваивает, теперь вот Мухаметзянов герой этого фестиваля. И благодаря этому Шаляпинскому он начал привлекать зрителей, хотя пели там только мы, мы его поднимали, приглашенных певцов были единицы. А сейчас? Более 40 приглашенных артистов, причем даже на роли «кушать подано». Куда уходят деньги Татарстана? Разве можно так не по-государственному транжирить наши деньги? И те гранты, которые выдаются оперному театру... Ведь наших солистов там нет, кому эти блага дают? Средства идут на приезжих певцов. Вот они приехали, огромные деньги получили и уехали. А бюджет какой у театра? Можно было бы и без грантов жить хорошо.

«И Шаляпинский фестиваль придумал не Рауфаль Сабирович. Его придумал Виталий Данилович Куценко, который тогда у нас работал главным дирижером» Фото: «БИЗНЕС Online»

– А репертуар театр как бы вы оценили?

– Одни и те же спектакли. «Травиата» – 5 раз, «Богема» – 100 раз. Особо ничего в них не меняется, только в худшую сторону. Они иногда даже представляют премьеры, не затрачивая ни копейки. Чтобы сделать новую постановку, действительно нужны большие траты на декорации, костюмы и т. д. Не вижу я улучшений, не вижу. Иногда без декораций какие-то спектакли идут... Уму непостижимо, очень простые, дешевые постановки. «Это в Европе так выгодно», – Рауфаль Мухаметзянов говорит.

А при Даутове, когда занавес открывался, публика аплодировала декорациям, потому что были талантливые художники, а сейчас даже нет должности главного художника. Еще Нияз Курамшевич для каждой солистки делал свои эскизы нарядов: были полные солистки, их формы надо было прятать, были тоненькие, как я, — скелеты, им нужны какие-то костюмы с рюшами, чтобы прибавить форм. Он нас, кстати, даже гримировал сам. Перед четвертым актом оперы «Богема», а я там умираю от чахотки, он пришел и нарисовал мне синюшные впадины на лице. Я чуть не плачу, ну как же так, а он отвечал: «Зилечка, в зале это будет изумительно смотреться». И все в зале плакали, сопереживали моей героине.  

«Я не видела, чтобы дирижер нянчился, возился с певцами, как с нами, например, работал Фуат Мансуров. Над партией трудились от корки до корки»Фото: архив «БИЗНЕС Online»

«МЕНЯ ФУАТ МАНСУРОВ ПРИГЛАШАЛ ДВАЖДЫ В БОЛЬШОЙ ТЕАТР»

– Вам не кажется, что осенью состоится, хотя бы на время, примирение руководства татарского оперного театра и национальной интеллигенции, когда состоится премьера оперы «Сююмбике» Ахияровой?

– На время, да. Но я не думаю, что «Сююмбике» будет  прокатываться так, как когда-то «Евгений Онегин», «Летучая мышь», «Травиата», «Царская невеста», «Фауст». Кстати, русской классики тоже практически нет в театре, зарубежная только, для зарубежной публики...

– «Царская невеста» вроде бы будет к следующему Шаляпинскому.

– Дай бог. Но сейчас-то я вижу, что нет русской классики. Фестиваль превратили не знаю во что, это совершенно не шаляпинский репертуар. Где «Фауст», Мефистофель – коронная партия Шаляпина? Великолепная музыка. А «Фауста» он [Мухаметзянов] из-за меня снял. Столько хороших спектаклей было снято из-за меня, каждый год убавлял по одному спектаклю, с 1996 года по 2009-й. Убирал спектакль и делал новую постановку уже без меня... Сколько лет уничтожали меня, посчитайте. 

– То есть в 2009 году вы готовы были продолжать карьеру оперной певицы?

– Я пела, да. Свой бенефис без проблем спела, голос звучал.

– А сейчас готовы в какой-нибудь партии выйти, если позовут?

– Зачем? Никогда в жизни. Если я была примой, я должна ею оставаться. Ни в коем случае не надо опускать планку, никогда. Сейчас, даже если меня позовут в Метрополитен опера или в Ла Скала, и тогда не соглашусь, даже не на самую маленькую роль. Меня, кстати, Фуат Мансуров приглашал дважды в Большой театр. Первый раз – петь Чио-Чио-Сан в «Мадам Баттерфляй». У меня ума хватило отказаться.

