Кристина Мхитарян: «Маэстро нам говорил: «Приезжайте ко мне в Казань, вы посмотрите, как у нас здорово». Я думаю: «Да с удовольствием, вы только позовите» (на гала-концерте Шаляпинского фестиваля в Казани)

«У ВАС ЕСТЬ ПОТРЯСАЮЩИЕ ДЕВОЧКИ»

— Кристина, вы впервые выступили в Казани, пусть и в сборном концерте. А вообще, столица Татарстана на слуху в оперном мире?

— Да, на слуху. Во-первых, у вас есть потрясающие девочки. Это Альбина Шагимуратова, которую мы все слушаем и с восхищением относимся. Венерочка Гимадиева, наша любимая. Мы очень дружим. И, конечно, моя лучшая подруга Юлия Мазурова. У нас всегда был с ней дуэт, с первых дней в Большом театре. Мы в один год поступили с ней в молодежную программу театра и были неразлучны. Жалко, что сейчас она не смогла приехать в родную Казань, у нее спектакль в рамках «Золотой маски» в Большом театре, Юля номинирована на лучшую женскую роль в опере за партию Керубино в «Свадьбе Фигаро». Вообще, это очень знаменательное событие — такая молодая певица и уже такие достижения. Но она этого заслуживает.

— Она вас как-то напутствовала, рассказывала про Казань?

— Мы с ней целыми днями на связи, она писала мне, рассказывала. С мамой ее разговаривали.

— Юлия Мазурова хочет петь в спектаклях театра имени Джалиля?

— Конечно.

— Просто «Свадьбы Фигаро» в репертуаре казанской оперы сейчас нет, но ведь она поет на цене Большого театра и Кармен, и Ольгу в «Евгении Онегине»...

— Почему не приглашаете? Я, например, с удовольствием бы поучаствовала в каком-то проекте или концерте именно у себя в родном городе, чтобы люди знали, что я выросла в маленьком Новороссийске, потрясающем портовом городе. Но у нас нет, к сожалению, оперного театра, в отличиие от Казани. Вообще, у вас такой красивый город, и почему нас раньше сюда не звали? Так получается, что в Европе у меня очень много и проектов, и концертов, и конкурсов. Буквально недавно прилетела из Копенгагена, где жила три месяца, у меня был там крупный контракт в Опера Роял. А так хочется по своей родной стране проехать, посмотреть...

— Каковы ваши впечатления от работы с оркестром театра имени Джалиля?

— Была приятно удивлена. Красиво, музыкально, не громоздко. На репетициях оркестр действительно был на высоте, мы с ребятами даже переглядывались: «Здорово!» Нечасто такое бывает.

— Кроме того, вы недавно участвовали в одном из концертов в Москве, где Российским национальным оркестром дирижировал худрук ГСО РТ Александр Сладковский...

— Да, это было совсем недавно, в самый канун нового года. Знаете, когда он встал за пульт, оркестр сразу так немножко напрягся. Потому что видно — у него тяжелая рука, очень все по делу, точно, очень требовательно. Я помню, сама прибежала на репетицию, единственную перед концертом. Как всегда, конец года, куча спектаклей, и надо везде успеть, надо везде быть максимально точным. Я прибежала, что-то напутала, стою, думаю: боже мой, что это сейчас было. Ночью послушала запись, и на следующий день было другое дело (смеется). Мы соответствовали маэстро, и он нам тоже говорил: «Приезжайте ко мне в Казань, вы посмотрите, как у нас здорово». Я думаю: «Да с удовольствием, вы только позовите».

«КОГДА ЭТО КЛАССИЧЕСКАЯ ПОСТАНОВКА — ТЫ ГОЛЫЙ»

— Если говорить об оперных спектаклях, вы больше выступаете на сцене Большого театра или это европейские контракты?

— Можно сказать напополам. В течение прошлого года у меня было очень много контрактов: Виолетта в «Травиате» в Осло, Лауретта в «Джанни Скикки» в Копенгагене. Сейчас будет новая постановка в Большом театре — «Дон Паскуале», которую жду вообще с удовольствием, потому что это не только интересная работа вокальная, а еще и по-актерски потрясающая.

