«Для татарских мулл, не умеющих ничего, кроме разнесения сплетен о том, что их не касалось вовсе, Марджани стал тем, кого можно было обсуждать не переставая», — цитирует известный общественный и мусульманский деятель Рустам Батыр историка, депутата Госдумы Российской империи Хади Атласи. Почему же убеждения и моральный облик Шихабутдина Марджани так будоражили современников? На этот вопрос отвечает автор «БИЗНЕС Online».
В вероубеждении он не был ашаритом, матуридитом,
мутазилитом или шиитом, а был Марджани.
Ахмад-Хади Максуди
«ЗА КАКИЕ ВЗГЛЯДЫ МАРДЖАНИ ЕДИНОВЕРЦЫ СЧИТАЛИ БЕЗБОЖНИКОМ? ЭТО САМЫЙ ИНТЕРЕСНЫЙ ВОПРОС»
В Татарстане на этой неделе довольно скромно начались мероприятия, посвященные 200-летнему юбилею Шихабутдина Марджани, отца современной татарской нации. Наши религиозные иерархи наперегонки стали признаваться ему в любви, произносить ритуальные панегирики и устроили между собой почти что конкурс по тематическим репостам и лайкам в соцсетях. Но кажется, что сам Марджани превратился для многих из них в пустую икону, обрамленную пафосными речами и лозунгами, за которой зачастую не стоит никакого реального содержания, поэтому, дорогие читатели, давайте мы с вами проявим истинное уважение к великому татарскому мыслителю и вспомним некоторые из его неординарных мыслей и идей, а заодно поймем, почему его сегодня, вероятно, не подпустили бы к преподаванию в Болгарской исламской академии и на пушечный выстрел.
Как справедливо отмечает ректор этой академии Рафик Мухаметшин, «почти все алимы Казани были против него». Тому было две основные причины: банальные интриги и взгляды ученого. Первое было прежде всего характерно для тех, кто не мог постичь величие его мысли, а второе – для тех, кто понимал, о чем он писал и говорил.
«Окружающие критиковали больше манеру поведения и нравственность Марджани, – писал Шахар Шараф о первой группе недругов ученого, – нежели его знания и взгляды, бранили его за то, что он „порочит ученых, не желает признавать никого, кроме себя, не уважает чужое мнение, невнимателен, хочет лишь прославиться“». Из истории мы знаем, что в чем-то подобном обвиняли, пожалуй, всех великих исламских мыслителей. Столетия сменяют столетия, вместо гусиных перьев и тростниковых каламов пришли виртуальные клавиатуры и голосовые сообщения, но мы как твердили в отношении своих инакомыслящих современников, так и продолжаем твердить: он горделив и хочет лишь прославиться. Есть воистину неизменные вещи в подлунном мире. «Для татарских мулл, не умеющих ничего, кроме разнесения сплетен о том, что их не касалось вовсе, Марджани стал тем, кого можно было обсуждать не переставая», – писал Хади Атласи.
Впрочем, убеждения Шихабутдина хазрата будоражили современников не меньше, чем его «неподобающий» моральный облик. «[Его противники] старались разбудить в людях ненависть к Марджани, – писал Шахар Шараф, – говорили, что он хочет расширить границы религии, а его вероубеждение испорчено. Было написано много статей и книг, отрицающих его взгляды и мысли и пропагандирующих старый образ жизни. Однажды муллы Казани обратились к муфтиям Бухары с вопросом о вероубеждении Марджани. Некоторые его принимали за шафиита, мутазилита, рафидита или шиита, а некоторые даже называли лицемером и безбожником». «Враги называли его шиитом и мутазилитом, не стыдились причислять его к [христианским] миссионерам или язычникам», — вторил ему Ахмад-Хади Максуди. Живи Шихаб хазрат в наши дни, его непременно отнесли бы к «коранитам» и, конечно же, назвали бы сектантом с той лишь разницей, что коллективную жалобу написали бы не в Бухару, а в Москву.
Впрочем, все эти обвинения были не беспочвенны. Так, Марджани в ряде вопросов находил аргументацию шафиитов сильнее ханафитской, поэтому некоторые и считали его шафиитом. Марджани высоко отзывался о тафсире мутазилита Замахшари, соответственно, был обвинен в мутазилизме, следованию древнейшей школе рационального богословия в исламе. Ну и наконец, Марджани говорил, что нет сомнений в принадлежности шиитов к исламу, а потому в нем и видели скрытого шиита.