– Почему?

– Потому что я была очень молода, а эта партия... Я лирико-колоратурное сопрано, у меня очень широкий репертуар. Я пела лирические партии, такие, как Мими в «Богеме», Маргарита в «Фаусте», Тамара в «Демоне», Татьяна в «Евгении Онегине», Иоланта. Потом был татарский спектакль «Самат» и партия Альфии, крепкое лирическое сопрано. И все нормально, пела своим голосом, голову не теряла. Потому что бывает так, что певец, взявшись за драматическую партию, выжимает 200 процентов своего голоса, доказывая, что голос крепкий. Я же, наоборот, этого не делала, использовала тонкий нюанс, где возможна оркестровка, а в кульминационных моментах, где нужно 200 процентов, давала 200, все, что нужно, а потом уходила в мягкое звучание, в пианиссимо. А во втором акте Чио-Чио-Сан росто смертельно-кровавый драматизм, мне это было не по голосу. «Я уберу оркестр, у меня японка пела с тоненьким голосом, а у тебя какой», – Мансуров мне говорил. Я отказывалась, отвечая, что раньше времени голос терять не хочу. Он обиделся на меня тогда, мол, ему не доверяю. А во второй раз сорвался в Большом спектакль «Фауст», меня тогда ревнивый муж не пустил. Я подумала, что для спокойствия семьи не поеду. Мне здесь, в Казани, было комфортно, я нужна здесь, работы много, интересно – зачем рваться и метаться?

Кстати, в третий раз в Большой театр меня звал Борис Ельцин. «Ты будешь работать в Большом театре», – сказал он мне, когда приезжал в Казань к Минтимеру Шаймиеву с семьей, с Наиной Иосифовной.

«Когда Ельцин уезжал, сказал: «Я забираю ее с собой, Наина, здесь остаешься»
Фото: shaimiev.tatarstan.ru

– Борис Ельцин тогда еще был президентом?

– Был. Помню, в небе вертолеты летали, а в воде водолазы плавали. Тогда на берегу Волги специально построили дебаркадер, была обозначена граница, за которую нельзя было заходить. Подойдешь ближе – стреляют на поражение. Когда заходила в шатер, где они отдыхали, меня всю общупали, даже помаду нельзя было брать. Вот в такой обстановке я работала, провела целый день. Пела разные песни, включая любимые песни Бориса Николаевича. Сакина Шаймиева все удивлялась: «Как же это, микрофона нет, а так громко поет?!» Жена Ельцина там сидела, умная женщина, она мне очень понравилась. 

Сначала я пела не в шатре, а у меня платье было с разрезиком, когда ветра не было, то все нормально, но когда ветер дул, мне приходилось платье придерживать. Шаймиев тогда сказал: «Зайди». Я только переступила порог шатра, вся охрана Ельцина встала, я хотела руки вверх поднять. Потом Борис Николаевич на всех посмотрел, и все сели. Так я пела целый день, меня и бояться перестали, Ельцин со мной в обнимку уже дуэт пел, свою «Рябину кудрявую». Сели прощаться, и тут он говорит: «Ты будешь петь в Большом театре». А я, дурочка, коммунистическое воспитание, отвечаю: «У нас есть свой большой театр, приезжайте, у нас Шаляпинский фестиваль проходит, очень интересный, русские оперы исполняем». Он побагровел от моего отказа. Потом, когда уже совсем уезжал, сказал: «Я забираю ее с собой, Наина, здесь остаешься». Наина Иосифовна, замечательная женщина, ответила на шутку шуткой, что ей очень здесь понравилось и она с удовольствием останется. Потом подошел ко мне охранник Ельцина и сказал: «С завтрашнего дня вы народная артистка России». Шаймиеву об этом уже сообщили. Вот так я получила это звание, до этого была только заслуженной артисткой России.