Потом у меня уже есть контракт в Бергене, там открывается новый театр, — Джульетта в «Монтекки и Капулетти» Беллини. Обожаю эту музыку! Затем будут повторы «Травиаты» в Осло, и, конечно, в Большом много интересных проектов.

— Вам предлагают постановки как классические, так и современные?

— Да, совершенно разные. Например, я участвовала в постановке «Травиаты» в Осло, и там была современная постановка. Она была очень сложная в том смысле, что ты постоянно на сцене, таково было решение режиссера. Одна картина перетекает в другую, а Виолетта стоит на сцене, то есть ни глотка воды, ни свежего воздуха не успеешь вздохнуть. И, конечно, это агрессивная постановка, есть сцены, когда ко мне очень агрессивно настроен весь хор, солисты. Пощечины, меня обмазывают тортом, выплескивают вино, кидают, швыряют, чего только не делают.

И когда я исполняю Виолетту, а мне нравится эта партия, идет голос, то думаю: вот бы здорово спеть ее у нас в Большом театре. Потому что там очень красивая постановка, все спокойно, никаких швыряний на пол, никаких тумаков, синяков.

— Но сейчас и в Большом театре нет недостатка в модернистских постановках. В премьерных показах одного из таких спектаклей вы участвовали — «Риголетто» режиссера Роберта Карсена. Критики благосклонно приняли вашу Джильду, но самой постановке досталось.

— Я не знаю, почему столько мнений: «это так пошло», «это так ужасно». На самом деле, это такая интересная работа. Да, в первом акте есть какие-то откровенные сцены — танцовщицы на сцене топлес. Этим режиссер хотел показать, что действительно творилось в окружении у герцога. И что в этом такого? Даже мой педагог по вокалу, с которым я занималась в Гнесинке, Рузанна Павловна Лисициан с таким восторгом отнеслась к этой постановке, сказала: «Кристиночка, еще раз хочу посмотреть. Я всю ночь думала об этой постановке». Потому что это действительно яркая режиссерская работа.

— А это правда, что по всей Москве искали певицу, которая бы вышла в «Риголетто» топлес в партии графини Чепрано?

— Да. Там есть маленькая партия, буквально три фразочки надо спеть... И две девочки, одна из консерватории, а другая, кажется, окончила ГИТИС, делали это очень спокойно.

— Как вам работается с режиссерами-новаторами?

— Сначала с опаской. Когда у меня была «Травиата» в Осло, ее ставила режиссер Татьяна Гюрбака, и я подписала уже контракт, а мне кто-то присылает в Facebook фотографию с афиш, где сидит на стуле полностью голая девушка, прикрывая руками обнаженную грудь. Она сидит перед зеркалом, что-то в стиле «Мулен Руж». Я сразу звоню своему менеджеру: это что такое! Но меня успокоили, видимо это был способ привлечь молодежь в оперу. Но, вы знаете, там после каждого спектакля, а у меня было 8 представлений, люди аплодировали стоя.

Когда на сцене актер, работающий с режиссером, знает, почему он так делает, если певица знает, почему она при всех снимает платье и остается в ночной рубашке, почему на сцене происходит насилие, и это не выглядит смешно... И все происходит не потому, что мне так сказали, а я, мол, ладно, постою, меня «понасилуют» немножко... Когда это все пережито со звуком, с каким-то стоном, переживаниями, тогда это не смешно и не вызывает каких-то странных ощущений.

В этом спектакле в Осло есть очень интересная сцена. Когда Жермон приходит к Виолетте со своей младшей дочкой, совсем юной, в розовом платье, прелестная девочка, не знаю, где ее нашли, очень красивая, нежная, и он говорит: посмотри, если ты сейчас не пойдешь на то, чтобы оставить Альфреда, вот что будет с ней! Он щелкает пальцами, и мужской хор обступает эту девочку, и начинает потихонечку к ней прикасаться, нарушая уже интимность, потихоньку снимает с нее платье, и тогда Виолетта решается... В начале она еще сомневалась, говорила, что может расстаться с Альфредом на какое-то время, а потом опять соединится.

И Виолетта в этой опере очень часто произносит фразу «Oh, Dio» («О, Боже»). Она верит в Бога. Не просто так Верди хотел показать использование ею этой фразы и то, что она действительно понимает, что идет по жизни неправильной дорожкой. И она решает, что эта девочка не должна пойти по ее пути, и зал в этот момент замирает. Это настоящий шок для публики, в зале стоит тишина.

