Семен Игнатьев: как главу Татарии наказали за татарский язык

Семен Игнатьев

ПОЛНА ШЛЯПА МАКАРОН

В декабре 1953 года московская эпопея Семена Денисовича Игнатьева завершилась, бывший шеф МГБ СССР возвращается в Башкирию на должность первого секретаря обкома. В 1956 году на XX съезде партии его снова избирают в члены ЦК КПСС.

Работая в Уфе, Игнатьев уделял особое внимание развитию нефтяной промышленности. Судя по отзывам башкирских идеологических работников, он проявлял там постоянную заботу и о развитии культуры, народного образования. Во многом благодаря его усилиям в Москве вскоре триумфально прошла декада башкирской литературы и искусства. Однако ему еще предстоял новый поворот в судьбе: впереди была Казань. И последние три года партийной работы перед уходом в окончательное политическое небытие принесли неожиданные плоды.

В один из первых дней пребывания в столице республики, в июне 1957 года, новоиспеченный руководитель Татарии вечером зашел в магазин и попросил взвесить килограмм макарон. Продавщица сказала, что бумаги для пакета нет, а на вопрос, куда же ссыпать продукт, ответила: «Да хоть в свою шляпу». Покупатель без всякого раздражения подставил головной убор. Через час в обкоме стояли навытяжку министр торговли и другие чины, рассматривая шляпу и ее содержимое. Упаковочная бумага в магазинах появилась.

Да, на запоминающиеся поступки Семен Денисович был мастак, равно как и на высказывания и резолюции на документах, которые стали частью аппаратного фольклора. Булат Султанбеков — автор книги об Игнатьеве, в те времена инструктор обкома партии, вспоминает о том, что лично видел и слышал. «Когда один секретарь райкома, отчитываясь на заседании бюро обкома, стал неуместно шутить, а дела в районе шли неважно, Игнатьев внушительно и с расстановкой — голос у него был низкий, как у генерала Лебедя, — сказал: «Работаешь плохо, зато шутишь часто и мелко... как коза». На реплику председателя президиума Верховного Совета Саляха Низамова, одернувшего выступающего, тут же отреагировал с трибуны: «Низамов в который раз упустил великолепную возможность промолчать». «Шедевром» справедливой, но очень уж бесцеремонной по форме критики стал эпизод, когда, узнав, что министр социального обеспечения из выделенных республике «Запорожцев» с ручным управлением для инвалидов войны, потерявших ноги, отдала две машины персональным пенсионерам из числа руководителей, недавно отправленных в отставку, он заявил на собрании актива: «У обоих не только ноги на месте, но и третья нога, поди, до пола достает». Некоторые в зале, услышав столь неожиданный непарламентский «диагноз», угодливо захихикали, но, по существу, в негативной оценке случившегося Игнатьев был прав».

В 1958 году группа из трех молодых следователей проверяла сигналы о коррупции. Она выявила многочисленные факты нарушений — от взяток до получения некоторыми руководящими работниками республики различных дефицитных товаров и стройматериалов по заниженным, практически символическим ценам. Прокурор ТАССР Николай Жогин передал Игнатьеву список из 138 лиц, пользовавшихся этими «благами». На другой день в обкоме прокурору показали этот список с резолюцией: «Банда! Какого же (далее употреблено короткое, но универсальное и многозначное слово, обозначавшее в данном случае возмущение и упрек — прим. ред.) вы на все это спокойно смотрели?» А устно было предложено разобраться, наказать любителей «дармовщины» и заставить их выплатить разницу в цене. Единственное исключение, по его указанию, сделали для одного уважаемого профессора-хирурга.