«Я ОЧЕНЬ БЛАГОДАРНА ПРЕЗИДЕНТУ, ЧТО ОН ХОЧЕТ ПОДНЯТЬ ТАТАРСКОЕ ИСКУССТВО, НО РЕАЛИЗОВАТЬ ЭТО НАДО ДОСТОЙНО»

– Давайте поговорим о ваших партнерах по сцене. Конечно, сразу вспоминаем Хайдара Бигичева.

– Когда Хайдар умер, Мухаметзянов боялся выйти из кабинета. Он Хайдара годами морально убивал. Все говорил, что он не тот уровень, не европейский уровень. А теперь рассказывает, что Бигичев – это достояние нации, великий певец. Лицемерие.

Кстати, еще по поводу того, как наш оперный театр стал успешным. У нас были гастроли в Москве, которые Даутов подготовил, там мы получили звание академического (театр получил его в 1988 году – прим. ред.). И это мы, артисты, заработали этот статус!  Мы пели и итальянские, и русские оперы, и три национальные – «Джалиля», «Башмачки» и «Кара йозлэр». И собрали на них полный Дворец съездов! Декорации были скудные, деревенские, мы думали, как это будет смотреться, но публика нас с Хайдаром чуть ли не на руках носила, народ плакал, там такой трагичный сюжет. Смешной случай: на первых рядах сидели африканцы, чернокожие, но после первого акта они ушли. Кто-то у них спросил: почему уходите? А они ответили, что подумали, будто опера про них – «Черноликие» (смеется).

Так вот на этих гастролях у Рауфаля Сабировича с Хайдаром случился конфликт на бытовой почве, после чего Мухаметзянов на него затаился...

– Кого бы еще выделили из партнеров по сцене? О ком воспоминания самые приятные?

– Первый партнер у меня был тенор Геннадий Васько, он приехал из Харькова. Стабильный, хлесткий, внешне яркий. Он мне помогал, был постарше. Красавец, хорошо поющий, а это очень важно для молодой певицы – иметь такого партнера. Я пела в «Дон Жуане» партию Церлины. Потом у меня был дебют в «Любовном напитке» – благодатный материал для начинающей певицы, а не сразу «Травиату» петь. Извините, чтобы партию Виолетты исполнять, надо несколько лет работать.

– Должен голос созреть или ты должен вырасти как артист?

– И вокально, и артистически созреть. Эта партия – вершина мастерства вокального, актерского для певиц. Даутов мне сразу сказал, а он строил для каждого певца план на годы вперед: «Зилечка, вот через 7 лет ты споешь „Травиату“». А если бы меня сразу ее дали, где-то бы неудачно спела, где-то закомплексовала, возможно, дальше бы вообще не пела. А так я и до «Травиаты» исполнила множество главных партий: Розину в «Севильском цирюльнике», Марфу в «Царской невесте». Еще «Фиалка Монмартра» Кальмана шла тогда очень долго – вот вроде это и оперетта, но там почти оперное пение, не вредит голосу, говорит героиня мало. И опять же мы там пели с Васько.

Потом внешне скромного певца из Воронежа пригласили – Володю Ефимова, но настолько у него был яркий. Кстати, мы ему обязаны первыми гастролями в Америке, через его знакомых это было осуществлено. До этого у нас были связи с Чехословакией, там мы пели спектакль «Богема», отменные были постановки. К нам они тоже приезжали. После Чехословакии была дружба с немецким городом Брауншвейгом – городом-побратимом, у нас был спектакль «Романсы». И мы решили, что не только русские песни надо петь, вышел Хайдар, исполнил татарскую народную песню «Тэфтилэу», там стены чуть не обрушились от такого необычного звука. За границей вообще любят все необычное.

«Ну вот эти «Ветры» [«Үзгәреш җиле»], ну что это такое? Мне кажется, это вообще уничтожение татарского искусства» Фото: «БИЗНЕС Online»

– Но Рауфаль Сабирович считает, что за границей нужно петь то, что там хорошо знают.

– Нет, наоборот. Я была в Англии, у нас была там концертная программа – татарские старинные танцы и народные татарские песни. Публика не дышала. Они не знали, кто такие татары, конечно. А мы пели с мелизмами, но оперными голосами. Я всегда говорю, что для исполнения татарских народных песен должно быть европейское звукообразование в хорошем смысле и сохранение всей мелизматики.