Я считаю, что современная постановка — это отлично, это раскрепощает и дает какие-то новые краски. Но на самом деле гораздо тяжелее играть в классических постановках. Потому что ты не можешь там спрятаться за какими-то ужимками-прижимками, световыми эффектами. Когда это классическая постановка, ты голый. Ты — или актер, или не актер. Или тебе верят, или не верят. Поэтому и тот и другой опыт очень важен.

«ТЕ, КТО НАС ОБСУЖДАЮТ, НЕ ПОНИМАЮТ, КАКАЯ ЭТО КАТОРЖНАЯ РАБОТА»

— Вы сказали, что репетируете сейчас в постановке «Дон Паскуале» в Большом. Норина — это одна из тех партий, которая принесла славу Анне Нетребко в Метрополитен Опера. Не боитесь, что будете невольно копировать знаменитых предшественниц?

— Нет, не получится, потому что Анна Нетребко — это Анна Нетребко, она потрясающая. У нее в голосе столько энергии, столько секса. Мало у нас таких оперных певиц, поэтому она — настоящая дива и звезда. Но, на самом деле, та постановка в Мете, о которой вы вспомнили, она потрясающая. Смешная до ужаса, настолько простая, а с другой стороны, весь зал на протяжении всего спектакля смеется. Потому что там все актеры и нет такого, что кто-то просто вышел попеть. Я вообще не люблю таких певцов — «я пришел показать свой голос», «я люблю свой голос, посмотрите, как я красивенько пою». Нет, это все не то. Нужно просто жить на сцене. Иногда это даже помогает вокалу некоторых начинающих певцов. Именно через актерское мастерство можно найти себя, свой голос.

Но у меня все равно будет своя Джильда, своя Виолетта. Будет, надеюсь, и своя Норина.

— Мы с вами вспомнили про Метрополитен Опера. А как вообще молодой певице попасть в лучшие мировые оперные театры? От чего это зависит, есть ли здесь свои интриги? Нужен крутой агент или это не самое главное, и все-таки в мире классической музыки все гораздо справедливей, чем, к примеру, на эстраде?

— Да, я считаю, что у нас более справедливо. Слава богу, очень много хороших дирижеров, которые работают как раз в Метрополитен Опера или в Ла Скала. Они, мне кажется, просто не могут себе позволить брать артистов по знакомству или еще как-то... Вообще, многие любят обсуждать, вот она что-то не так делает. Но на самом деле те, кто нас обсуждают, не понимают, какая это каторжная работа. Вот сейчас я из Копенгагена в Москву, туда-сюда, у меня за два месяца было 13 перелетов! Ты постоянно живешь на чемоданах, и только кажется, что это так здорово. Да, ты тащишь эти чемоданы из одного аэропорта в другой, приехал в отель, наконец, поспал...

Если бы я не любила свою профессию, это было бы просто невозможно. Ни личной жизни, ни семьи. Семья вообще в Новороссийске, вещи в Москве, ты в Копенгагене, завтра в Мадриде, в Дрездене. В общем, тяжело. Но без этого жить я уже просто не могу.

— В одном интервью вы удивили признанием, что уже в раннем детстве решили стать оперной певицей.

— Все удивляются: да, ладно, что ты рассказываешь, это же невозможно, как может маленькая девочка захотеть петь оперу. А вот я помню, в 7 лет включила телевизор, увидела Монсеррат Кабалье, и меня так это заворожило, то, какие она издает необычные звуки. И я просто сказала: «Мама, хочу петь вот так». И все. Другого ничего не надо, хотя я много чего пела, пела и эстраду. В три годика меня мама отдала в какие-то музыкальные кружки, и я пела эстраду и чувствовала, вот легко мне это дается, неинтересно. Потом было народное творчество. Люди учатся народному пению по 5 - 6 лет, а у меня сразу как-то получилось, мы даже поехали на гастроли в Англию. Но стало тоже неинтересно, потому что просто.

— То есть если легко дается, то это вам неинтересно?

— Да. А вот опера — это сложно.

