Наталья Волчкова Наталья Волчкова: «Что происходит у нас последние 15 лет? Правильно, подавляется любая политическая деятельность, которая не направлена на поддержку и не действует в интересах правящей политической элиты» Фото: ac.gov.ru

«НЕДОВОЛЬНЫЕ — ЭТО НЕ ТА ГРУППА НАСЕЛЕНИЯ, КОТОРАЯ СИЛЬНО БЕСПОКОИТ ПРАВИТЕЛЬСТВО»

— Согласно данным исследовательского холдинга «Ромир», более 90 процентов россиян не поддерживают повышение пенсионного возраста. Почему такие важнейшие вопросы, как повышение пенсионного возраста, увеличение налоговой нагрузки и ряд других, в сегодняшней России, по сути дела, не зависят от мнения экспертного сообщества и не обсуждаются с широкой общественностью?

— Этот вопрос крайне важный. Начнем с пенсионного законопроекта. Широкого обсуждения этого документа не было не только в экспертном сообществе, в прессе и среди населения, но и даже в том государственном органе, который является его разработчиком. Все обмены мнениями внутри правительства по этому вопросу носили ограниченный характер. Можно сказать, что обсуждения велись около проблемы. Серьезно вопросом о том, какая поддержка у данной инициативы есть у населения, никто не интересовался и не занимался. Поэтому нет ничего удивительного, что довольно экстремальный вариант реформы, предложенный правительством, не поддерживало подавляющее большинство населения, которого эти нововведения коснутся. Данная реформа, как и многие другие в нашей стране, проходит примерно по одному и тому же сценарию и без определения варианта общественного консенсуса. Вначале всех уверяют, что никаких нововведений, ухудшающих жизнь людей, не появится, а затем без обсуждения с обществом неожиданно сверху спускается очередная реформа. Про пенсионный возраст ведь тоже представители всех без исключения ветвей власти в один голос говорили, что никакого повышения не будет.

Нужно в первую очередь подчеркнуть, что реформа действительно необходима. В этом я согласна с правительством. Другой вопрос — как это осуществить на практике. С тем, что правительство предложило в качестве пакета реформы, я категорически не согласна, поскольку он очень однобокий. Во-первых, это негативно скажется на населении, в том числе на масштабе бедности в стране, а во-вторых, не позволит в среднесрочной перспективе обеспечить платежеспособность пенсионного фонда.

Почему необходима пенсионная реформа? Прежде всего по экономико-демографическим причинам. Та часть населения, которая согласно ныне действующей пенсионной формуле выбывает с рынка труда, не восполняется за счет вновь входящих на него молодых кадров. Демографическая яма 90-х годов дает о себе знать. Необходимо менять пропорциональное соотношение в сторону сокращения количества пенсионеров и увеличения числа работающих. Кроме того, изменение формулы и порядка выхода на пенсию потенциально может позволить увеличить ее размер.

Да, население недовольно, но у правительства и президента есть карт-бланш и кредит доверия, который они получили по итогам недавних выборов главы государства. Недовольные — это не та группа населения, которая сильно беспокоит правительство. Свидетельством этому может служить то обстоятельство, что льготные категории — прежде всего представители различных силовых структур, значительная часть бюджетников с ранним выходом на пенсию — реформа не затронет. Мировой опыт свидетельствует об обратном. В той же Греции в ходе социально-экономических реформ, проводимых в рамках политики жесткой экономии, в первую очередь были пересмотрены льготные режимы и сроки выхода на пенсию различных льготных категорий граждан.

Наши же льготные категории граждан, помимо сроков выхода на пенсию, имеют еще и лучшие условия, лучшую социальную обеспеченность пребывания на ней. Однако правительство и власть в целом, предлагая повысить пенсионный возраст сильно и быстро, не находят оснований посягнуть в этом вопросе на льготников, поскольку, очевидно, считают эту группу людей (силовики, бюджетники) для себя принципиально важной.