Вот эти «Ветры» [«Үзгәреш җиле»], ну что это такое? Мне кажется, это вообще уничтожение татарского искусства. Там слова коверкают, не те ноты поют, коверкают Джаудата Файзи, Яхина, Жиганова. Да, осовременьте эти произведения, сделайте хороший аккомпанемент, но мелодия должна сохраниться. Народные мелодии мы сохраняли столетиями, почему мы сейчас их должны изменить? Никогда не надо этого делать. Иначе мы не донесем их в первозданном виде до следующего поколения. Поэтому их изменение – это вред.

Я очень благодарна президенту, что он хочет поднять татарское искусство, но реализовать это надо достойно. Организаторы же не выполняют желание главы республики... Я всегда говорила: вот Альфия Авзалова – эстрадная певица, и до нее им еще так далеко. Она пела с оркестром, пела произведения Монасыпова, Яхина, народные песни, сохраняя татарские мелизмы. Даже Ильхам Шакиров пел эстраду, не теряя нашего национального духа, моң – это самое главное. Даже в операх, если моң нет, это не татарская опера. Душа обязательно должна быть, что и было в Хайдаре Бигичеве.

– Вы из партнеров только теноров вспоминаете...

– С баритоном Ренатом Ибрагимовым я очень короткое время с ним работала, мы пели в «Любовном напитке», он исполнял партию Белькоре... Мой педагог Лазько Валентина Андреевна с ним поработала уже в более зрелом возрасте – у него голос не летел, потому что в микрофон привык петь.

«У Рената Ибрагимова мягкий тембр, красивейший, около него невозможно стоять, только вокруг, а вперед полета нет. И мы с ним спели в «Евгении Онегине»... Все говорили: какая пара!» Фото: «БИЗНЕС Online»

– Он бы не стал выдающимся оперным баритоном?

– Оперным бы не стал, потому что когда параллельно человек сочетает... Как вам сказать, у мужчин должно быть очень глубокое дыхание, опора звука, от чего зависит его сила и полетность. Если дыхание правильное, то голос увеличивается в два раза. А у него мягкий тембр, красивейший, около него невозможно стоять, только вокруг, а вперед полета нет. Лазько с ним поработала над партией Онегина, у меня даже запись есть. И мы с ним спели в «Евгении Онегине», я пела Татьяну... Все говорили: какая пара!

– То есть он к этому времени уже был известным эстрадным певцом?

– Да-да. И тогда же он спел в этой опере, всего один спектакль. Ни одной записи у него не было, я ему подарила на юбилей, он был так счастлив. Вот действительно один раз он очень хорошо спел в оперном спектакле, замечательным был и в актерском плане.

– А из тех, кто и сейчас активно работает в оперных театрах? Николай Путилин по-прежнему поет в Мариинке.

– Да. Главный мой партнер – Путилин: и в «Снегурочке», и в «Риголетто», в «Демоне», в «Царской невесте». Он изумительный партнер.

«Я ВИНОВНИЦА ТОГО, ЧТО У НАС ПОЯВИЛАСЬ ФОНОГРАММА»

– О татарской эстраде. В вашей творческой жизни насколько важную роль она играла и играет?

– Ну мы эстраду тоже пели. И, кстати, я виновница того, что у нас появилась фонограмма, первой исполнила «Күңелем яшәргә ашкына» Шамиля Тимербулатова на стихи Равиля Файзуллина, там были электронные инструменты. Я заразила этим всех. Но я-то дальше пошла – все-таки оперная певица. А многие так и остались с синтезаторами.

– И каково нынешнее состояние национальной эстрады?

– Нормальным вокалом нужно петь эстраду, и считаю, что для этого необходимо хорошее базовое образование.

– Такие есть. Филюс Кагиров, например, ваш ученик.

– Да, а что, Филюс вам не нравится? Он поет нормальным звуком, нашел свою нишу, исполняет эстраду и народные песни академическим вокалом. Туда он включает и классику. Даже для татарской публики в филармонии спел арию Ленского. Вы представить себе не можете, в каком восторге были 80-летние татарские бабушки в платочках. Все равно доходит до народа искусство.