ТРЕТЬЯ РЕСПУБЛИКА

Но вернемся к хронологии событий. Итак, 6 июня 1957 года на пленуме Татарского обкома КПСС секретарь ЦК КПСС Аверкий Аристов рекомендовал на должность первого секретаря Игнатьева. Официально предложение было связано с тем, что его предшественник Зиннат Муратов, проработавший в этой должности с 28 декабря 1944 по 6 июня 1957 года, был, «несомненно, честный порядочный работник, хороший коммунист, но заболел, и это отразилось на делах республики. Учитывая это обстоятельство, ЦК удовлетворил просьбу Муратова об освобождении от работы и решил рекомендовать на его место С.Д. Игнатьева».

«Уход» Муратова был осуществлен в мягком варианте — «по состоянию здоровья», и ему предложили должность инспектора ЦК. Работа почетная, но не влиятельная, что-то вроде «райской группы» советников в министерстве обороны, созданной для отставных маршалов и генералов армии. Неизвестны причины, по которым именно Игнатьев был выбран ЦК в качестве нового руководителя республики. Высказывались самые различные предположения. Но что было на самом деле и кто рекомендовал Никите Хрущеву направить его в Татарию, неизвестно.

Как водится, некоторые «быстро прозревшие» соратники в своих выступлениях на пленуме обнаружили в работе уходящего секретаря существенные недостатки. Но на Игнатьева это впечатления не произвело: уж он-то в полной мере знал цену такой критики в «спину». И приступил к работе. Татария стала третьей и последней автономной республикой (после Бурятии и Башкирии), которую он принял к руководству.

Будучи опытным инженером и организатором, Игнатьев внес особенно большой вклад в развитие двух важнейших отраслей экономики республики — нефтехимической и авиационной. Нефтяники Татарии в 1959 году достигли самой большой в стране добычи нефти в сутки. Игнатьеву принадлежала также инициатива создания предприятий нефтехимии на Нижней Каме и Казанского завода органического синтеза. На этот проект претендовало несколько областей и республик. Однако Игнатьев во время встречи с секретарем ЦК Аристовым убедил его в том, что Казань по целому ряду причин является наиболее удобной площадкой. Впервые в Советском Союзе с помощью иностранных специалистов шла отработка новых, купленных за рубежом технологий производства полиэтилена, становившегося одним из самых важных продуктов химической промышленности. В мае 1958 года на пленуме обкома Игнатьев впервые огласил сроки сооружения этого предприятия и его название. Если раньше говорили о химзаводе, то теперь была дана точная формулировка: «Казанский завод органического синтеза». Строительство началось в сентябре 1958 года и вскоре получило статус всесоюзной комсомольской стройки.

Особое внимание уделял глава республики ее оборонной промышленности, в первую очередь — авиационным заводам. Добился того, чтобы секретная новинка нашей стратегической авиации — сверхзвуковой бомбардировщик ТУ-22, именовавшийся на Западе «Бэкфайр», был запущен в серийное производство на заводе № 22 имени С.П. Горбунова. Казань становилась и центром производства вертолетов МИ, вскоре завоевавших мировое признание. На выпуск ТУ-22 и вертолетов претендовало несколько заводов — из Куйбышева, Воронежа, Саратова и других. Но авторитет Игнатьева в ЦК КПСС был высок (тем более что сам он являлся не только партийным руководителем, но и авиационным инженером), и решение этих престижных и ответственных задач поручили именно ему.

В духе времени лидер республики уделял много внимания претворению в жизнь хрущевского лозунга «Догнать и перегнать Америку». Правда, был осторожен, и в авантюры вроде «Рязанского чуда» Игнатьев не ввязывался. (В 1959 году первый секретарь Рязанского обкома КПСС Алексей Ларионов получил звезду Героя за «липовое» трехкратное перевыполнение планов сдачи мяса и молока, а когда обман вскрылся, покончил с собой — прим. ред.). За «осторожность» вначале получил замечание от своего друга Аристова, секретаря ЦК по РСФСР. Однако отношения с ЦК оставались хорошими. Тем более что Татария все-таки выполнила три плана, но... по сдаче металлолома. Правда, при этом под прессы и резаки попали сотни единиц вполне пригодной техники, но главное было отрапортовать.