«Когда меня взяли в Большой театр, я такая была счастливая. Мне кажется,
на всех смотрела и не понимала, почему они не прыгают до потолка,
это же так круто» («Риголетто». Джильда — Кристина Мхитарян, герцог —
Сергей Романовский; фото Олега Черноуса, Большой театр)

«ЕСЛИ ИЗ 100 ЧЕЛОВЕК ХОТЯ БЫ 1 КУДА-ТО ПРОБЬЕТСЯ, УЖЕ ХОРОШО»

— Вы окончили молодежную программу Большого театра. Как вы думаете, а провинциальные театры могут финансово потянуть такие проекты? Для Казани это актуально, поскольку у нас есть консерватория.

— Ребята, которые хотят действительно петь, они бесплатно будут это делать, честно. Я помню, когда только начинала: какие деньги, зачем они мне нужны? Мне нужна сцена, я бесплатно выйду и спою. Конечно, сейчас по-другому (смеется). Потому что столько ты здоровья тратишь на это все... Театр ведь тебе никогда в жизни не простит, если у тебя будет что-то кроме театра. Нет, такого не может быть. Я вот училась в Гнесинской академии, сколько нас выпустилось... Вот просто задумайтесь, что в Москве выпускается каждый год более сотни оперных певцов...

— И куда они деваются?

— Я и сама не знаю.

— Просто сложно себе представить профессионального оперного певца, только что окончившего консерваторию, который пошел на стройку и кладет там кирпичи...

— И напевает... А что делать? Всякое бывает. Театров много в Москве, но там есть штатные певцы, которые давно поют. И вот ребятки выпускаются, но если из 100 человек хотя бы 1 куда-то пробьется, уже хорошо. Я тоже в первый год не поступила в молодежную программу Большого театра.

И мы с двумя подругами решили попробовать себя в европейском конкурсе — это было в 2012 году. Первый тур был в Гамбурге, потом меня пригласили на второй тур в Барселону. Накопили где-то денег, я еще помню, преподавала в детской школе музыкальную теорию. Поехали, конкурс предоставлял номер в отеле. Но это так интересно, когда у тебя нет денег, мне кажется, это так здорово. Потому что когда у тебя есть деньги, у тебя нет проблем, ты такой расслабленный. А когда их нет, надо экономить, и все время энерджи какое-то в тебе присутствует.

Я спела во втором туре. Там нельзя было хлопать, не должно было быть аплодисментов в зале, все должны были сидеть тихо. Не знаю почему. А я спела арию Амины из «Сомнамбулы», и там конец такой фееричный, ми-бемолем заканчивается. И весь зал как начал орать браво. Я думаю: «О, интересненько» (смеется). В общем, я стала лауреатом III премии международного конкурса вокалистов имени Франсиско Виньяса.

— Дальше были другие конкурсы...

— Один из членов жюри того конкурса позвал меня в совместную молодежную программу парижских Гранд-Опера и Оперы Бастилии. А я так подумала: «Ну зачем мне этот Париж, я хочу в Большой театр». Но туда могли опять не взять, и надо было ехать в Париж. Приехала, сразу в финал меня вызвали. Спела первую арию, вторую, третью, четвертую, а они слушают и слушают. И решили со мной побеседовать: вот мы очень хотим видеть вас в нашей программе, а какие у вас планы?

Прослушивалась я весной, а контракты они заключали только осенью почему-то. Поступление в молодежку Большого театра было в июне-июле. Я говорю: «Вы знаете, если меня возьмут в молодежку Большого, я останусь там». Они удивились, у нас же Европа, все дороги открыты, не нужны визы, у нас так хорошо. Но я честно сказала, что не приеду в октябре, если меня возьмут в Большой театр. Занимать чужое место не нужно. Если ты чувствуешь, что не твое, лучше отпусти, тебе вернется гораздо больше. Они, конечно, были в шоке от меня. Один из преподавателей возмутился, что за наглость, ее пригласили, она еще выпендривается.

А на следующий день как раз было прослушивание в Париже на конкурс «Бельведер». Я решила совместить. Прихожу в 10 утра, смотрю, этот преподаватель сидит в жюри. Я думаю: «Боже, я не пройду точно». Но прошла, поехала на финал в Вену.

Ну а когда меня взяли в Большой театр, я такая была счастливая. Мне кажется, на всех смотрела и не понимала, почему они не прыгают до потолка, это же так круто. Я прыгала как сумасшедшая. Не привыкла сдерживать эмоции.