– Не жалеете, что он не поет в театре имени Джалиля?

– Дело в том, что у нас в оперной студии консерватории он много и успешно пел – и Ленского, и даже Ромео в «Ромео и Джульетте» Гуно, а такое далеко не каждый тенор сможет. Но он все равно еще цыпленок, в театре необкатанный. Ему нужно дать срок, с ним поработать. А что сделал Мухаметзянов? Он дал ему всего месяц, чтобы выучить партию Неморино из «Любовного напитка», и никакая работа – ни дирижерская, ни режиссерская – с ним не велась. А это все-таки итальянский язык, любой неопытный певец плюхнется. Думаю, это потому что он мой ученик, корни идут отсюда. И я ему посоветовала: уходи оттуда!

Сейчас он на своем месте. Филюс создан для татар, он владеет моң. Кроме того, Кагиров теперь у нас и преподает, я его взяла в консерваторию, и у него очень неплохо получается. Уже работает здесь два года, думаю, что скоро появятся и свои ученики – один уже есть на втором или третьем курсе.

«Альбина Шагимуратова стала выдающейся певицей, и мы все этому очень рады – все равно же моя база. Прихожу на концерты, когда Шагимуратова в Казани выступает, восхищаюсь ее мастерством» Фото: «БИЗНЕС Online»

«Я НЕ ЗЛОПАМЯТНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

– Альбина Шагимуратова – ваша, наверное, самая знаменитая ученица. Ей ведь тоже пришлось нелегко, в Казани не сразу оценили.

– На самом деле тут есть некоторое заблуждение. Когда Альбина приехала из Узбекистана, ей было 14 лет. Так как меня знает весь татарский народ, родители привели ее ко мне – показать, познакомиться. В итоге она параллельно поступила в музыкальное училище на дирижерско-хоровое и вокальное отделения. Я дала добро, и меня наняли в училище, чтобы я там давала Альбине уроки вокала. А отец ее говорил сначала: опера – это не нужно. Он хотел из нее сделать популярную татарскую певицу. Я отвечала: «То, что природа дала, необходимо развивать». А татарские песни она и так сможет исполнять, но нельзя вокалисту развиваться однобоко.

Все хорошо шло, она окончила музыкальное училище, и ее за руку отвели показаться Владиславу Георгиевичу Лукьянову – завкафедрой хорового дирижирования консерватории, ее взяли на дирижерское отделение консерватории. Год она ходила ко мне как вольнослушатель, а потом говорит: «Я хочу поступить на вокальный». Шагимуратова тогда исполняла и Баха, и русских композиторов, и татарских. И мы ее взяли сразу на второй курс. Альбина со мной занималась на втором, третьем, четвертом курсах. Я повезла ее на конкурс имени Сайдашева, она там блеснулаи заняла первое место. У нее появилось верхняя нота до, которой раньше в ее диапазоне не было. Причем спорило жюри, хотело дать первое место Ренате Талиповой, а я говорила: пройдет время, не знаю, кем станет Талипова, а Шагимуратова будет очень известной оперной певицей.

Прекрасно идет голос, здесь оперный класс. Я дала ей выучить второй акт «Травиаты». И вдруг в середине четвертого курса меня ставят перед фактом, что Альбина уезжает в Москву. А я уже договорилась с дирижером Васильевым, который предложил ей прослушаться в нашем театре оперы и балета. А оказывается, отец ее все пытался куда-то в Москву пристроить. Конкурс имени Глинки был в 1999 году, он старался Альбину то Архиповой, то Соткилаве показать. И когда она заняла первое место, то ее тайно от меня и ректора везут в Москву.

Голос уже у нее уже был раскрытый, материал прекрасный. Если бы она поехала в Москву в том состоянии, в каком ко мне пришла, то вряд ли там кому-то была интересна. Поэтому не нужно говорить, что ее здесь не замечали. Она стала выдающейся певицей, и мы все этому очень рады – все равно же моя база. Прихожу на концерты, когда Шагимуратова в Казани выступает, восхищаюсь ее мастерством, также пригласила работать в консерваторию.