В аппарате ЦК КПСС и Совмина СССР тогда было немало влиятельных людей, выдвинутых Игнатьевым в свое время на руководящую работу. Поэтому проблемы финансирования, выделения фондов для промышленности, особенно для товаров народного потребления, решались для Казани сравнительно безболезненно. Снабжение продуктами, по меркам того времени, было неплохим. Говорили, что Игнатьев открывает двери в кабинетах на Старой площади и в Охотном ряду ногой. Игнатьев сумел решить самый болезненный для каждого региона вопрос об уровне обязательных поставок зерна в государственный фонд. После личного посещения им Аристова план был существенно уменьшен, что помогло развитию животноводства и улучшению снабжения городов продуктами. Работа Татарского обкома в области сельского хозяйства ставилась в пример другим регионам.

Здание на улице Большой Красной, где в конце 1950-х располагался Татарский обком КПСС

«ПТИЧЬЯ ИСТОРИЯ»

В тот период Хрущев весьма активно проводил кампанию по «сближению науки с практикой», в ходе которой нередко принимались непродуманные, а иногда и авантюрные решения, заклейменные вскоре как «волюнтаризм». Особенно это касалось биологической науки и ее практического применения в сельском хозяйстве. Так, под лозунгом «Вернуть науку с асфальта на землю» предполагалось перевести вузы, даже Всесоюзную академию сельскохозяйственных наук, в провинцию, разместив их на базе крупных совхозов и колхозов. Одновременно начали выявлять и ученых, занимавшихся «бесполезными, оторванными от практики» исследованиями. Однако видные ученые под различными предлогами отказывались покидать «асфальт», все новации прекратились сразу же после отрешения от власти их автора.

В связи с этой кампанией попал в неудобную ситуацию и Игнатьев, решивший по указанию высшего руководства «повернуть лицом к практике» Институт биологии казанского филиала Академии наук СССР и Казанский ветеринарный институт. Для доклада на отчетно-выборной партконференции подобрали примеры, свидетельствующие об оторванности некоторых направлений научно-исследовательской деятельности этих институтов от требований жизни. Задание выполнил сельхозотдел обкома, представивший справку, в которой Институт биологии упоминался как занимающийся никчемными исследованиями перелета птиц, в ход была пущена фраза: «Вместо работы воробьев считают». Приводились подобные примеры и по Ветеринарному институту. Все это вошло в текст доклада Игнатьева на состоявшейся 10 - 11 декабря 1957 года конференции и вызвало большой резонанс в научных и партийных кругах. В журнале «Крокодил» вскоре появилась карикатура, изображающая казанских ученых-орнитологов лежащими в поле и считающими пролетающих в небе птиц.

Карикатура переполнила чашу терпения ученых, они обратились в ЦК. В Казань прибыла авторитетная комиссия АН СССР. Выводы ее были однозначны: исследовательская работа Института биологии полностью отвечает требованиям, поставленным перед учеными ЦК КПСС. Кроме того, на имя Игнатьева пришло письмо, в котором ученый секретарь отделения биологии АН СССР сообщил о том, что миграция птиц — тема закрытая и упоминать о ней в печати или на собраниях не следует. Изучается она по заданию министерства обороны, поскольку птицы могут быть использованы потенциальным противником как средство бактериологической войны.

В последовавшем после этого конфуза «разборе полетов» выяснилось, что во всей этой «птичьей истории» виноват инструктор сельхозотдела обкома, переведенный сразу на другую работу. Столь же безосновательными оказались и упреки в адрес ученых Ветеринарного института. Сделав для себя соответствующий вывод, Игнатьев в дальнейшем все представляемые ему материалы по научно-исследовательской работе пропускал через экспертизу отдела науки и школ.

