«Одновременно с ректором КФУ был снят с поста директор Института философии РАН»

Одновременно с тем, как был обезглавлен КФУ, лишился своего многолетнего руководителя и Институт философии РАН — уволили Андрея Смирнова (на фото) Фото: iphras.ru

«Совершенно неожиданно для всех в нарушение норм административной и научной этики»

Одновременно с тем, как был обезглавлен КФУ, лишился своего многолетнего руководителя и Институт философии РАН. 22 декабря ученый совет крупнейшей академической структуры России распространил заявление, а также обращение к президенту РФ, в которых выразил категоричное несогласие со сменой своего руководства: вместо академика Андрея Смирнова, «выдающегося ученого с мировым именем», «совершенно неожиданно для всех в нарушение норм административной и научной этики» ВРИО директора Института был назначен Анатолий Черняев — «кандидат наук без имени в научном мире и какой-либо поддержки в коллективе», в подчинении которого теперь оказались 88 докторов наук и 6 членов РАН. Возмущенные ученые указали, что Черняев еще недавно участвовал в кампании по дискредитации Института и ее прежнего руководителя на площадке небезызвестного ресурса «Царьград» и обратились к российской общественности с просьбой «поддержать Институт философии РАН в этой одиозной и беспрецедентной для академического сообщества ситуации».

Из религиозных мусульманских структур на просьбу откликнулась лишь одна организация — ДУМ РФ. Московский муфтият не только поддержал заявление ученого совета, но солидаризировался с его обращением к президенту страны.

Казалось бы, какое дело мусульманам до этих кадровых разборок и интриг в светской научной организации? А все дело в том, что Смирнов — это не просто философ и ученый, а крупнейший в России специалист по арабо-мусульманской философии.

Вообще, у нас в стране катастрофически мало специалистов по исламской философии, особенно читающих первоисточники в оригинале. В этом плане появление на небосклоне отечественной науки двух super star в лице Смирнова и его многолетнего оппонента Тауфика Ибрагима можно считать большой удачей. Научной удачей следует считать и то, что оба исследователя придерживаются диаметрально противоположных подходов к пониманию исламской философии и мусульманской культуры в целом. Ибрагим выступает за ее универсальность, Смирнов — за ее уникальность. Тем самым мы получаем своего рода кумулятивный эффект: более объемное понимание исламских реалий, просвеченных исследователями с разных методологических сторон. Однако, увы, за многолетней академической дискуссией двух ученых следят немногие.

Если об Ибрагиме мусульманская общественность еще наслышана (правда, в основном благодаря его «реформаторским» публикациям), то о Смирнове среди моих единоверцев мало кто знает. Я несколько лет возглавлял совет улемов ДУМ РТ, был проректором по научной работе Российского исламского университета и главным редактором всероссийского научно-богословского журнала «Минарет», т. е. вращался в прослойке образованных мусульман, но мне ни разу в этой среде так и не удалось встретить человека, который бы прочитал «Логику смысла» Смирнова (его базовую книгу, написанную на основе докторской диссертации, произведшую на меня в свое время огромное впечатление) и с которым бы можно было обсудить безумно увлекательную теорию этого ученого. А он, между прочим, проанатомировав философско-языковым скальпелем самые разнообразные явления исламской культуры (религии), выявил их единый становой хребет, который прежде никто не замечал. А уж о том, чтобы обсудить, опасна или полезна эта теория, сформулированная ученым, некогда поддержанным властью, и говорить нечего.

Весь взгляд на мир западного человека — это взгляд на некую совокупность качеств, которые существуют не сами по себе, а прилеплены к тому, что называется вещами, т. е. к субстанциям Фото: © Артур Габдрахманов, РИА «Новости»

В арабском языке, считает Смирнов, доминирует процессуальный взгляд на мир

Что нового открыл Смирнов? Он обнаружил, что в западной и мусульманской культурах смысл создается в рамках разных логических процедур, которые находят отражение в языке, философии и в целом тех закономерностях, по которым строится сопутствующая культура. Данные процедуры носители не осознают и свое мировосприятие, построенное на них, автоматически считают самим собой разумеющимся, единственно возможным. Эта инологичность разных культур, оставаясь в нашей «слепой (неосознаваемой) зоне», создает на фундаментальном уровне преграду для межкультурного взаимопонимания или иллюзию такого понимания, когда в понятия иной культуры человек невольно проецирует смыслы, порожденные логикой его собственной материнской культуры.

Смирнов утверждает, что мышление западного человека, основа которого была заложена греками и которое затем развивалось и разрабатывалось всей западной цивилизацией, построено на том, что можно назвать субстанциальным взглядом на мир. Западный человек видит вокруг себя прежде всего предметы: стол, чашку, лист бумаги. При этом качества этих предметов — коричневый, прямоугольный, горячий — существуют не сами по себе, а будучи как бы прилепленными к этим предметам. То, к чему они прилеплены, и есть субстанция. А их качества называются акциденциями, т. е. случайными признаками. Весь взгляд на мир западного человека — это взгляд на некую совокупность качеств, которые существуют не сами по себе, а прилеплены к тому, что называется вещами, т. е. к субстанциям.

На этом стоит европейская философия, утверждает Смирнов, и это отражается в языке западных людей. Для иллюстрации можно взять чуть ли не любой ряд слов, которые имеют один и тот же корень. Например, «дом», «домашний», «одомашнивать», «одомашненный». Какое из этих слов главное? Конечно, «дом». Или взять слово «дерево» — получим ряд: «деревянный», «деревенеть», «одеревеневший» и т. д. А какое главное слово в данном случае? «Дерево». Т. е. западный человек, как правило, назовет главным то слово, которое обозначает субстанцию, слово, к которому лепятся слова, обозначающие его качества. Скажем, «домашний» — это некоторое качество, которое лепится к дому. «Одомашнивать» — это некоторое действие, которое приводит вас опять к дому. Так устроено понимание слов языка в западной (в том числе русской) культуре.