«Да, население недовольно, но у правительства и президента есть карт-бланш и кредит доверия, который они получили по итогам недавних выборов главы государства» Фото: «БИЗНЕС Online»

Что касается вашего вопроса о том, почему наше население не является для власти субъектом диалога, то я скажу так: оно становится субъектом диалога, когда от него что-то зависит. Население является собеседником правительства, когда его можно организовать в политическом пространстве и есть люди и силы, способные это сделать. Что происходит у нас последние 15 лет? Правильно, подавляется любая политическая деятельность, которая не направлена на поддержку и не действует в интересах правящей политической элиты. Никакую массу недовольных граждан нельзя представить как политическую силу, пока она не организована. На тех, кто организован, к примеру силовые органы, покуситься невозможно. От них в том числе зависит отсутствие у нас альтернативных политических сил, которые могли бы использовать недовольных граждан для того, чтобы оказать давление на правящую элиту и заставить ее действовать в интересах людей. От силовиков зависит отсутствие этого процесса. Потому никто даже не пытается проводить какие-либо реформы, ущемляющие их интересы, иначе они могут переместиться в сторону недовольных граждан, а власти в этом случае придется несладко.

— На базе предварительных данных Росстата за 2017 год эксперты Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС подсчитали, что уровень бедности вырос в 44 регионах из 71, который уже представил свои отчеты. Снизилась бедность в 22 субъектах, еще в 5 она осталась на прежнем уровне. Опросы, которые ежемесячно проводит ВШЭ, показали: 27 процентов россиян не способны оплачивать услуги ЖКХ, у 18 процентов нет денег на лекарства, 13 процентов не имеют средств для погашения кредитов и так далее. Все это неизбежная плата за отказ от социализма с его относительным равенством в пользу капитализма?

— Нет, конечно. Наша конструкция в своем роде уникальна. Если мы посмотрим на ту же Европу, то увидим даже не капитализм в чистом виде, а его гармоничное сочетание с весьма внушительными элементами социального государства. Но это не история про капитализм и социализм — это история про канал взаимодействия правительства и общества. Все элементы социального государства, которые в большом количестве присутствуют, например, в тех же соседствующих с нами скандинавских странах, — это вопрос не строя, но подотчетности государства своему массовому населению, а не только элитам. Это то, что есть там и чего нет у нас. Противопоставление капитализма и социализма в этом вопросе имеет чисто спекулятивный характер. Ровно такой же, как и искажение слова «либерал». Благодаря этим спекуляциям и манипуляциям общественным сознанием мы наблюдаем эффект, когда, остановив на улице практически любого прохожего и спросив у него, какое у нас правительство, услышим: «Либеральное». На самом деле это совсем не так. Почему? Ну хотя бы потому, что, если спросить у того же прохожего, какую либеральную меру правительства за последние пять лет он сможет назвать, я думаю, он будет в крайнем затруднении.

Мы строим не капитализм. Он нацелен на повышение эффективности от любой деятельности: от производства и предоставления услуг бизнесом, государством и максимального использования энергии и способностей граждан для их личной и государственной пользы. То, что мы строим, — это не про повышение эффективности, это про демонстрацию лояльности государству.  

— При этом 22 миллиона россиян — 15 процентов населения страны — имеют доходы ниже прожиточного минимума. В регионах реальные зарплаты на руки держатся на уровне 15–25 тысяч рублей, а то и ниже. Это, по сути, работа за еду. Вы согласны с такой оценкой ситуации или считаете это излишней драматизацией момента?

— 15–25 тысяч — это зарплаты в солидных регионах. Если же мы возьмем моногорода, поселки, сельскую местность, то там ситуация будет еще хуже: людей спасает только подсобное хозяйство. Работа за 15–25 тысяч во многих регионах — это счастье. Люди за нее держатся, потому что получить такую работу могут далеко не все.

Зачастую зарплаты чистыми, на руки в регионах держатся на уровне 8–9–12 тысяч рублей. Да, люди работают за еду. При этом, если у них есть жилье, они хотя бы более-менее прилично питаются. Если жилья, пусть с родителями, со стариками — как угодно, нет и приходится его снимать, то ситуация гораздо более тяжелая. В этом случае люди в буквальном смысле недоедают, не говоря о чем-то большем.

20–25 тысяч часто выходит не на одного работающего, а на молодую семью, где муж и жена работают. Как только в такой семье рождается ребенок, разнесенный семейный доход резко снижается. Жена перестает работать. Вначале она получает какие-то компенсации, но потом все. Растущий ребенок требует и растущих расходов на него, покрывать которые семье удается только благодаря экономии на многих других статьях семейного бюджета.

— Но ведь та же демография страдает от этого. Сегодня в России, к сожалению, рождение ребенка для некоторых людей означает погружение в бедность. 

— Совершенно верно. У нас сегодня самая уязвимая группа населения — это молодые семьи с детьми. Поэтому мы видим, что в регионах молодые семьи в массовом порядке откладывают рождение ребенка.