ВСЯ «СЕКРЕТАРСКАЯ РАТЬ»

В обращении с подчиненными у Игнатьева не было начальственной недоступности; он мог напрямую, минуя непосредственное руководство, пригласить нужного сотрудника, дать ему личное поручение. Такое задание получил и инструктор обкома Султанбеков. Официально целью командировки в Агрыз считалось оказание помощи в сельхозработах. На самом же деле Игнатьев отправил своего порученца разобраться с тамошним начальством, которое в силу своего служебного положения пристраивало своих жен на «живые» места «потеплее». От несправедливо уволенных стали поступать жалобы, вплоть до самого «верха». Игнатьев среагировал немедленно: «Только комиссии из ЦК нам не хватало!»

Но «дистанцию» нарушать глава республики не позволял никому и при необходимости жестко ставил на место, невзирая на чины. К работе во властных структурах Игнатьев начал активно привлекать молодежь, нередко не имевшую опыта руководящей работы. При этом придавал немалое значение и внешним данным, говоря: «Обкомовский работник не должен выглядеть замухрышкой».

Фикрят Табеев, 1951 год (фото: kpfu.ru)

Одним из таких выдвиженцев, вполне соответствующих и указанному требованию, стал доцент КГУ Фикрят Табеев. Его нашел «по заказу» Игнатьева в недрах огромного вуза, среди десятков таких же научных сотрудников инструктор обкомовского отдела науки Иран Ибрагимов. Буквально «сорванный» с лекции телефонным звонком Табеев в одночасье (точнее, после 40 минут беседы с «первым») был утвержден в 1957 году заведующим отделом науки, школ и культуры обкома КПСС. В 1957 - 1961 годах секретарем парткома, а затем заместителем председателя Татсовнархоза работал Рашид Мусин, впоследствии 18 лет возглавлявший Казанский горком и 3 года — Татарский обком КПСС. А уже игнатьевская креатура Табеев, продолжив традиции своего предшественника, дал путевку в большую политическую жизнь будущим руководителям республики Гумеру Усманову и Минтимеру Шаймиеву. При Игнатьеве начался взлет по служебной лестнице Раиса Беляева — будущего партийного лидера Набережных Челнов, внесшего огромный вклад в строительство как самого города, так и автогиганта «КАМАЗ». Подавляющее большинство «выдвиженцев» Игнатьева и после его отставки успешно трудилось в различных сферах жизни республики и страны.

Особая тема — отношение Игнатьева к интеллигенции и культуре в целом. Говоря об этом, зачастую придется употреблять слово «впервые». Так, впервые в истории республики в ноябре 1957 года по инициативе Игнатьева состоялась конференция, посвященная детской литературе, в которой участвовали не только писатели республики, но и видные московские литераторы. Впервые в истории республики Игнатьев провел совещание с членами союза композиторов, на котором изложил свою программу содействия развитию музыкальной культуры. Композитор Назиб Жиганов говорил, что, когда рассказал об этом совещании и выступлении на нем Игнатьева, приводившего интересные и неизвестные даже специалистам высказывания знаменитых философов и политиков о роли музыки в жизни человечества, своему другу Дмитрию Шостаковичу, тот заметил: «Вот и нам бы в Москву такого секретаря».

Запомнились и другие, весьма эмоциональные и острые выступления Игнатьева перед учеными, деятелями культуры, выступления в трудовых коллективах. Он охотно принимал писателей, ученых. Активно поддержал предложение видных деятелей культуры об учреждении премии имени Габдуллы Тукая за произведения литературы и искусства и научные исследования в этой области. Премия была учреждена в 1958 году совместным решением бюро обкома и совета министров ТАССР. В том же году в центре Казани был открыт первый монументальный памятник поэту.