– А есть кто-то из учеников, у которых карьера сложилась не так хорошо, как вы того ожидали?

– Все наши выпускники хорошо состоялись. Дамир и Татьяна Закировы в Италии, Лариса Васюхина – в Мюнхене, Лилия Губайдуллина – в Вильнюсе, Екатерина Воронцова – в Большом театре, Наталья Мокеева – ведущая солистка в Екатеринбурге. Сейчас могу кого-то и забыть, столько было у нас выпускников, только я одна выпустила, наверное, человек 50.

– От Влады Боровко ждали, что она будет петь в «Ковент-гарден»? Чья она ученица?

– Она ученица Галины Ластовки. Вполне ожидала, она очень образованная, знает несколько языков, а это очень важно для работы за границей. И Боровко за несколько лет очень сильно выросла.

– В Казани ведь ей тоже не особо сильно интересовались.

– Вы знаете, все, что ни делается, все к лучшему – это мой девиз. И у меня на пути часто интриганы стояли. Иногда получалось, что они сделали что-то – и вроде бы тебе плохо. А потом оказывается, что, нет, хорошо, что так сделали, я только выиграла от этого.

– Не обидно, что некоторые наши певцы сразу после Казанского музучилища предпочитали консерваторию в Москве или в Питере – Венера Гимадиева, Ильсеяр Хайруллова, Юлия Мазурова.

– А Хайруллова у нас училась, у нее такой роскошный голос, ее переманила Ирина Богачева в Санкт-Петербург, по-моему, на четвертом курсе. Ну бывают такие вещи. Я рада, что Ильсеяр так состоялась и поет сейчас в Венской опере. А тут, может быть, в театр имени Джалиля и не взяли, а если бы и взяли, то не дали развиваться. И Мазурова у нас училась, у Ластовки, очень хорошая была. А вообще, рыба ищет где лучше.

Знаете, на месте Рауфаля Сабировича я бы всех татар здесь собрала – и Альбину Шагимуратову, и Аиду Гарифуллину, и Венеру Гимадиеву, и Ильсеяр, чтобы все здесь пели, ведь их, лучших кадров, не так много. Я об этом и говорила тогда на заседании комитета Госсовета. Мы в год выпускаем 8 человек, это же мало. Неужели казанская опера хотя бы одного человека в год не может брать к себе? Какая бы у нас тогда была труппа, в 40–50 человек. Вот тогда бы был настоящий Татарский государственный академический театр оперы и балета имени Мусы Джалиля.

– Как вам нынешние студенты – лучше или хуже стали?

– За миллионы ты голос не купишь – он или есть, или его нет. Нужно брать лучших, и нам с талантами работать легче, чем с серенькими. Раньше ведь всех брали – и без голоса, и без знания нотной грамоты, когда было только татарское отделение. Но теперь мы их всех развиваем. А еще технологии: сейчас нажал и любого певца послушал. А мы же сидели в душных фонотеках по 30 человек, и Ренат Ибрагимов, и все, слушали там музыку. Сейчас такой проблемы нет. А еще можно записать себя на видео и посмотреть со стороны – и улучшать, улучшать...

Сейчас студенты больше читают, все знают. Раньше скромнее как-то было. А еще в те времена у нас ни одного лауреата не было, а сейчас каждые 15 минут в Казанской консерватории появляется лауреат международного конкурса. И фортепьянная школа у нас хорошая, и струнная, и дирижерская, и вокальная. Один Михаил Казаков чего стоит – это же наша гордость! А Алексей Тихомиров? Это же превосходный певец! Почему он не поет в Казани?! Рузиль Гатин поет в Ла Скала графа Альмавиву. Петр Скусниченко – декан вокального факультета Московской консерватории – про него говорил: «Это редкий голос». Рузиль три раза прослушивался в театре имени Джалиля, но оказался не нужен, зато теперь поет в итальянских театрах. У нас в оперной студии по три премьеры в год, есть госэкзамены – пусть приходят из оперного театра, смотрят, выбирают. Но не приходит же никто, это им не нужно.