В арабском же языке, продолжает Смирнов, доминирует процессуальный взгляд на мир. Не субстанция подпорка для букета качеств, а процесс, к которому тянутся, к которому естественно примыкают действователи и претерпевающие воздействие. Тогда окружающий нас мир — это собрание процессов. И то, что мы видим в мире, прилепливается к процессу точно так же, как качество прилепливается на Западе к субстанции. Лексика, которая связана с процессуальностью, утверждает Смирнов, в арабском языке занимает неизмеримо большее место, чем в русском. Соответственно, мир видится по-другому, иным образом выстраивается и для стихийного языкового сознания, а затем — в теоретической рефлексии.

В рамках процессуальной картины мира органично существуют понятия, которые в рамках западной логики выглядят странными и даже абсурдными (равно как и наоборот). Например, тезис, через который исламские богословы решали проблему соотношения самости и атрибутов Бога, звучит так: «Самость Бога не есть Его атрибуты и не есть нечто, отличное от них». С точки зрения западной логики здесь нарушен закон исключения третьего (А должно быть либо Б, либо не-Б, третьего не дано), а в рамках процессуальной картины мира в таком утверждении нет никакого внутреннего противоречия.

Или другой пример. В одном хадисе, возводимом к Пророку Мухаммаду, говорится о его изначальной богоизбранности: «Я был пророком [уже тогда], когда Адам [еще находился] между глиной и водой». Что эта за странная формулировка в хадисе — «между глиной и водой»? Исламские толкователи ее не проясняют, считая фразу самой собой разумеющейся. А для носителей западного мышления она создает большие трудности в понимании. Если бы тот же самый смысл мы сформулировали по-русски, то сказали бы примерно так: «Я был пророком уже тогда, когда был замешан глиняный раствор для сотворения Адама». Однако арабское сознание не использует слово «раствор», а предпочитает формулировать мысль средствами процессуальной логики. Так и появляется странная для нас фраза «между глиной и водой». Анализируя такого рода «нестыковки», Смирнов и выявляет особенности арабо-мусульманского мышления.

Впрочем, оговоримся, что в рамках публицистической статьи сложно (и, наверное, невозможно) во всех нюансах передать логико-смысловую теорию, сформулированную Смирновым. Мы лишь ограничились самыми общими, поверхностными штрихами, что чревато упрощениями и искажениями.

Логико-смысловая теория Смирнова дает методологический ключ к прочтению всего континуума феноменов исламской культуры: от постулатов религиозной догматики до потаенного смысла искусства Фото: «БИЗНЕС Online»

Что настораживает Тауфика Ибрагима?

Логико-смысловая теория Смирнова дает методологический ключ к прочтению всего континуума феноменов исламской культуры: от постулатов религиозной догматики до потаенного смысла искусства. И этим она привлекательна. С другой стороны, она постулирует самоценность исламской культуры, а также тезис о том, что разные культуры уникальны и принципиально несводимы друг другу.

Именно последнее положение и настораживает главного оппонента Смирнова — Ибрагима. Он предостерегает от идеолого-культурологических и геополитических последствиях логико-смысловой теории Смирнова. Ибрагим убежден, что в ней заложены идеи, которые оправдывают практики этнокультурного изоляционизма. Другими словами, Смирнов, по мнению Ибрагима, с философских позиций обосновывает мысль, что инологичные этнокультурные и конфессиональные меньшинства обречены на ассимиляцию или геттоизацию.

Однако саму теорию Ибрагим громит не по идеологическим основаниям. В нескольких развернутых публикациях ученый показал прежде всего несостоятельность того фактологического базиса, на котором Смирнов строит свою теорию. «Поражает невероятная путаница, демонстрируемая А. В. Смирновым в отношении элементарнейших положений ислама, — пишет Ибрагим, — голое отрицание одних реалий и постулирование абсолютно мнимых „фактов“. Такие же некорректности допускаются им и касательно реалий западной/европейской культуры, привлекаемых исследователем в качестве контраста. Ко всему этому присовокупляются также дефекты теоретико-методологического характера: постулирование не совместимых друг с другом принципов; выдвижение в одном месте какой-то интерпретации данного текста/факта, а в другом месте — совершенно противоположной; некорректные ссылки на источники и т. п.». Ибрагим приходит к неутешительному выводу, что логико-смысловая теория — типичный пример «гиганта на глиняных ногах». 

Смирнов пытался ответить на критику своего оппонента. Однако в ответе он сосредоточился на обсуждении проблем философии, а не на защите собственно исходной фактологии, которую он воздвиг в основание своих умозаключений и в незнании/искажении которых был публично уличен.

Как бы там ни было, уход Смирнова с поста директора Института философии РАН — это большая потеря не только для академического, но и для мусульманского сообщества России. Находясь на своей должности, Андрей Вадимович инициировал множество проектов, связанных с изучением и популяризацией исламской философии. Возможно, его идеи и заслуживают критики (в этом плане тексты Ибрагима весьма и весьма убедительны, но не нам, простым смертным, судить о дискуссиях небожителей). Однако главное здесь не в том, что эта критика оправдана, а в том, что есть кого критиковать. Гораздо хуже, когда пространство мысли превращается в мертвую пустыню.