Назиб Жиганов, 1957 год (фото: kazanconservatoire.ru)

СУДЬБОНОСНЫЙ ПЛЕНУМ

Но особенно запомнился Игнатьев своим огромным, без всякого преувеличения, вкладом в восстановление статуса татарского языка. Долгие годы сталинской «интернационализации» духовной жизни народов СССР, в том числе и татарского, самым болезненным образом сказались на его языке. Он все стремительнее уходил из сферы образования, науки и делового общения. Особенно это чувствовалось в Казани и других городах. Научно-документальный журнал «Гасырлар авазы» («Эхо веков») в публикации «Почему же боятся своего родного языка?» подчеркивает, что «в этих условиях неуклонно снижался авторитет национальных школ. В ТАССР был отменен государственный экзамен на аттестат зрелости по татарскому языку и литературе, ликвидированы коренизированные группы в средних специальных учебных заведениях. Видя бесперспективность совершенного знания родного языка, все большее количество родителей-татар стремились отдать своего ребенка в русскую школу либо в русский класс... В конце 1950-х годов в республике среди студентов татары составляли только 28%, большинство из них окончили русские школы».

Игнатьев поддержал стремление ряда представителей татарской интеллигенции и некоторых партийных работников поднять престиж татарской культуры, в первую очередь языка. Лидером этой работы в партийных структурах был Камиль Фасеев, вскоре выдвинутый на должность секретаря обкома по идеологии.

В конце 1957 года министр просвещения республики Амина Валиуллина обратилась к Игнатьеву с просьбой рассмотреть вопрос о положении татарских школ. По прошествии более чем полувека со времени этих событий трудно судить о мотивах поведения Игнатьева, но более активного пропагандиста восстановления статуса татарского языка и повышения престижа национальной школы, чем он, в обкоме тогда не было. Его поддержал министр просвещения РСФСР Евгений Афанасенко.

Пиком работы по повышению статуса татарского языка стал пленум обкома КПСС, состоявшийся 21 мая 1958 года и рассмотревший вопрос «О состоянии и мерах улучшения работы татарских общеобразовательных школ». С докладом выступил секретарь обкома Фасеев. Ряд положений доклада отличался нестандартным характером и остротой. Но, предваряя их, докладчик сказал, что «было бы глубокой ошибкой думать, что национальные школы отдаляют нас от русской культуры, от русского языка». На пленуме выступили 14 человек, в их числе были партийные работники, учителя, видные представители научной и творческой интеллигенции. Среди них — директор педагогического института Юсеф Туишев, директор Казанской консерватории композитор Назиб Жиганов, писатель Гумер Баширов, профессор-литературовед Иван Пехтелев (основатель кафедры журналистики КГУ) и другие. Первый заместитель заведующего отделом ЦК Василий Дербинов отметил на пленуме, что полностью одобряет доклад, пообещал сообщить о нем руководству и предложить распространить опыт Татарии в других республиках РСФСР. Обсуждение проблем развития татарской школы переросло в довольно острый разговор о состоянии татарской культуры и осуществлении национальной политики в целом. Были высказаны мысли и внесены предложения, явно опережавшие время.

В заключительном слове Игнатьев, сказав, что обсуждаемые проблемы его волнуют давно, но только теперь можно об этом сказать в полный голос, с горечью добавил: «Я пришел к такому убеждению, что дело у нас обстоит совершенно плохо. Мы оказались перед опасностью фактической ликвидации национальной школы». Профессор Султанбеков считает, что «уже за одну эту фразу-предупреждение, сказанную не где-нибудь на кухне или в узкой компании, а с трибуны пленума обкома, имя Игнатьева должно остаться в истории татарской культуры».

В постановлении пленума излагалась развернутая программа устранения недостатков, включавшая в том числе организацию групп с обучением на татарском языке в специальных учебных заведениях, восстановление оценки по татарской литературе в аттестате зрелости и многое другое, что было осуществлено, и то не полностью, только в наше время. Многое из того, что было сделано в 1990-е годы в области развития татарской культуры, было начато еще в мае 1958-го Игнатьевым и Фасеевым.