Однако за какие взгляды Марджани единоверцы считали безбожником? Это самый интересный вопрос.
«МАРДЖАНИ ПЕРВЫМ ДЕЛОМ ОСВОБОЖДАЕТ ПОНЯТИЕ ВЕЧНОСТИ/ИЗНАЧАЛЬНОСТИ ОТ ОГРАНИЧЕНИЙ СУГУБО ВРЕМЕННÓГО ПОНИМАНИЯ»
Причин тому было на самом деле несколько. Еще до Мусы Бигиева, но при этом идя по стопам других великих мыслителей ислама, прежде всего Ибн-Араби, Шихабутдин Марджани если не решался отрицать прямо вечность адских мук, то, по крайней мере, подводил читателя к мысли о возможности этого.
«Вечность (хулуд) – понятие, используемое в отношении длительного пребывания, которое может как длиться [бесконечно], так и нет, – писал он в „Зрелой мудрости“. – В противном случае, т. е. в непременном отождествлении вечности с бесконечностью, использование этого слова в арабской речи применительно к вещам, не длящимся бесконечно, было бы пустословием». Далее Марджани приводит несколько примеров, когда «вечность» и однокоренные слова используются в значении «длительного, но конечного пребывания», и продолжает: «В отношении обитателей ада и обитателей рая аяты, хадисы и иджма [т. е. консенсус мусульманских богословов] предполагают одновременно и „долгое пребывание“, и „вечное пребывание“, ибо вечное [пребывание в аду] грешных мусульман [о чем говорится в двух аятах Корана], как явствует из общего обещания [Бога в отношении всех верующих, коих Он обещал в конечном итоге вывести из ада], подразумевает, что их наказание не продлится [бесконечно]». «В отношении же неотвратимости исполнения угрозы [Бога] иджмы не существует, – заключает он, – и потому некоторые, в т. ч. Абу-Амр б. аль-Аля аль-Басри, допускали придерживаться того, что было передано со слов Анаса б. Малика: „Божий посланник сказал: „Если Бог обещает кому-либо награду за его деяние, то он непременно получит ее. А если Бог кому-либо пригрозит наказанием, то Он будет еще решать [исполнять Свою угрозу или нет]“».
Однако больше всего мусульманских современников раздражали рассуждения Марджани, из которых следовало, что Вселенная могла существовать вечно, хотя тезис о начальности бытия был принят за аксиому в позднем исламском богословии.
В своих рассуждениях в данной связи Марджани первым делом освобождает понятие вечности/изначальности от ограничений сугубо временнóго понимания. «Изначальный/вечный (кадим) и необходимый (ваджиб) – это синонимы», — говорит он. Из этого следует очень важный вывод. Бог может предшествовать миру как хронологически (замани), так и логически (зати). Однако позднее мутакаллимы сузили эту возможность только лишь до одного, первого, варианта. Так и родился тезис о временнóм начале мира как якобы единственно возможном исламском подходе к данной проблеме.
На самом деле это была вынужденная мера, указывает Марджани, поскольку мутакаллимы попали в ловушку проблемы извечности/сотворенности атрибутов Бога. «Мутакаллимы из числа поздних ашаритов, – писал он в „Зрелой мудрости“, – провозгласив множественность, дифферинцированность и нетождественность атрибутов Самости Бога, должны были в таком случае признать их необязательность, из чего неизбежно следовал вывод об их сотворенности. Поэтому они попытались скрыть это от общей массы мусульман, прибегнув к помощи философии, из которой почерпнули идею временного предшествования Бога миру». Но этим дело не ограничилось: «Временное предшествование Бога миру ашариты хотели выдать за религиозный постулат, в который необходимо верить, и утверждали, что именно это и подразумевали ученые, факихи и муджтахиды, говоря о сотворенности. Но это никак нельзя назвать религиозным постулатом, в который необходимо верить, потому что об этом не был ниспослан ни один аят или хадис».