«20–25 тысяч часто выходит не на одного работающего, а на молодую семью, где муж и жена работают. Как только в такой семье рождается ребенок, разнесенный семейный доход резко снижается» Фото: «БИЗНЕС Online»

«ВЛАСТЬ НЕ БУДЕТ ЗАТРАГИВАТЬ САМЫХ БОГАТЫХ ЛЮДЕЙ СИСТЕМНЫМИ МЕРАМИ»

— Если стране так не хватает средств, что она вынуждена повышать НДС и пенсионный возраст, почему категорически снят с повестки дня вопрос о прогрессивном подоходном налоге и налоге на прибыль? Ведь есть и что брать, и с кого. На 1 июня 2018 года российское представительство в глобальном списке миллиардеров журнала Forbes выросло до 102 человек с 96 годом ранее. Их совокупное состояние в настоящее время оценивается в 410,8 миллиарда долларов. Чиновники получают по миллиону и более рублей в месяц, и зарплаты этой категории госслужащих только растут.

— Если мы говорим о самых богатых людях страны, то власть их не будет затрагивать системными мерами. Власти нужна их поддержка, в том числе материальная. С ними разговаривать сложнее, потому что, если будут чем-то серьезно недовольны, они могут поддерживать оппозиционно-альтернативные политические движения. Существует мнение, что с Ходорковским разобрались в том числе и поэтому. На сегодняшний день есть некий договор между политической и бизнес-элитами, они в нем сосуществуют. Если правительство начнет нарушать данный договор, то появится возможность отойти от этого статуса-кво и у бизнеса.

Что касается группы самых богатых, то они, конечно, мозолят глаза, но попытка отнять у них активы и капиталы ничего кардинально не решит. Это будет разовая акция, деньги быстро кончатся. Для решения каких-то проблем нужна пусть менее богатая, но гораздо бóльшая по размерам группа людей. Прежде чем устанавливать с нее прогрессивный подоходный налог, эту группу нужно вначале вырастить и дать ей окрепнуть.

Также есть довольно технический вопрос об администрировании прогрессивного налога, который в нашей стране чреват тем, что при переходе от плоского к прогрессивному налогу собираемость средств не только не вырастет, но и может сократиться.    

— Изредка поднимается вопрос об эффективности использования и распределения в интересах граждан национального богатства России. Почему для одних стран, например, таких как Норвегия, наличие больших запасов углеводородов — счастье, а для нас — проклятие?

— Если мы очень поверхностно посмотрим на то, что делает со своим национальным богатством Россия и Норвегия, то принципиальной разницы не увидим, однако есть нюансы. В частности, как они управляют этим богатством. Несмотря на то что внешне и формально все вроде бы выглядит похоже, но это выливается в очень разные результаты. Одной из главных причин разности этих результатов становится прозрачность и подотчетность правительства, потому что именно оно является тем институтом, который эти ресурсы распределяет. В Норвегии в рамках демократического процесса правительство подотчетно массам населения, которое на выборах голосует не только за его стратегические ориентиры, но и за те или иные меры его текущей внутренней политики или голосует против всего этого.

У нас такого нет. Поэтому, с моей точки зрения, основной негатив, который мы имеем от нашего национального богатства, — это неэффективное правительство. Возьмем ту же пенсионную реформу. 90 процентов населения недовольно, но реформа прошла. В отличие от той же Монголии, где, насколько мне известно, недавно пенсионная реформа не прошла. Была дискуссия — и авторы реформы не смогли убедить парламентариев.

Проблему неэффективности нашего правительства, условно говоря, можно разложить на две истории. Первая ее причина — это отсутствие демократического процесса, в результате которого население не имеет возможности чисто физически влиять на работу правительства. Вторая — это отсутствие стимулов для принятия эффективных решений, для мобилизации усилий и воли каждого конкретного бюрократа в правительстве и в его ближайшем чиновничьем окружении. Почему это происходит? Потому что если мы посмотрим, как формируется бюджет, то увидим, что львиная его доля создается за счет нефти и газа. Если правительство будет концентрировать усилия, свою умственную и всякую другую энергию на выработку и принятие решений по наполнению бюджета за счет каких-то экономических преобразований, непопулярных шагов, ущемляющих интересы каких-то влиятельных групп населения, приводящих к перераспределению доходов, и так далее, бюджет будет расти, но медленно и незначительно по сравнению с тем, что одномоментно может дать рост мировых цен на углеводороды. Вы можете, условно говоря, пахать как раб на галерах и увеличить доходы бюджета на 1 процент, а тут нефть подскочила на 10 долларов за баррель за неделю, и доходы бюджета выросли на 2 процента. Все наше чиновничество живет в этой истории.