Фикрят Табеев и Салих Батыев (второй слева) во время встречи с первым секретарем ЦК КПСС Никитой Хрущевым в Казани, 1964 год

ЯЗЫК ТВОЙ — ВРАГ ТВОЙ

Профессор-историк Султанбеков, свидетель тех событий, в книге «Семен Игнатьев: свет и тени биографии сталинского министра» приводит один из примеров реакции на решение пленума. «Вскоре после него партийный работник, много чего повидавший на своем веку, сказал мне: «Подобного обсуждения национальных проблем не припомню, хотя участвую в партийной жизни с 1939-го. Ведь пленум тянет нас назад, в 20-е годы; не удивлюсь, если оживет и дух Султан-Галиева. Такое не простят даже Игнатьеву». На мое возражение: «Все ведь происходило в духе решений XX съезда КПСС, и даже представитель ЦК назвал намеченные меры примером осуществления ленинской национальной политики», — последовала ответная реплика: «И ему тоже несдобровать». Ближайшее будущее подтвердило пессимистический прогноз моего собеседника».

Действия Игнатьева и его «команды» в области народного образования вызывали недовольство ряда влиятельных лиц. Нередко под видом научной критики сводились личные счеты. В самом руководстве обкома обозначились существенные разногласия по языковой проблеме. На одном из заседаний бюро Игнатьев, говоря о плачевном положении татарского языка, полушутя, но со значением упрекнул второго секретаря Салиха Батыева в том, что именно во время его многолетнего руководства идеологической работой в республике все это и произошло. Однако Батыев, не приняв предложенного тона, ответил весьма жестко, что все делалось им с одобрения ЦК и он готов — тут была сделана многозначительная пауза — отвечать только перед ним.

Да! Такого еще не слышали. Батыев, одолевший все ступени идеологической карьеры, немного поработал и в ЦК и был там лично известен, поэтому не исключены его предварительные конфиденциальные консультации в Москве, прежде чем открыто высказать несогласие с позицией Игнатьева и Фасеева. Да и предшественник Игнатьева на посту республиканского лидера Муратов являлся еще инспектором ЦК и, по некоторым сведениям, был возмущен вводимыми языковыми новациями, считая их уступкой национализму. Он и представил по этому поводу обширную докладную записку в секретариат ЦК.

Сам же Игнатьев считал, что этот «демарш» Муратова в немалой степени был инициирован Батыевым, который постоянно снабжал Муратова негативной информацией по этому вопросу. Вообще, Игнатьев сразу после приезда в Казань дал понять, что долго здесь задерживаться не собирается (поговаривали, что Игнатьев, возможно, возглавит правительство РСФСР) и видит в 45-летнем Батыеве своего преемника. Он говорил о нем: «Опыт и знания огромные, возраст подходящий, будет хорошим первым». Теперь же в начавшемся противостоянии Игнатьев начинает активно добиваться переключения внимания ЦК КПСС на кандидатуру Табеева как будущего первого секретаря. Подающий надежды завотделом вскоре становится секретарем обкома по идеологии и весьма убедительно демонстрирует свою преданность «первому» и одобрение всех его действий.

Батыев же стал для Игнатьева своеобразным «политическим Карфагеном», который ни в коем случае не должен получить власть. В результате закулисной комбинации, с подключением к ней даже врачей кремлевской больницы, ему удалось этого добиться. (Уже выйдя на пенсию, Салих Гилимханович с горечью рассказывал некоторые подробности «операции» по устранению его с дороги, ведущей к высшей власти в республике. Когда его, как он говорил, «на неделю в кремлевскую больницу упекли по подозрению в душевном расстройстве» — прим. ред.)

В конце сентября 1960 года Игнатьева вызывают в Москву, где Аристов сообщил, что его решено освободить от работы и преемником будет, как он и просил, Табеев.

Фикрят Табеев — второй слева в первом ряду, Семен Игнатьев — четвертый, за ним стоит Салих Батыев

ПЕЧАЛЬНЫЙ ЭПИЛОГ

Процесс «татаризации», как все это называли острословы-недоброжелатели, быстро шел к финалу. В центр повалили письма с обвинениями Игнатьева в потакании национализму и подрыве принципа дружбы народов. Тем более что национализм после венгерских событий 1956 года снова стал головной болью для руководства страны, намечались превентивные меры по его предотвращению. В ЦК решили, что позволили «татарам» лишнее, а Игнатьеву и Дербинову, по мнению Михаила Суслова, «не проявившим партийную принципиальность и поощрявшим национальную ограниченность», сделали серьезное внушение. Оба вынуждены были капитулировать и «покаяться», но их судьба была предрешена.