Марджани прямо не говорит, что Вселенная существовала вечно, но он настаивает, что обвинение человека в неверии за отказ признавать временное начало мира абсолютно неправомочно с точки зрения ислама. И в самом деле, по крайней мере у ханафитских авторов, начиная от Абу-Джафара ат-Тахави и заканчивая Абу-Мансуром аль-Матуриди, говорится на полях «Совершенной зрелости», никто не постулировал идею начальности мира в качестве обязательного догмата веры. Марджани писал: «О том, как следует верить в сотворенность Вселенной, первые имамы говорили: „Вселенная – творение Бога, она появилась от Его сотворения, и нет у нее иного Творца, кроме Него“, – и не добавляли ничего к этим словам». Иначе говоря, вопрос о том, в каком смысле Бог предшествует миру – хронологическом или логическом, Марджани оставляет открытым, ибо данный вопрос «не имел связи с религией ни со стороны утверждения, ни со стороны отрицания».
«МАРДЖАНИ МОГ ГОВОРИТЬ О ВЕЛИЧИИ НАШЕЙ РЕЛИГИИ НА ЯЗЫКЕ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ»
Вообще, как известно, мусульманские богословы кадимистского крыла склонны обвинять в неверии и безбожии за отказ принять существующую в их среде трактовку любого, даже второстепенного, положения догматики мутакаллимов. Потому против такфира, исламского аналога христианской анафемы, ставшего проклятием исламского мира, у Марджани написано предостаточно. В стремлении побудить мусульман исключить практику обвинения в неверии из своей жизни и открыть путь к плюрализму мнений он многократно ссылается как на самого Пророка, так и на многочисленные исламские авторитеты прошлого.
При этом он, конечно же, знал, что в традиционных школах мусульманского калама/богословия говорится о такфире тех, кто отрицает в сущности далеко не самые первостепенные вероучительные положения: возможность лицезрения Бога, небошествие Пророка, заступничество, существование ангелов-писцов — или, напротив, утверждает то, что не согласуется с некоторыми теологическими интерпретациями, например, о сотворенности Корана и делегировании живым существам способности творения действий и т. д. Однако Марджани, прекрасно осознавая, что подобная нетерпимость к инакомыслию фундаментально сковывает развитие мысли у мусульман, тем не менее не идет прямо против существующей традиции такфира, но предлагает весьма изящное решение. В «Зрелой мудрости» он говорит, что существующее в мазхабах предписание выносить такфир надо понимать в том смысле, что само такое вероубеждение есть куфр, но исповедующего его мы не считаем кафиром, если он приложил все усилия в поисках истины.
Здесь у Марджани сформулировано сразу два фундаментальных принципа религиозной толерантности. Во-первых, он таким образом различает общий (мутлак) куфр и конкретного (мутааййин) кафира. Другими словами, из того, что данное учение само по себе квалифицируется как куфр, еще не вытекает, что и его приверженец непременно является кафиром. Во-вторых, нельзя предавать такфиру человека, прилежно ищущего истину, но пока не пришедшего к ней.
Вне всяких сомнений, если эти толерантные, антитакфиритские воззрения улемы приняли бы взамен своего жестокосердия, то мусульманский мир пришел бы к своему истинному рассвету, тогда человечество смогло бы воочию увидеть нескончаемую красоту ислама.
В 1869 году казанский губернатор попросил Марджани написать брошюру на татарском языке о защите животных и милосердном к ним отношении. Так появилась «Книга наставлений», которую, как отмечают исследователи, частично перевели на русский язык и публиковали в газетах. Текст Марджани производил на читателей глубокое впечатление, и, как утверждают, некоторые православные священнослужители даже зачитывали его в церквях своим прихожанам. Другими словами, Марджани мог говорить о величии нашей религии на языке общечеловеческих ценностей. И потому он безо всякого сомнения является частью наследия не только мусульман, но и всего многонационального российского народа. Поэтому чалмоносцы, как и все мы, хоть и не всегда до конца понимают идейное послание Марджани, тем не менее в эти дни ставят лайки под его фото вполне справедливо. «Тот факт, что из среды „людей с чалмой“, – подтрунивал Хадис Атласи, – ставших причиной разрушения когда-то потрясшего весь мир своим величием и мощью ислама, появился такой великий человек, должно быть, радует всех, носящих чалму».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
Внимание!
Комментирование временно доступно только для зарегистрированных пользователей.
Подробнее
Комментарии 30
Редакция оставляет за собой право отказать в публикации вашего комментария.
Правила модерирования.