Это все снижает стимулы работы по повышению эффективности.

— То есть они смотрят только на мировой «нефтяной барометр», ждут повышения цен на нефть и больше ничего?

— Конечно, прямо или косвенно. Может быть, они неявно на него смотрят, но подспудно это не дает заработать механизму повышения эффективности в ходе выработки и принятия решений. Хорошим показателем в этом отношении у нас может служить период с 1998 до начала 2000 года. Именно тогда, когда нефть упала почти до уровня себестоимости добычи в России (10–12 долларов за баррель) и ее роль в наполнении бюджета почти сдулась, у нас начались действительно серьезные и важные реформы: дерегулирования экономики, административная, судебная и т. д. Тогда правительство действительно начало работать, потому что нефть ничего не приносила. Доходы бюджета стали формироваться из экономической деятельности, не связанной с добычей и продажей углеводородов. Как только в 2004–2005 годах начала активно расти цена на нефть, реформы стали сворачиваться, а подлинная эффективность правительства — угасать. Деньги при ничегонеделании полились рекой, все стало решаемо безо всяких усилий, и все заглохло. История всех наших последних 25 лет ровно про это. 

— У страны вообще есть экономическая доктрина? Или мы идем непонятно куда и зачем, поэтому и ВВП на протяжении более чем 25 лет в среднем не растет более 1 процента в год?

— Однозначно ее нет. Это большая беда, тоже напрямую связанная с той историей о неэффективности, о которой мы говорили. Доктрина нужна, когда у вас есть требование к высокой эффективности. Если у вас такого запроса от общества и требования момента нет, вы будете реагировать на сиюминутные желания групп интересов и таким образом проводить экономическую политику. В качестве иллюстрации к этому тезису вспоминается одно из интервью Дмитрия Медведева, которое он дал в пору своего президентства. Тогда на вопрос журналиста о том, как Медведев осуществляет экономическую политику, в чем видит свои задачи в этом направлении, он сказал: «Ко мне каждый день приходят представители бизнеса. Я выслушиваю их проблемы, мы их обсуждаем, и мне так приятно помочь бизнесу в его запросах». Таков во многом стиль работы правительства и власти в целом. Те представители бизнеса, которые со своими проблемами смогут дойти до уровня председателя правительства и президента, имеют большие шансы эти проблемы для себя решить. Но дойти-то может мало кто — вот в чем вопрос. Исходя из всего этого, напрашивается вывод: решения принимаются сиюминутные, под давлением групп интересов. Из-за этого сегодняшние решения очень часто противоречат прошлым. То мы часовой пояс двигаем в одну сторону, в другую, то накапливаем пенсионные сбережения, то замораживаем. Все это происходит в том числе потому, что мы не имеем стратегии, куда мы движемся.

«Мы же пытаемся импортозамещать, чтобы самостоятельно или с чьей-то помощью изготовить некий конечный продукт и продать его исключительно внутри России. Но наш рынок достаточно узок» Фото: «БИЗНЕС Online»

«НАШЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО УЖЕ ОБОЖГЛОСЬ НА ТОТАЛИЗАЦИИ ИМПОРТОЗАМЕЩЕНИЯ»

— До последнего времени минфин активно покупал валюту на рынке. Например, в июне таким образом потратили рекордные 380 миллиардов рублей — и только очередное падение курса рубля остановило этот процесс. Между тем у нас в прошлом году 45 процентов промпредприятий располагало машинами и оборудованием в возрасте от 10 до 30 и более лет. Далее, по данным Росстата, в 2000 году, когда Владимир Путин пришел к власти, количество школ в стране составляло 68 100, а сейчас — 41 100, было 10 700 больниц, сейчас их всего 5 400. При этом нам некуда больше тратить рубли, кроме как на валюту (в сентябре ЦБ и минфин могут возобновить ее покупки), причем не всегда по выгодному курсу.

— Это делается исключительно для того, чтобы обеспечить бюджет ресурсами на период, когда цена на нефть упадет. В имеющейся у нас ситуации, когда нефтяные доходы по-прежнему являются важнейшим компонентом насыщения бюджета, я, пожалуй, с этим соглашусь. Почему? Потому что при таком раскладе в периоды резкого снижения мировых цен на нефть наш бюджет начинает лихорадить в его расходной части. Увеличивается волатильность, а это негативно влияет на рост экономики.