«Наверху» посчитали, что в постановлении майского пленума 1958 года были допущены следующие серьезные ошибки: осуждались родители-татары, отдающие своих детей обучаться в русские школы; признавалась неправильной практика открытия русских классов в татарских школах; органы народного образования, руководители вузов обязывались ввести для детей-татар изучение татарского языка и литературы во всех высших учебных заведениях, в русских школах и в русских классах смешанных школ со сдачей экзаменов. Отмечалось, что все эти пункты противоречат Тезисам ЦК КПСС и совета министров СССР и законам, принятым Верховными Советами СССР, РСФСР и ТАССР, предоставляющим право выбора языка обучения самим родителям. Далее перечислялись негативные последствия претворения в жизнь ошибочных решений, главным из которых могло стать появление «национальной ограниченности и национальной замкнутости». В то время эти термины были введены в политический лексикон вместо «буржуазного национализма» и, по сути, обозначали то же самое. Постановление майского пленума отменялось «как ошибочное», бюро обкома было поручено «вдумчиво разработать и провести меры по развитию системы подготовки и переподготовки педагогических кадров и улучшению преподавания русского и татарского языков в школе».

Это было второе, после апреля 1953 года, официальное осуждение деятельности Игнатьева. В обкоме стало известно, что слова о «национальной ограниченности и замкнутости», к которым вело злополучное «майское постановление», были употреблены Сусловым, когда он докладывал Хрущеву о неблагополучной, по его мнению, ситуации, складывавшейся в Татарии. Суслов считал Игнатьева и Дербинова утратившими «партийное чутье и пошедшими на поводу у националистов».

Случай произошел беспрецедентный. То злополучное «майское постановление» Татарского ОК КПСС готовилось в течение нескольких месяцев, его основные положения одобрили комиссия ЦК КПСС и министр просвещения РСФСР. Тем не менее его признали ошибочным, даже ведущим к «национальной ограниченности и замкнутости»! Одним словом, не хватило Игнатьеву «вдумчивости».

Это была оглушительная политическая пощечина в назидание другим республикам РСФСР, да и некоторым союзным. Начатую по примеру Татарии работу по восстановлению статуса родного языка в Башкирии и некоторых других российских республиках прекратили. В это же время был снят с работы первый секретарь ЦК компартии Киргизии Исхак Раззаков. Его инициативу ввести факультативное преподавание киргизского языка во всех, в том числе и русских, общеобразовательных школах расценили как «потакание национализму».

Татария снова стала притчей во языцех. В течение последующих двух лет языковая «оттепель» сменилась «заморозками» (вскоре после ухода Игнатьева под предлогом «отсутствия средств» прекращается присуждение премии им Тукая, отвергается предложение о создании татарской энциклопедии, принимаются и другие меры для прекращения «выпячивания» и предотвращения «национальной ограниченности»).

28 октября 1960 года состоялся пленум Татарского обкома КПСС, где и произошла передача власти. Секретарь и кандидат в члены президиума ЦК КПСС Петр Поспелов в выступлении на пленуме сказал, что самочувствие Игнатьева за последние недели «сильно пошатнулось» и пленум освободил его, так же как три года назад Муратова, от руководства республикой «по состоянию здоровья». Правда, это «состояние здоровья» не помешало ему прожить еще 23 года, посвященных научно-исследовательской работе, результаты которой, как мы увидим в следующей публикации, весьма впечатляющи.

Подготовил Михаил Бирин

Продолжение следует.

Читайте также:

• Семен Игнатьев: путь на вершину власти будущего босса Татарии. Часть 1-я
• Семен Игнатьев: самый «бескровный» министр госбезопасности Сталина. Часть 2-я