«Если бы я не любила свою профессию, это было бы просто невозможно. Ни личной жизни, ни семьи. Но без этого жить я уже просто не могу» («Риголетто», фото Олега Черноуса, Большой театр)

«ПОТОМУ ЧТО ОНА, РЕБЯТКИ, ПАШЕТ, ПОЭТОМУ И ЗНАМЕНИТАЯ»

— Какой была ваша первая партия на сцене Большого театра?

— Ксения в «Борисе Годунове». Ой, это было нечто. Маленькая партия, но так страшно. Потому что многим студентам говорили: «Вот то-то не так спела, вот эту послушайте, да это же кошмар, это же ужас». Слушайте, но петь в классе — это одно, петь на концерте — это второе, петь в конкурсе — это третье. Но сидеть на основной сцене Большого театра, когда занавес открылся, куча народу, здесь оркестр, дирижер, и ты думаешь: «Быстрее бы это закончилось». А когда это заканчивается, думаешь: «Вот бы еще» (смеется).

— Каким вы видите свое будущее на оперной сцене, какие престижные площадки хотели бы покорить?

— Все, мне кажется, идет своим путем. Главное — не задумываться, когда меня возьмут в Метрополитен Опера или дадут мне спеть то-то и то-то. Ты работай, и все к тебе придет. Не бывает, что человек пашет-пашет, бьется-бьется — и никакого результата. Все равно какой-то результат да будет, какая-то дверь да откроется, главное — стучать. Я помню, у меня был период, когда мне было очень тяжело. Оканчивая училище, я жила с подружкой, где-то снимали квартиру, какие-то постоянные перипетии, подрабатывали, еще с голосом все как-то не клеилось, я не могла найти свой звук, мне все не нравилось, и результаты были очень плохие. Я думала: бросить, что ли, все это? А потом наткнулась на книжку знаменитой певицы Рене Флеминг «Внутренний голос». Прочла и думаю: нет, я добьюсь. Она ведь тоже многое пережила.

— Вы так часто говорите «работать», «пахать», а вообще может быть большая оперная звезда лентяем?

— Нет, я не верю. Когда начинают говорить: а вот у нее то не так, это не так, а она такая суперзнаменитая. Потому что она, ребятки, пашет, поэтому и знаменитая. А если нет от природы какого-то суперкрасивого тембра или какого-то обаяния, красоты, всего можно достичь при помощи техники.

— В жанре кроссовер не хотите себя попробовать?

— Вы знаете, я обожаю петь военные песни. Я часто пою их 23 февраля в Большом театре. Дмитрий Юрьевич Вдовин (руководитель Молодежной программы Большого театра — прим. ред.) знает, что это моя слабость. Я обожаю петь песни Пахмутовой. Если сейчас у нас выйдет песня Колмановского... И вообще, это счастье — петь такие песни. На самом деле, певец, который умеет петь душевные советские песни, — это о многом говорит. Слово, простота извлечения, вроде кажется просто песенка, ну что такого? Ан нет, сложно спеть ее действительно хорошо.

— А современные российские авторы могут что-то подобное делать?

— Мы в училище все хотели подработать, и у меня был опыт работы с Тимати (смеется) — песня «Кармен». Боже мой, мы в час ночи записывали эту песенку, на какой-то студии непонятной. Я с первого раза что-то спела, какой-то голос у меня был странный, говорю: «Давай перепишем». Тимати говорит: «Успокойся, обработаем, нормально все сделаем». Нет, для меня это невозможно, но мы так и не переписали ничего, как было, так и сделали.

— То есть современные композиторы вас не очень привлекают?

— Да они и не приглашают. Если бы приглашали, может быть, было интересно. Вообще, я считаю, оперным певцам не то что нужно в «телек залезть», нет. Но для того, чтобы молодежь заинтересовалась и приходила в театр, нужно немножко, хотя бы иногда, в каких-то больших концертах принимать участие. Нужно звать оперных певцов в Кремль, например. И это надо сделать так, чтобы человек захотел еще раз послушать. А не так, чтобы он пришел и услышал какие-то звуки, извлеченные из желудка или еще откуда, и сказал: «Больше в жизни не пойду, мне было смешно». Вот это плохо.