Инвестировать эти средства в другие отрасли экономики? Каким образом? Через госкомпании? Они недостаточно эффективны, чтобы обеспечить высокую доходность. Государство не создает рабочие места. Их создает бизнес.

— Последние годы чиновники много говорят об импортозамещении. Например, сейчас обсуждается инициатива обложить налогом вообще все интернет-покупки россиян в зарубежных магазинах. Мотивируется это защитой отечественного производителя. Но вы в прошлом году в одном интервью заявили, что импортозамещение только вредит российской экономике. Поясните свою мысль.

— Импортозамещение в среде значительной части нашего правительства и широких слоев обывателей зачастую трактуется как замещение собственным конечным продуктом импортного, однако это история из периода ХХ или даже XIX века, сегодня мир совершенно другой. Но понимание этого, к сожалению, доступно немногим членам нашего правительства, если они видят решение всех проблем лишь в такой форме импортозамещения. Импорт нам нужен. Его необходимо больше, чем мы имеем сейчас. Нам надо широкий и разносторонний импорт, но не столько готовых изделий, сколько участие за счет этого импорта в международных технологических цепочках. Импортируя что-то, нам нужно перерабатывать это на своей территории, добавляя стоимость и увеличивая собственный ВВП, а затем уже экспортировать.

Мы же пытаемся импортозамещать для того, чтобы самостоятельно или с чьей-то помощью изготовить некий конечный продукт и продать его исключительно внутри России. Но наш рынок достаточно узок — 146 миллионов людей далеко не с самой высокой покупательной способностью в мире. Мировой рынок в этом смысле несоизмеримо более объемный и привлекательный. Именно благодаря ему и за счет него мы могли бы увеличивать масштабы своего производства. Сегодняшние высокие технологии очень дорогие. Для того чтобы окупить затраты на них, вы должны производить очень много. Например, ни один автомобильный завод сегодня не станет рентабельным, если он не будет производить как минимум 300 тысяч автомобилей в год, поэтому зацикленность на импортозамещении, обращенном исключительно вовнутрь, на конечный продукт в качестве заместителя импортного, любой ценой обречена на провал. Две трети мировой торговли сегодня составляет продукция, произведенная в рамках международных цепочек добавленной стоимости. Тот же Китай не производит айфон с нуля. Он собирает его из компонентов, произведенных в разных странах и привезенных в Поднебесную. Китай импортирует очень и очень много всего, дорабатывает, перерабатывает и выставляет на мировой рынок уже с лейблом Made in China. У нас же очень мало такого импорта и, соответственно, экспорта. У нас его должно быть намного больше.

Сегодня ни одна страна в мире не производит целиком и полностью собственными силами высокотехнологичные продукты. Такого нет. Эти технологии и продукты генерируют и производят транснациональные корпорации, работающие в самой широкой международной кооперации, поэтому мы не должны производить все от начала до конца, мы должны создавать кусочки того, что изготавливается в мире. Наша задача — производить, например, не полностью свой самолет, а создавать важные элементы и детали в рамках международной кооперации по выпуску тех же Airbus и Boeing. Тогда наша авиационная промышленность будет процветать, потому что заказы выстроятся на десятилетия вперед и в большом объеме.

Мне кажется, наше правительство уже обожглось на тотализации импортозамещения. Оно это слово уже нечасто произносит и говорит об экспортной ориентации. В последнем послании Путина Федеральному Собранию не прозвучало слово «импортозамещение», там было развитие экспорта — значит, одной из основных задач у нас обозначено это направление и развитие международной кооперации.

— Но вот китайцы как-то умудряются через свои госструктуры, корпорации, фонды инвестировать в экономику и уже диверсифицировали ее так, что во время последнего мирового кризиса, когда все падали, они продолжали уверенно расти. И кризис прошел для них практически незаметно.

— Последние 30 лет Китай проживает тот период, который Россия переживала в 30–50-е годы. Он растет за счет двух основных факторов. Первый — это гигантский переток рабочей силы из сельской местности в города и за счет этого общее увеличение производительности труда. Второй — активная и открытая позиция для привлечения иностранных инвесторов и технологий.

Инвестиции и технологии приходят в страну, и эти зерна ложатся в подготовленную почву, а именно в руки миллионов прибывающих в города дешевых рабочих рук, готовых с энтузиазмом и самоотдачей трудиться. Руководство КНР, используя оба этих фактора, сделало из страны «мастерскую мира». При этом активное и всеобъемлющее участие китайского государства в экономике страны очень беспокоит иностранных инвесторов, ибо данная компонента китайской экономики представляется крайне неопределенной и противоречивой в плане дальнейшей успешности. Со стороны экспертного сообщества мы тоже постоянно слышим и читаем опасения, что в Китае может что-то произойти. Пузыри в их хозяйственной системе есть, но их размеры скрываются, поэтому вся безоблачная перспектива их дальнейшего роста в одночасье может оказаться под сомнением. Хотя расти за счет привлечения технологий и инвестиций, а также за счет перетока трудовых ресурсов они могут еще достаточно долго.

С сегодняшней Россией данную ситуацию сопоставлять нельзя, поскольку это совершенно другие механизмы роста.

— Нам есть что экспортировать, кроме углеводородов?

— Есть. Любой стране есть что экспортировать. Все, что в стране производится, может быть продано на международный рынок. Для этого прежде всего нашему государству нужно научиться не мешать бизнесу работать. Надо оптимизировать те издержки, которые бизнес тратит на общение с государством. Мы проводили оценки, и выяснилось, что свыше 30 процентов издержек производства связано с выполнением не всегда обоснованных и эффективных нормативно-регулятивных требований государства. Если бы эти издержки были, скажем, не 30, а 10 процентов, конкурентоспособность нашей продукции на международном рынке существенно бы выросла. Не нужно ни во что инвестировать, просто мешать не надо.

— Последнее: недавние встречи «Большой семерки» и ШОС в расширенном составе продемонстрировали совершенно противоположную внутреннюю динамику: у первых — полный разлад, у вторых — единство и укрепление позиций Си Цзиньпина в роли мирового лидера борьбы с протекционизмом и торговыми войнами. Не идет ли активный переток мирового экономического влияния с Запада на Восток? Второй вопрос: ВТО погрязла в раздорах, так нужна ли нам она вообще?

— Да, ВТО переживает кризис, и это не сегодняшняя новость. Дохийский раунд, который начался еще в 2001 году, до сих пор не завершен, хотя все предыдущие раунды занимали максимум 5–6 лет. Кризис ВТО стимулирует настроения скепсиса в его отношении и в США, и в Европе, и в мире в целом. Эти настроения несколько более рельефно проявляют себя в Великобритании, во всей же остальной Европе ценность глобализации пока кардинальным образом не ставится под сомнение.

Почему США сегодня идут в авангарде этого скепсисного процесса? Мы, экономисты, часто рассматриваем экономику Соединенных Штатов как закрытую. Это связано с тем, что она внутренне очень и очень большая, внутренняя покупательная способность огромна, для нее глобальные процессы менее важны, чем внутренние тенденции. Это все делает ее менее связанной с остальным миром. Поэтому в условиях популистского президента и правительства, находящегося там сегодня у власти, те решения, которые они принимают, неудивительны. Для них роль и значение глобализации существенно менее важны, чем, скажем, для Китая, который уже много лет стоит на пути развития за счет международных рынков. В этом интересы двух мировых гигантов прямо противоположны. Исходя из этого, США в ближайшие несколько лет будут увеличивать протекционизм, по крайней мере, не будут двигаться в сторону либерализации. Китай, напротив, будет использовать все имеющиеся у него возможности и механизмы для содействия глобализации. В этой связи сопоставлять или противопоставлять нужно не «Большую семерку» и ШОС, а США и ШОС, потому что, если будет продолжаться эскалация протекционистских процессов со стороны Америки, Европа в какой-то момент начнет серьезно выступать против этой политики Трампа.

Что касается нашей страны, то она является постоянным членом ВТО, хотя и недостаточно активным, на что надеялись наши партнеры. Да, некоторые государства надеялись, что со вступлением России в ВТО она займет более решительную позицию и начнет серьезно участвовать в формировании мировой торговой повестки. Этого не произошло. Россия выбрала себе довольно пассивную роль. Но в своих интересах через имеющиеся каналы она все же действует. В нескольких спорах РФ уже выступала как потерпевшая сторона.

Комфортно ли чувствует себя наша страна в ВТО? Я скажу так: она чувствует себя там нейтрально, без какого-либо явного негатива или позитива и не использует в полной мере тот инструмент, который она обрела, вступив в ВТО. Но здесь нет ничего удивительного: было бы странно, если бы именно в отношении ВТО российская политика стала эффективной, в то время как во всех остальных — нет.